Фильм Марка Захарова с Олегом Янковским в главной роли стал одной из лучших постановок золотой эры советского кино.
Правда, был в этой пьесе Григория Горина момент, поставленный с ног на голову: то ли важный концептуальный ляп кино, то ли намеренное введение публики в заблуждение.
И ведь до такой степени он сработал, что превратился в стереотип: мы привыкли воспринимать главного героя положительным, хотя, простите, во многом он был отрицательным, прежде всего по отношению к Марте.
И при всем обожании лично мною этого фильма и Захарова в принципе не люблю смотреть сценку, где Мюнхгаузен вроде как под давлением общественности на небольшое время смирился, стал «как все», а Марту показали как торжествующую от этого.
Дескать, надо же, кто бы подумал – невеста была очаровательная, а как стала спутницей жизни, сразу сделалась такой же посредственностью, как толпа, не понимающая гениальных порывов незаурядного барона.
Собственно, это была линия многих спектаклей и фильмов Захарова в целом – он любил закручивать весь сюжет вокруг главного героя, который в том или ином варианте показывался как личность «не от мира сего». Чаще всего таких героев играли Олег Янковский или Николай Караченцов.
Да, барон всеми силами старался закрепить свои отношения с Мартой официально. Только вот… силы он направлял в какое-то «не то» русло. Ну, полноте:
1) пригласил священника – и вместо того, чтобы попытаться «разрулить» запутанную ситуацию, он ее усугубил. Ведь барон знал, что по закону не вправе вступать в новый брак до, так сказать, закрытия старого брака, однако он будто бы намеренно всё усложнял.
Да, конечно, в пьесе была показана почти безвыходная ситуация: не просто один какой-то священник, но огромный пласт собственно законодательства, системы не давал разрешения на разводы.
Между тем, помимо закона, существует такая вещь, как впечатление от поведения человека, чья судьба решается гражданским судом, священным синодом и т. д. Так, если преступник всем видом демонстрирует раскаяние, присяжные могут облегчить ему приговор.
Мог бы и священник, приглашенный Мюнхгаузеном, подсказать какой-то вариант решения его проблемы – если бы пригласивший его вел себя, скажем так, более человечно.
Но – нет. Мюнхгаузен был в своем стиле – зачем-то начал красоваться перед гостем «автографом» известного философа («Вы читаете по-древнегречески?..») и проч., проч., проч.;
2) пришел на суд, специально собравшийся, чтоб решить вопрос его развода с некогда навязанной ему супругой, – однако и там вел себя странно.
Да-да, барон был личностью незаурядной. Но тогда и оставался бы безлошадным женатым холостяком. Зачем было Марте жизнь усложнять? Чтоб «сделать» еще одно «вино, переходящее в уксус»? Мало ему было Феофила от Якобины – которого, кстати сказать, наш Карл мог бы и воспитать в «нужном» стиле, однако бросил на руки матери, чтоб потом быть «вправе» печально усмехаться насчет того, что получилось?
Настолько ли важно было именно на суде громко кричать о своей идее с «еще одним днем весны»? Нельзя ли было обрадовать человечество данным «благодеянием» в какой-то другой раз, а не тогда, когда решался вопрос Якобина/Марта?
При этом создатели фильма подталкивали зрителей к единственному выводу: сколь недалеки обыватели, не способные подняться над повседневностью!
Ну, что-то вроде «мы перестали лазить в окна к любимым женщинам».
Однако, если вдуматься, понимаешь: барон хотел счастья для себя одного. Ему нравилось быть сумасбродом. И ему нужно было, чтоб все остальные вокруг него вертелись. А что там при этом происходило в жизнях остальных – ему было неважно. Этакая прихоть аристократа с причудами.
Да, слова о том, что он хотел подарить людям еще один день весны, звучали прекрасно. Но, простите, они слишком уж отдавали легендарным «я подарю тебе луну», когда мужчине не хочется делать что-то практическое ради реального счастья любимой.
Чем-то это напоминало и Дон Кихота, который не пошел помогать там, где мог помочь действенно, а боролся с вымышленным миром. Почему бы было не атаковать мельницу, но пойти на поле поработать с крестьянами? Или, еще лучше, каждому из них подарить вольную и надел земли в придачу? Это был бы поистине щедрый подарок, подлинное освобождение от зла.
Часто в народе людей наподобие Дон Кихота или барона Мюнхгаузена называют «большие дети». Однако будем честными: это просто очень удобная формулировка, когда хочется жить по своим правилам, не делая ничего ради счастья других.
На самом деле такие «переростки» – вполне взрослые люди. У них есть такие же, как у остальных, голова, руки-ноги. Они точно так же, как их ровесники, могут отдавать отчет в последствиях своих поступков.
Если хочется чудить – пожалуйста, ваше право, но ведь можно выбирать для этого более подходящие случаи, чем ситуация, когда решается важный вопрос о жизни твоей и близкого тебе человека.
Будем честными: барон просто был эгоцентриком в крайней степени. И ему по большому счету особого дела до Марты просто не было. Она нужна была ему… как способ демонстрировать один из видов его причуд – романтический. Не будь ее – к кому бы он лазил по веревочной лестнице? К слуге Томасу? :)
Словом, вполне можно понять Марту, которая поначалу обрадовалась, когда барон «стал таким, как все»: она чувствовала, что Карл в глубине душе ее не любил, а после его временного «смирения» она подумала, что он решил-таки проблему с их браком… Правда вот, потом оказалось, что и это была лишь временная передышка.
Ведь барон любил за всю жизнь только одного человека… Вы догадались: кого?
Барон Мюнхгаузен, по крайней мере в трактовке пьесы Горина и фильма Захарова, любил сугубо и исключительно одного себя. Поэтому не стоит так уж критиковать Марту как якобы обывательницу, на время слившуюся с толпой.
Девушка еще довольно долго продержалась под одной крышей с сумасбродом…
П. с. В целом пост написан с юмором. Как с юмором написана и пьеса Горина. Посему слишком не критикуйте. :)
А на близкие «реабилитационные» темы читайте, так ли уж неправы Маргарита из «Покровских ворот», и еще товарищ Дынин из кино «Добро пожаловать…», плюс Самохвалов из «Служебного романа».
#кино #психология #культура #фильмы