- Я с ним спать в одной комнате не буду, - сразу скривился Васька, повторяя слова матери, и Зинаида поджала губы, пытаясь увести взгляд от мужа.
- А я что? – пожала плечами. – Ничего, - быстро пролетела мимо, давая понять, что тут маленькому Уйбаану не рады. А тот стоял, вцепившись в штаны крёстного отца, и даже не представлял, что его ждёт в скором будущем.
Начало истории
Николай Петрович Бородин в свои 32 года жил одиночкой, имел КМС по боксу и весёлый нрав. Семьёй не обзавёлся по одной единственной причине: ждал ту единственную, что зажжёт искру в его сердце. Единственная никак не появлялась, но мужчина не унывал. Вместо этого отдавал себя на волю спорту, обучая подрастающее поколение приёмам боя.
Проживал в городе, где насчитывалось ещё 120 000 человек в небольшой однокомнатной квартире по соседству с настоящим академиком Штерном Вениамином Валерьевичем, который любил прохаживаться по небольшой аллее около дома, заложив руки за спину.
В Михайлёвку Николай приехал к сестре погостить на пару недель, повидаться с племянниками и вдохнуть свежего деревенского воздуха.
Завидев, как мальчишки столпились гурьбой над одним из сугробов, что-то крича, подошёл ближе, но они тут же бросились врассыпную, испугавшись широкоплечего незнакомца. Тот опустил сумку на землю и легко вытащил на свет божий мальчишку.
- Живой? – поинтересовался, отряхивая снежного мальчика, начиная с шапки. – Это за что они так тебя?
Мальчишка смотрел раскосыми карими глазами на незнакомца, пока тот ловкими движениями сметал налипший на шапку, пальто и худые штаны снег, и молчал. Неужто, дядька сам не видит, что с ним не так? Но незнакомец смотрел по-доброму, и даже презрения не проскальзывало на его лице.
Николая тоже обижали в детстве. Вот так выбрали козлом отпущения и шпыняли, он, наверное, потому и в бокс пошёл, чтобы давать отпор. Характер имел волевой, такой, что вгрызался и не отпускал. Так и вырос. Встретились ему как-то те, что проходу не давали, и получили: кто по лицу, кто в солнечное сплетение, а вообще по заслугам. Нападали, как шакалы, больше стаей. После того, как отпор первый раз дал, поймали и так избили, что провалялся он на больничной койке неделю, но их не сдал. Злобу затаил, отомстить сам собирался, без помощи взрослых.
И так его мать упрашивала, и эдак. А он будто воды в рот набрал. А как вышел стал ещё больше занимать, а потом и сам к главному пришёл. Предложил спарринг устроить. Сплюнул старший на асфальт, посмеялся, только потом уже ему не до смеха было, когда зуб проскакал по земле и улёгся молчаливым знаменем победы Николая. С тех пор к нему и подходить не стали, всё сторонкой. Только спорт уже в сердце въелся, сросся, никуда от него не деться. Так и нашёл Бородин призвание своё благодаря недругам. Хоть спасибо говори и руку пожимай. Да никогда Николай руки подобным товарищам жать не станет.
- Молчишь, значит, - покивал Николай головой, понимая мальчишку. – Меня тоже обижали, - решил поделиться перед тем, как уйти дальше. – Ну ничего. Видишь, какой большой вырос, - усмехнулся, ударяя себя в грудь. – Ты не прощай такого, - попросил Ваньку, прощаясь, - хорошо?
Ванька никак не отреагировал. Нет, ну а что ему сказать? Он даже боялся смотреть в глаза обидчикам, не говоря уже о том, чтобы дать сдачи. Один против пятерых, а то и семерых. Да и старше он, сил больше. Не тягаться с ними. Навалятся кучей и дай мутузить.
Как-то в лужу толкнули, так потом нагоняй от тёти Зины получили такой, что мама не горюй. Ругалась ужасно, но не из-за Ваньки, а что одежду ему испортили. Стирай теперь, порошка не напасёшься. Потому перестали дети одежду портить, чтобы с Зинаидой попусту не лаяться, а больше по телу бить да лицу, что и стало причиной битья.
Мать всегда говорила, что он страшен, как атомная война. Что приёмыш и урод. Не всегда в глаза, порою Ванька слышит, как она о нём с соседками говорит. И всё только плохое рассказывает. Как таз случайно опрокинул, что маленький, а еды на него не напасёшься, что в кровать нужду справляет, так крепко спит.
И как заведёт она волынку эту, так Ванька сразу бежит в сарай прятаться, так стыдно становится. Он и сам столько раз себе говорил больше не делать так, а поди ж ты, засыпал сухим, а просыпался уже в мокроте. Стучал зубами от холода, а пикнуть боялся. Отодвигался на край, где оставалось место сухое, так до утра и терпел. Как-то сам пробовал постель перестелить. Забрался в шкаф, полку уронил. Проснулись все, сбежались.
Старшие брезгливо посматривали в его сторону, делая вид, что их сейчас стошнит. Мать орала благим матом. И за что ей такое убожество, и кого она на груди пригрела. Не ребёнка человека, а самого настоящего змеёныша! Только Ванька внутренне сжимался, опускал глаза и смотрел в пол, боясь их поднять. И так ему было до жути стыдно за самого себя, но поделать он ничего не мог. Почти каждый день засыпал и просыпался мокрым.
Мать и заворачивала его в эти вонючие простыни, и заставляла самого стирать. Зинаида думала, что подобная мера – воспитательный процесс, который заложит в голове ненавистного якутёнка нормы поведения во время сна. Только ничего не работало, и Зинаида решила, что Ванька делает это нарочно.
На пятый раз она его так выпорола, что тот сидеть без слёз не мог. А когда приехал Борис, наказала ничего ему не рассказывать, иначе Ванька будет пенять на себя. Он и молчал. Борис решил посадить его к себе на колени, Ванька зашипел от боли, тут же испуганно покосившись в сторону матери.
- Болит что-то? – забеспокоился Борис, но Ванька тут же покачал головой.
- Да ничего у него не болит, - отмахнулась жена. – Вон, - протягивала руку, тыльной стороной вверх, - костяшки стёрла ему простыни стирать. Совсем, негодяй, меня не жалеет. С родной матерью бы так не поступал, небось, - язвительно замечала.
- Да не специально же он! – заступался муж, хмуря брови. – Врачу показать надо.
- Ишь, чего! – хмыкала Зинаида. – Кому ты тут его показывать собрался? Днём с огнём не сыщешь доктора нормального.
- Значит, в город надо отвези, там пусть посмотрят.
- Своих детей не возил, а этого повезёшь? – ахнула жена. – Борька! Притащил домой не пойми кого, а теперь он тебе дороже сыновей и дочки стал!
- Да не говори ерунды! И перестань мальчишку обижать. Ему и без тебя несладко приходится.
- А про меня кто спросил? Сладко мне или нет?
- Не гневи Бога, Зинка. Язык без костей. Не человек, а недовольство ходящее. То тебе денег мало, то детей много. Счастье это – дети.
Борис обнимал ласково Ваньку, и в такие минуты мальчишке казалось, что не так уж плохо жить не белом свете. Что и на его долю есть любовь.
- Своих так не ласкал, - не унималась Зинаида. – А этого вон как обнимаешь.
- Маленький он самый, понятное дело! – защищал на сей раз Борис сам себя.
- А твои маленькими не были? – не унималась жена. Ох и злил её этот подкидыш, сил никаких не было. А вот терпела, ради мужа терпела. Всё ж любила его всей душой, как могла. Бранилась по чём свет стоит, могла полотенцем шлёпнуть, а всё ж любовь у неё была: дефективная, но какая есть.
Борис никогда с пустыми руками не приезжал. Кроме денег привозил он детям сладости. Так и теперь, выложил на стол гостинцы, а всё что-то на груди припрятал. И, когда они вдвоём оставались, всегда отдавал. И Ванька быстро, боясь, что его другие застукают, ел, закрывая от удовольствия глаза.
Чуял Борис, что несладко тут Уйбаану, когда его нет. Да что поделать? Уж ловил мальчишек, что его задирают, говорил с ними. А те всё одно.
- Нехристь да вражина.
А что с детей взять, коли вся деревня так говорит? Даже друзья, с которыми Борис собирался по вечерам, будучи дома, у виска крутили. Мол, кого привёл.
- Да мальчишка он просто, такой же, как все!
- Ты б, если хотел дело доброе сделать, нашего взял, светленького, славянина, - кряхтел Никифорович после очередного стакана, закусывая салом. – А этого куда приволок? Пусть свои за ним смотрят.
- Да что ж вы все взъелись за его глаза? – вскипал Борис. - Ну и пусть не такой, как мы лицом, а душа у него светлая, чистая. Таких поискать! Знал бы ты его отца!
- И благо, что не знаю. Ну, - поднимал стакан, - дрогнули.
Только по одному думал Борис, а остальная деревня по-другому. Лишь бабка Лукерья, которой шёл 85-й год, привечала Ваньку. Жалостливая была да подслеповатая.
Так и рос Ванька в семье, что его ненавидела, да в деревне, что считать его за человека не хотела.
Продолжение здесь