Директор попросил принести нам чаю, снял очки, протёр стёкла платочком, но надевать не стал, а задумчиво глядя в окно, начал вспоминать:
(часть 1 - https://dzen.ru/a/ZgPqCHS06l6H9GuA)
- Было это в сорок пятом году. Месяц... кажется, апрель или май, точно не вспоминаю, но была весна, текли ручьи, снег уже истаял... Мне тогда было пятнадцать лет, отец погибал на война. Мама очень много работал, чтобы кормить детей. Две сестры мой и брат. Я старший, и поэтому уже... тоже работал. Война скоро был конец, и все это знали. Понимал и руководство рейх, но это понимание их... м-м... бесило. Да, именно так, и... дошло до того, что на военный призыв попали уже и старые мужчины, и дети. Это называлось Фольксштурм, м-м... народный ополчение. К этот время идеологи тоталь-война уже несколько раз проверяли население, собирая последний резерв. Все мужчины рейх, пригодные для война, уже давно были на фронт. Режим мог надеяться на молодежь, правильно сказать, на готовность этот молодежь нести жертва... стербен. Они были воспитан в этот дух. Умирать за фюрер, народ и рейх... отечество – было честь и долг, так нас воспитали, и... грустно сейчас вспомнить об этом. Было страшно... Но я сейчас про другое. Забрали в это ополчение тоже меня. Мутер плакала, пыталась объяснять, что я работаю, помогаю содержать семья и... без меня, дети просто умирают. Но, все это было напрасно. Сначала я был гордый, радовался, ведь мне дадут настоящий оружие...
Речь директора была относительно правильной и всё же какой-то непривычной для нашего восприятия. Возможно, так же говорят жители Прибалтики. Впрочем, там я не был и сравнить не могу.
Чувствовалось, что русский язык ему – не родной, это подчеркивал и легкий акцент, и строение фраз. Долив нам чаю, он раскрыл еще одну пачку печенья и, выложив на блюдце конфеты, продолжил рассказ.
- Машиненпистоле(4)* мне не дали, дали фаустпатрон, это такой... Гранатный стрелятель?
- Гранатомёт, - подсказал ему капитан.
- Да–да, гранатамьёт. Объясняли, что надо нажимать. Командовал над нами гросфатер... ветеран, который ходил на хольцбейн, это нога из дерева – протез. Унд зо, пять молодой солдат, которые еще дети, этот фельдфебель повёл в бой. Где кончается Берлин мы были в разломанный дом, ждали танковый атака. Взрыв, шум, дым, много вокруг стреляли. Боялись очень сильно. Видно было, ветеран хотел всё бросать и бегать без... остановка, но он был унтер-официр, и у него был приказ.
Директор встал, распахнул окно и раскурил трубку. Было заметно, как у него слегка подрагивают пальцы. Дым ароматного табака подхваченный легким сквозняком устремился на улицу. Спохватившись, он придвинул пепельницу и нам:
- Раухен зие битте.
Мы вежливо отказались, хотя от волнения, мне безумно хотелось курить.
- И вот, трое мальшик у нас умирал сразу. Снаряд взорвался в рядом комнате. Мы остались два солдат и ветеран, плохо слышали, плохо видели, потому что взрыв был гросс, но фельфебель заставил нас стрелять. Впереди ехали танки. Мальчик рядом выстрелял, танк загорелся, был взрыв. Другой панцер поехать цурюк... назад. На меня кричал фельдфебель: «Шиссен! Шиссен! Или я буду стрелять тебя!» Я нажал спуск, но... фаустпатрон капут... м-м... сломался?
- Осечка, - подсказал ему я.
- Да... асьечька. Не мог стрелять, и я бросал его в окно. Тогда ветеран подал мне винтовка и сказал стрелять. Сам он тоже стрелял. Куда я стрелял – не видел. Был большой, шварц дым от горевший панцер... танк. И тут в комната сзади бежали люди. Русские солдаты. Всех сразу стреляли, только я еще был живой. В меня попали две пули и я лежал, плакал и думал... уже умру.
Рассказчик вздохнул, протёр платочком вспотевшую лысину и продолжил:
- Я не умираль. Фортуна. В комнату забежала девушка и отодвигала солдат, который хотел меня дострелять. Я тогда не мог говорить на ваш язык, но понял... Она не давала меня стрелять, говорила, я кинд... ребёнок. Усатый солдат тоже кричал, он ругался, что мы подбивали танк, и всех нас надо шиссен. Но девушка меня спасала, закрыла, и... это была ваша бабушка, - закончив таким образом, он грустно улыбнулся и взглянул на меня.
Я переваривал услышанное. Инякин, видя что я молчу, кашлянул и спросил:
- Вы неплохо разговариваете по-русски. Учились?
- Да, потом я много учился, шуле, университет. Специально долго и много учил русский язык. Но мало практик шпрехен. А начинал понимать уже в госпиталь, куда меня отвезла Барбара.
- Варвара, её имя Варя, - смог наконец выговорить и я.
- Да–да, я помню, Вар-вара. Боевой имя, если говорить инглиш, War – война. У нас похожий наме Барбара. Она долго меня про-ве-ды-вала. Помогала учить русский язык, привозила тущёнка. Не знаю, почему она так поступила, не разрешала меня убивать, и потом долго помогала. А когда она стала уехать фатерланд, то подарила мне фотография, сказала: на память Юрка, она так меня называла – Юра. Это, похоже, как у нас Юрген. Вы, может быть удивляетесь, но... айн момент, я быстро...
Директор, как будто что-то вспомнив, сорвался с места и вышел из кабинета.
- Ну, что думаешь? - спросил Славка.
- Не знаю, в голове полный сумбур. Какая-то фантастическая история. Тридцать семь лет прошло с войны. Но похоже на правду, фотка-то действительно её.
- Да, повезло немчуре, что бабуля его не грохнула...
В этот момент дверь распахнулась, и улыбающийся директор, бережно, на вытянутых ладонях протянул мне картонный прямоугольник. Это было фото, которое он снял со стенда. На обратной стороне, косо было написано химическим карандашом: «Юрка, люби жизнь, и вспоминай меня! Варя», и ниже: «май 1945». Почерк был знаком до боли, и у меня защемило в груди...
- А вот ещё, про неё,- директор бережно положил на стол газету.
Небольшой репортаж описывал подвиг снайпера: «...в боях за Берлин... уничтожила большое количество солдат и офицеров противника, за что была представлена к правительственной награде…». А рядом фото, на фоне горящего Рейхстага с винтовкой Мосина, задорная улыбка и... такое родное лицо. Я смотрел, молчал, и боялся прикоснуться к хрупкой реликвии. И хоть ранее не был замечен в сентиментальности, но сейчас предательски пощипывало в носу, а в глазах накапливалась влага.
- Эта газета я сохранял, читал в госпиталь, а потом солдаты хотели её курить, я прятал.
У газеты была надорвана нижняя левая часть, явно бойцы крутили из неё «козьи ножки». Сверху крупным шрифтом значилось: «Отважный воин». Ниже и мельче: Красноармейская газета 2-ой ударной армии, 27 мая 1945г.
- Кхм... Вы можете говорить, как ваша бабушка? - кашлянув, отвлёк меня от мыслей собеседник.
- Она... дома. В хуторе... живёт. Это на юге... России.
- Камрад директор, а давайте сфотографируемся мы все вместе, на память, - видя моё заторможенное состояние, разрядил обстановку капитан.
- Да–да, конечно. Я не против. И потом можно будет посылать письмо ваша бабушка, с фотография, и... пожалуста, от меня большой поздравление... нет... м-м-м... привет. Да, да – гросспривет от Юрген, я думаю она меня помнит, хотя это было так давно. Я очень, очень ей благодарный. У меня семья, три дети. Если бы она не спасал, не был бы теперь семья, и... я не был тут, с вами.
Слава настроил свой «ФЭД», установив его на небольшой штатив, сделал несколько общих снимков. Потом отдельно сфотографировал газету с фотографией и, сбегав в зал, запечатлел весь стенд.
Директор написал нам свой адрес, телефон и настойчиво просил передать бабуле его просьбу-приглашение приехать в гости. Я кивал, улыбался и обещал всё выполнить и передать. После чего мы сердечно распрощались. Выполнить просьбу Юргена Вольфа довелось нескоро, и были тому объективные причины.
Выступление артистов советской эстрады и кино прошло на «отлично», в зале присутствовали и гости, офицеры армии ГДР. Но хорошее настроение рухнуло мгновенно, когда на выходе из ГДО меня перехватил начштаба.
- Так–так... отбыл, значит, наказание? - ехидно ухмыляясь, поинтересовался он.
- Так точно! Искупил, так сказать, а подтверждающий документ передан в штаб.
- Угу, искупил, значит. Ну-ну, - продолжая улыбаться, гипнотизировал меня подполковник. - Знаешь, а ты мне даже нравишься – ума палата. Рисковый парень. Решил таким образом подшутить надо мной? Хм... пошутил, посмеялся... Думаешь, всё закончилось? Нет, дорогой мой гвардии прапорщик, всё только начинается. Каждый человек сам кузнец своего счастья, как, впрочем, и несчастья... Да, как ты там говорил: в академиях не обучен, в топографии не силён?
Я насторожился и, уже чувствуя подвох, неопределенно пожал плечами. Но, похоже, начштаба и не ждал ответа.
- В общем, будет тебе академия. Зайди в строевую часть полка, там для тебя предписание лежит, будешь постигать воинскую науку на практике, заодно и топографию изучишь.
Вокруг кипела жизнь. Гарнизонный люд по случаю выходного дня прибывал в приподнятом настроении. Вот кучкуются вольнонаёмные, молодые ребята, явно собираясь посетить гастштет «Драй кроне».
Недалеко холостые офицеры и прапорщики, что-то оживлённо обсуждают, строя планы на вечер. Офицеры с женами и нарядными детишками направляются к озеру, кормить лебедей. Мимо прошмыгнула стайка девчонок-медичек, из госпиталя, все куда-то торопились, звали и меня друзья с собой, но… чувствовалось, что наступил какой то перелом в моей беззаботной жизни.
С мрачными мыслями явился я в штаб, где понял, что предчувствия были верны. Вечно улыбающийся капитан Подберёзко, увидев мой мрачный лик в дверях, огорошил:
- А-а-а, Юрок, привет–привет! Ты, кажется, из Самарканда родом?
- Ну... да. Но я там только родился, а жил на Кубани, - пробормотал в ответ, чувствуя холодок в душе.
- Вот и отлично! Получи предписание и распишись. Убываешь в командировку в Среднюю Азию, вместе с капитаном Тлеуленовым.
- Куда-а?
- В пыльный город Термез! А там и Самарканд рядом, когда вернётесь из-за речки, может быть, выберешь время и смотаешься на историческую родину.
- Из-за какой речки? - уже догадываясь всё же решил уточнить.
- А я разве не сказал? Так это, в Афган вы едете, в ДРА. Распоряжение из штаба армии пришло, направить в командировку офицера, прапорщика и тринадцать бойцов. Вот вам и выпала честь, так сказать, оказывать интернациональную помощь братьям мусульманам.
Оппа! Накаркал, вспомнились мне мысли перед чистой еще картой: «Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут». А дальше-то как раз и некуда, самая что ни на есть – задница.
А взвод, вполне возможно. Больше вряд ли, не по чину, а взводным прапорщика запросто поставить могут. Девятый тарифный разряд, аккурат звание подходит. Вот и получается, поговорка как нарочно для меня придумана. И Тлеуленов этот, тот еще занудный тип.
Ну попа-а-ал, как кур в ощип! Тринадцать солдат, и я с Михой Тлеуленовым. Вот уж поможем так поможем, братьям мусульманам. Разбегайтесь, моджахеды и прочие басмачи, а еще лучше – сразу стреляйтесь! Летит к вам спецгруппа аж из самой Германии. Эх, дела-а-а...
- Юр, ты это... не в службу, а в дружбу, - отрывает меня от грустных мыслей штабист, - как обратно будешь ехать, захвати попутно дыню. Я знаю, там, в Чарджоу, классные дыни растут. Ну, такие длинные, как торпеды, знаешь?
- Какие на хрен дыни? Они же в конце лета, ближе к осени только вырастут.
- Ну да, так вы едете на полгода, как раз осенью и вернётесь... если подольше не задержат. Прошлый раз ребята тоже на полгода ехали, а вернулись только через десять месяцев, не все, правда, Мирошниченко погиб... - И только теперь дотумкав, что едем мы не развлекаться, он стушевался и, вздохнув, закончил: - Конечно, ты прав, какие, к чертям собачьим, дыни, самим бы вернуться... извини.
Вот, значит, как решил начштаба отомстить мне. Ну что ж, чему быть, того не миновать. Хоть там не буду видеть эту самодовольную рожу. И вернусь, вернусь обязательно, назло врагам и этому надутому индюку. А Тлеуленов... Он, кончено, педант, уставник и зануда, но ничего – подружимся.
В иллюминаторе безжизненная пустыня. Полная иллюзия безбрежного моря, только цвет другой, да волны-барханы, как будто замерли в ожидании бури. Тлеуленов, глядя в окно, улыбается. Еще бы не радоваться ему, через какие-то минуты ожидает его встреча с родственниками. Из Москвы он созвонился с ними и поведал радостную весть, что самолёт наш делает дозаправку в Нукусе.
Имя у капитана было странным – Медеу(5)*, как высокогорный каток в Казахстане. Иногда шутники из числа офицеров за глаза его так и называли – Каток. Но все знали, что Тлеуленов обижается на это прозвище, знал и я, поэтому обращался к нему просто «товарищ капитан».
Но официоз в наших отношениях закончился после первой бутылки коньяка, в вагоне, следующем из Вюнсдорфа в Москву. Теперь, в неофициальной обстановке, я обращался к нему просто по имени. Тем более что мудреное его имя еще в части переименовали в простое и понятное Миша. Капитан не возражал…
Как-то забыл выяснить я во время застолья, узбек он, казах или киргиз, но... в сущности, это и не важно. Важно другое, Мишка Тлеуленов знал все среднеазиатские наречия, а в придачу – фарси и пушту.
Возможно, именно поэтому и послали его в командировку. Ну, он специалист, полиглот, это понятно. А почему послали меня? Хотя... наивный вопрос, и без лишних слов ясно, от «большой любви» к моей персоне начштаба.
И тем не менее официально в сопроводительных документах я значусь как специалист широкого профиля, и разведчик, и взрывник, и дизелист-моторист. Ну прям как в древнерусских сказаниях: и швец, и жнец, и на дуде игрец. А о том, что в родном подразделении я числился на скромной должности инструктора-водителя и художника по совместительству – ни слова, ни полслова. Да уж, дела-а-а.
Где применить мои познания и навыки, решать начальству на месте. Это выяснится по прибытию, а сейчас... Сейчас самолёт заходит на посадку. Как и предполагалась, промежуточная остановка на дозаправку в столице Каракалпакии. Ожидает нас солнечный город Нукус.
И надо успеть найти почтовый ящик, опустить в него письмо моей горячо любимой бабуле. В письме я подробно поведал о странной встрече в музее Берлина. Думаю, ей будет небезынтересно узнать, что когда-то спасенный ею пацан из гитлерюгенда ныне вполне здравствует, её помнит, благодарит и передаёт пламенный привет и массу наилучших пожеланий.
А лучше бы марок двести–триста передал от щедрот своих. Впрочем, бабуля чистая душа и совсем не меркантильна. За всей командировочной суетой я как-то не успел отправить ей приготовленное письмо и фотографии. Проездом, в Москве, тоже было не до этого.
Двое из бойцов, направляющихся с нами в командировку, самым наипозорнейшим образом сбежали. Дезертиры, и ими теперь займётся военная прокуратура. А Мишке попадёт за недогляд, попахивает выговорешником, да и мне достанется за компанию...
- Смотри, смотри! - отрывая от размышлений, в бок мне впивается острый локоть Тлеуленова. - Верблюды!
- Хм... красивые.
Самолёт снизился, и уже можно различить машины, людей, животных. Погоняемые ветром, куда-то катятся шары перекати-поля. А вон, левее, широкая лента реки, в которой, мелькнув, отразилось солнце.
- Это Аму-Дарья, - комментирует капитан, - она впадает в Аральское море.
- Да ты чё? Серьёзно? Не может быть! - дурачусь я, - Разве в этих песках есть море? И название-то, какое прикольное – Арал... Кто и на кого орал в этих песках, не понятно.
Тлеуленов, принимая шутку, смеётся. И не такой уж он занудный, как показалось вначале. Вполне нормальный мужик.
- А вообще «Арал» в переводе на русский – остров. И действительно, оно, словно остров, среди песков Каракумов, Кызылкумов. Но мелеет это море, которое и морем-то можно сейчас назвать с большой натяжкой.
- Миш, ты мне лучше скажи, Нукус – это что за деревня такая?
- Какая деревня?! Это столица!
- Да? А я думал Ташкент столица Узбекистана.
- А это Каракалпакстан.
- Кара… калпак… Какой еще колпак?
- Кара - чёрный... Что?.. Да ну тебя! Каракалпакия – это автономная республика, входящая в состав Узбекистана.
- Ага, значит, узбеки здесь живут?
- Не только. Много народностей. Казахи, узбеки, таджики, корейцы, туркмены и, собственно, каракалпаки. А ты к чему это спросил?
- Просто интересно. Ташкент знаю, Самарканд, Бухара тоже знакомы. А в Нукусе не был ни разу.
- Да ничего особенного, пыльный городишко, да и сам скоро увидишь...
Словно в подтверждении его слов, глухо ударили шасси о бетонку. Затрясло, как бричку на деревенской дороге, и самолёт, взревев реверсом, начал сбавлять скорость.
Жаркий воздух пустыни шибанул в ноздри, едва распахнулась дверь самолёта. Сбежав по трапу, мы подождали своих гвардейцев и нестройным шагом двинулись к зданию аэровокзала.
Аэровокзалом это строение можно было назвать с большой долей иронии. Как-то всё пыльно и тоскливо, под жаркими лучами южного солнца некогда яркие цвета здания выцвели и покрылись трещинами. Вдоль взлётной полосы пасутся козы, где-то истошно заорал ишак – здравствуй, Азия…» Юрий Воякин. (продолжение - https://dzen.ru/a/ZggWvM6kZl_VjTiZ )
