Деревенская жизнь в этом деле ничем не отличалась от городской. Либо длительные ухаживания, умные беседы о любви, поцелуи, жаркие объятия и, наконец, обоюдное брачное ложе; либо короткие встречи, роковая постель и тяжёлое расставание (с океаном девичьих слёз и высокими дамбами жестокого юношеского безразличия); либо плотское преследование, внезапный захват и бескомпромиссное насилие над бессильной человеческой честью. Разительные отличия можно было обнаружить разве что в антураже. Съедение, до косточки, запретного плода происходило в самой разной обстановке. Несмотря на непреодолимое притяжение, сама по себе анатомическая процедура неизменно, в силу природного мастерства, повторялась тысячелетиями, как у всех животных, и постоянно несла для участников, наряду с эндорфинами блаженства и инстинктивным стремлением снова и снова смотреть тот же фильм, физическую и душевную боль, горечь и разочарование, паническую боязнь подобного и полное отрицание внутри своей униженной оболочки прекрасных мгновений, дарующих как мудрое продолжение рода генетическое бессмертие и долгий путь к эволюционному развитию во что-то новое, более совершенное, наивысшее, на следующем историческом этапе чудесных жизненных циклов, возможно, непостижимых в чём-то для нынешнего разума, но всё тех же в уникальном процессе непредсказуемых половых отношений.
Юные Коля и Тома судьбоносно познакомились на процветающей совхозной ферме, в телятнике, во время школьных каникул. Пятнадцатилетнего парня, с пушкообразными чёрными усиками и опускающимися вниз, по щеке, ровными бакенбардами, с мужественным голосом, красивого фигурой и лицом, взятого на воспитание после скоропостижной кончины пьющей матери-одиночки её сестрой-дояркой, трудолюбивая тётя, без детей и покойного мужа-алкаша, устроила с самого первого дня заслуженно почётного пребывания своим незаменимым помощником, благодаря его профессиональным способностям: ведь родился он, в буквальном смысле этого счастливого понятия, в бревенчатом корпусе-коровнике, холодной зимой, в январе, преждевременно, при помощи молодого врача-ветеринара, собственно, биологического отца, вдруг испугавшегося родительской ответственности и неоправданно сбежавшего, малодушно отрёкшегося от подарка Судьбы и наказанного ею, спустя год, нелепой смертью, от отравления угарным газом, в соседской бане, из-за недостаточной жары, по городскому незнанию часто необратимых трагических последствий. Тома была чуть помладше, на три месяца. Единственная дочка в бедной крестьянской семье, при молодых отце-скотнике и матери-телятнице, она, как и Коля, имела самое правдивое представление о нелёгкой жизни батрачки – принцессы крупнорогатого скота. Сильный подросток сразу же стал для неё не только надёжной опорой в неженском труде, но и самым близким другом, намного ближе своих высокоголосых одноклассников. Томина дорога к извращению, к несчастью всего общества, пролегала отнюдь не через тернии, а через волшебные розы, сплошь унизанные острыми тайными шипами. После изнурительного рабочего дня, в преддверии сладкого ночного забвения, одинокая уставшая девчонка, с воспалённым подростковым воображением, поневоле вынуждена была слушать, в избе-малухе, из-за тонкой покрывальной ширмы, непонятный родительский шёпот, возбуждающий любопытство, и действующий на нервы мерный скрип самодельной кровати и то усиливающиеся, то смолкающие мужские и женские приятные постанывания. Откуда и как появилась на свет, телятница пока не знала: анатомию в школе ещё не проходили. А вот само техническое действо однажды ей удалось с интересом понаблюдать и последовательно запомнить, чтобы потом испытать на себе. Те же отец и мать забавлялись, в пустующем коровнике, откуда молочное поголовье после дойки уходило на выпас, где скотнику из рядом расположенного телятника делать было нечего, прямо на колючем ворохе прошлогодней соломы. Тома видела, как и куда пошли любвеобильные родители, обнимая друг друга уже по пути. Она отправилась за ними следом. Особенно её в этой странной игре удивил большой отцовский стержень, который он несколько раз погружал в маму, а затем то медленно, то быстро двигал в ней, вызывая тем самым её восторженные возгласы. Точно такие же приспособления любопытная Варвара видела у быков и жеребцов. Только папин зерношнек был гораздо красивее. Вся эта сцена представала перед ней с очень близкого расстояния. Нарушительница половых табу вмиг провела параллель с Колей. С ним, по-детски решила она, и поиграет, так и не дождавшись фееричного финала двух взрослых, один из которых давал белое густое молоко, как корова, а другой выпивал, как доярка доильным аппаратом. Едва дождавшись вечера, горе-экспериментаторша удовлетворила своё распалённое желание, сполна, до взрывного экстаза. А чудо-партнёр особо не сопротивлялся. После двух-трёх стыдливо произнесённых фраз Тома стремительно пошла в неопытное наступление, с первых же прикосновений отворившее тяжёлые ворота в холодное дружеское сердце горячего юноши-неприступной крепости. Слишком молодые любовники, придерживаясь глубоко жизненного народного изречения – «Повторенье – мать ученья!», – с каждым новым разом открывали для себя не познанный ранее таинственный мир сказочных наслаждений. Создавалось вполне заметное впечатление, что Коля и Тома – одно целое, друг без друга никуда.
Продолжение следует...
