Вечернее небо то очищалось, то снова покрывалось ватными облаками, плывущими над городом в холодную синь. Стоял уже конец ноября и ночные заморозки говорили о скором приходе зимы, которая в этих краях была не такая суровая, как в Сибири, и даже не такая снежная, как в Москве, но она всё же была и её ощутимый холод уже дышал своей колючей стынью на берегах Сана.
Схватки у Ольга Деевой начались под утро. Для них было ещё рановато, восьмой месяц беременности. Она собиралась подняться с кровати в восемь утра и пойти в школу, но тяжесть в спине и тупые боли внизу живота не дали ей этого сделать. Ольга металась на постели, стонала, пока не прибежала соседка, которая услышала за стеной характерные звуки и тут же вызвала врача.
Алексею позвонили на работу в оперштаб, когда его жену уже увезли в Яворов. Он сегодня пришёл на работу пораньше, вышел из барака, когда Ольга ещё спала и даже не подозревал, что жена сегодня может незапланированно родить. Он сидел возле окна на низком стуле, нервничал, смотрел на это меняющееся небо и ждал Березина. Тот вошёл быстро вместе с комендантом Волынцовым, отдал ему необходимые распоряжения на сегодняшний день и посмотрел на полковника, на его озабоченное и больное, исхудавшее лицо.
- Тебе нужно срочно пройти дополнительное обследование, Алексей, - произнёс он и сел напротив.
- Плевать! - бросил Деев и достал папироску из кармана. - Вот нельзя, а руки всё ещё тянутся, - буркнул он, глядя на этот притягательный яд в узкой трубочке.
- Что случилось-то? - Березин сел поудобнее и подвинул к себе бумаги.
- Только что сообщили, что жену мою увезли в Яворов... рожать.
- Поздравляю!
- С чем? Ей ещё по-хорошему, нужно месяц ребёнка носить, - недовольно отозвался Алексей.
- Понимаю, но столько волнений произошло за последние недели, что она не выдержала... Организм-то женский. Не волнуйся, там хорошие врачи и всё будет в порядке. Вон, и Ганку уже выписали. Глушков собирается её увозить отсюда к себе домой, в Сибирь, - после этих слов Березина, Деев встрепенулся.
- Как, увозить?! Значит, Глушков, мой оперативник, скоро уезжает, а я ничего про это не знаю... Молодец, даже не посоветовался.
- Не может Ганка тут оставаться, врачи ей велят срочно уехать и обстановку поменять, - Березин наклонился к Дееву. - Я спросил его, кто там у тебя в Сибири-то, а он ответил: ничего, мол, матка с тёткой обогреют, пропасть не дадут... Ты ему, слышишь, характеристику хорошую дай. Он там тоже будет работать по своей специальности, как до войны. В райотделе милиции устроится.
- Он до войны у меня в райотделе НКВД работал, - ответил на это Алексей.
- Сейчас всё будет упраздняться со следующего года и подчиняться другим структурам, вот и погранохрана будет сосредоточена пол крылом новой структуры КГБ, и я думаю, что это будет только на пользу делу. Так что, Глушков будет на месте уже оперативником другого органа.
- А что Богданов? - вдруг спросил Алексей и посмотрел на Березина.
- Его уволили со службы и отправили в Краснодар на дальнейшую оперативную работу. Будет там курировать молоденьких курсантов школы милиции. Со следующего года там при одной из воинских частей, у кого есть подходящая база для этого с хорошим полигоном и тиром, организуют такие курсы. Они сейчас совершенно необходимы, пока после войны разное отребье повылезало. А с ними, этими бандами и малинами, ещё нужно уметь бороться. Вот нашего Богданова и направили на такую работу, тем более, что он уже имел такое удовольствие ещё до войны. Жена его, как поправиться, уедет вслед за ним, - ответил Сергей Андреевич.
- Его из-за брата отсюда переводят? Услали, потому что брат бандит?
- Да, хоть у нас "сын за отца не отвечает" но негласное указание всё-равно имеется, если есть подобное в семье. Как он может служить на границе в спецвойсках, если брат бандит и убийца?.. И кого убил-то?! Женщину, которая была ему, как мать и воспитала его с младенчества, потом бабушку, у кого жили и даже свою невесту... Как подумаю, что пришлось морально пережить Богданову, сразу мороз продирает.
- Хорошо, что жена жива осталась, врачи говорят, чудом выжила, в упор он выстрелил, прямо в грудь попал, но сердце не задел.. Крепкая женщина! - произнёс Алексей с восхищением. - Он уехал уже? А то я хотел с ним попрощаться...
- Его перевели уже официально, но пока он тут, справки разные собирает. Я позвоню в комендатуру, скажу, чтобы пришёл сюда, к нам... И на Кампински пришёл запрос из Румынии. Но пока Павел Григорьев, его куратор, находится в больнице, мы не имеем права готовить его отъезд, так румынской стороне и было сказано.
- Жена Павла, Лена... как она? Я не с прашивал, потому что боялся даже про то говорить, - глаза Алексея налились чёрным гневом. - Ведь эта Тамара на свободе ещё, и неизвестно, где теперь прячется. Мы прочесали весь Борислав, говорили с местными, но они там, как воды в рот набрали. А вот по приметам, которые дала нам Елена, обнаружены и арестованы браться Колодий, Иван и Клим. Младший тут же сознался, что работал на Доротного под страхом смерти, но Иван, пока молчит.
- Да, спасибо, чётко в этот раз сработали, я читал твой отчёт... Во все селения и городки переданы ориентировки на Макара Богданова, но пока - ничего! Виктор сам хотел бы его выловить, но ему не разрешили и срочно от нас перевели, приказом из области. Ну, что же, так оно вернее, что не будет самосуда. Он через несколько дней уже будет на месте, но жаль терять такого опытного оперативника, и заместителем коменданта он был очень грамотным, хорошо вёл дела и аккуратно работал с документами. Да, жаль, что переводят его от нас - жаль! - повторил Березин и так же, как Алексей, уставился в окно.
Схватки то начинались, то быстро заканчивались, а потом с новой силой опять продолжались. Врачи делали всё возможное, но понимали, что это могут быть только предварительные маточные сокращения, так как ещё не срок. Через двое суток мучений они начались по-настоящему и 1 декабря Ольга родила очень маленького и слабенького мальчика весом всего два килограмма триста грамм. Но мальчишка был шустрый, громко кричал и появилась надежда на счастливый исход. Маму и ребёнка наблюдали, к ней приходили товарищи и муж. Ребёнка решили назвать в честь деда, отца Алексея, Григорием. Деев держал малыша на руках, ему даже разрешили один раз уложить его в кроватку. Сынок был в палате рядом с Ольгой, и к его кроватке было теперь приковано всё её материнское внимание. Она по первому зову брала его на ручки, кормила и баюкала. Женщина была очень счастлива своим материнством, она все первые дни летала душой от восторга и предвкушения скорой выписки. Но на четвёртый день под вечер, когда она подняла малыша из кроватки, чтобы накормить, так как приближалось уже это время, она поняла, что её сынок не дышит... Ребёночка не могли долго вытащить из её застывших рук, лицо женщины точно окаменело. Она качала и баюкала его мёртвое тельце, целовала маленькое худенькое личико, гладила посиневшие щёчки и ничего не соображала. Она, как только к ней подходили врачи, начинала громко кричать и прятаться за спинкой кровати, не выпуская ребёнка из рук. Она держала в руках его крохотное тельце, запелёнутое в байковое одеяльце, бегала от врачей по всей палате и, когда её, наконец, поймали, не хотела отдавать свою кровиночку. Она цеплялась за руки и локти санитаров, рыдала во весь голос и умоляла ей оставить Гришеньку, потому что он "скоро проснётся" и ей нужно будет его покормить.
Когда сообщили эту трагическую новость Алексею, он вместе с майором Луниным и Сергеем Березиным срочно выехал в Яворовскую больницу...
Ольгу привезли в погрангородок совершенно невменяемую. Она забилась в угол кровати, не спала и не ела, пребывая в страшном состоянии дикой душевной боли и апатии. Только крупные слёзы нескончаемо катились по её щекам. Она любила этого малыша с самого его появления в её материнском теле. Все эти восемь месяцев она себе представляла его жизненные вехи: вот он маленький сидит у неё на ручках во время прогулки, вот катается на маленьком трёхколёсном велосипедике в московском дворике, вот они приедут к тётушке в Сибирь и она поведёт его на чистую и спокойную речку Быструю и они там вместе с Алешёй будут плескаться и потом загорать на песке... Что, почему его нет?! Постоянно она задавала себе этот вопрос. Она щупала свой плоский живот и тут же вспоминала весь ужас горькой и чёрной трагедии. Она валилась на кровать, кричала от жуткой внутренней боли, которую невозможно было ничем унять, отпихивала мужа и врачей, выставляя вперёд руки и долго, закатив глаза, смотрела в пустоту.
Малыша похоронили на местном кладбище под посёлком Бурташ. Тихо опадали последние прелые и почерневшие листья, такие же как и лица присутствовавших здесь людей. У высокого тополя в небольшую могилку опустили маленький гробик. Алексей держал под руку свою в миг постаревшую в двадцать два года жену. Ольга не спускала глаз с могилки и гробика, пока его опускали в землю, она цепляясь за рукав мужа, сильно склонилась к этой могилке и на ватных ногах стала оседать на корни тополя... Рядом было много народу, чтобы поддержать безутешных родителей, пришёл почти весь городок. Сюда сегодня на кладбище пустили даже пленных немецких солдат и знавших Ольгу офицеров. Руммель стоял, сняв свою пилотку, рядом с полковником Кампински, который тоже весь чёрный лицом, переживал не меньше самой горькой матери. Это отчётливо читалось по его лицу и наблюдательный Березин приметил это и для себя сделал определённые выводы.
Низкое серое небо завалилось над кладбищенскими оградами и тополями, а Ольга с Алексеем всё стояли тут до самых сумерек в окружении друзей и неравнодушных людей.
Когда шли обратно, Ольга не смогла идти в погрангородок, они с Алексеем, провожаемые его коллегами, прошли в Красный уголок местной поселковой библиотеки. Там он усадил жену на диванчик, обитый мягким бордовым сукном, а сам пошёл добыть ей воды. В дверях оставались те, кто разделил сегодня их тяжёлое горе. С безумными глазами, которые лишь сегодня были трезвыми, сняв с себя пилотку и протягивая руки вперёд, к ней стал подходить от двери Руммель.
- Грета, девочка, - тянул он к ней дрожавшую руку, - не надо так рвать своё сердечко, - говорил он на немецком языке хрипловатым голосом. - Ты ещё будешь иметь детей, ты слишком молоденькая, Грета!..
Он подошёл к всхлипывающей Ольге и сел с ней рядом на диван. Она закрыла лицо ладонями и всем телом задрожала.
- Не надо так убиваться, детка!.. Послушай дядю Ганса... Я понимаю, что горе слишком велико, но... маленькая моя, не плач, пожалуйста!.. А то и у меня сердце сейчас разорвётся.
Когда Алексей вошёл в комнату со стаканом воды, вокруг Ольги стояли рядом с Луниным и Березиным солдаты из стройбата, а она рыдала на плече у Ганса Руммеля и это показалось Дееву немного символичным, а именно то, что теперь в наступившем мире чужого горя не бывает, уже не может быть, и все люди на земле, кем бы по нации они ни были, едины в одном - в сохранении и сбережении таких понятий, как ценность человеческой жизни, счастья и любви!
На окнах хрустко заиндевел мороз своими сказочными узорами, но настроение в доме у Соколовых, из которого недавно проводили в дальнюю дорогу обратно в родной Воронеж эвакуированное семейство во главе с бабушкой Федорой, было скверное. Без них сразу всё опустело и замёрзло, как и душа хозяйки, которая сидела сейчас за столом напротив притихшего сына Виталика и теребила письмо в своих загрубелых от тяжёлой работы пальцах. Она долго читала его, снова перечитывала, пока, наконец, не поняла его смысл. Теперь она держала это письмо из далёкой Польши, опустив заплаканные глаза на строчки, пыталась успокоиться и взять себя в руки. Анна смахнула слезинки с ресниц, взглянула на сынка и тихо произнесла:
- Возьми-ка, почитай, что нам папка тут пишет, - она положила письмо на стол и подвинула его к Виталику.
- Он... он жив?! - рыжеволосый мальчишка с крупными веснушками на щеках и полными губками распахнул на мать свои ясные глаза.
- Жив... читай, не бойся! - и тут она словно закаменела лицом и поджала губы.
Парнишка тоже, как и мать, долго изучал эту нелепую писанину. Ему казалось, что он плавает в таинственном и нереальном мире снов и видений. Виталику не верилось, что это пишет его отец. Он пытался вспомнить его почерк, чётко представлял себе его бывшие письма, приходившие с фронта в начале 1943 года. Таких писем было несколько и сейчас парнишка, встрепенувшись, бросился к комоду в маленькую комнатку и извлёк их из маминой секретной шкатулки. Виталик разложил эти письма на стол и стал сверять почерк. Он сильно изменился, но был тот же, твёрдый, отцовский. Он своей рукой писал эти безжалостные строчки в которых объяснял, почему никогда не вернётся домой в свою родную Сибирь, в свою Шадринку. "... Я долго был без памяти, а потом, когда вернулась она, то у меня уже сложилась другая семья, тут родился сын и женщина, совсем не виновата, что подобрала меня среди этого ада. Я ей признался гораздо позже, чем память снова пришла, что у меня есть жена и дети... Всё робел, не мог ей сказать этого. Теперь она, когда узнала, много стала плакать и приказала мне, чтобы я вам отписал, и чтобы вы, мои родные, знали, что я живой и не держали на меня зла... Далее пишу про твою племянницу Ольгу. Мне стало известно через знакомых людей, которые работают с пограничниками, что она родила ребёнка в первых числах декабря. Но мальчонка родился очень слабеньким и умер на четвёртый день. Так что - у неё тоже горе. Отпиши ей, как сможешь. А меня - не поминайте лихом! Ваш муж и отец Игнат Глинский. (Так как не помнил долго своего имени, назвался фамилией жены и в документах теперь так и есть). Прости меня Аннушка за всё! И пусть сыновья простят, если смогут!"
Рука Виталика упала вниз со скатерти и письмо скользнуло на пол, как опавший осенний листок.
- Ну, вот что! - Анна хлопнула рукой по столу и начала подниматься во весь рост. - Собирайся, сынок, поедем к папке, пока там Алексей Григорьевич с Ольгой работают. Они нам помогут туда к отцу пробраться, побывать у него в этой Польше... Собирайся, а я пока к председателю сбегаю и всё ему объясню, попрошу, чтобы справку дал, а то без неё и билет на поезд не продадут, - она повязалась тёплой шалью и решительно направилась к двери, но сын остановил её порыв.
- Не надо мама!.. Не надо так унижаться... Я никуда не поеду и тебя не пущу! - Виталик поглядел на письмо у себя под ногами, тоже поднялся и ушёл к себе в комнату.
На следующее утро, он как обычно собрался в школу, но завтракать не стал. Мать вернулась с утренней дойки, проводила его, завернув в газету нехитрый завтрак, а к полудню снова собиралась выйти на ферму. Анна мыла в кухне пол, когда заскрипела калитка и по хрусткому снегу спеша и спотыкаясь, к крыльцу подбежала вся взмыленная соседка Матрёна Медникова.
- Быстрее, Анна!.. - буквально взвыла она, ввалившись в дверь и пуская в горницу клубы морозного пара.
- Что такое?! - Анна бросила тряпку в ведро и стала на ходу вытирать фартуком руки. - Что ты кричишь? Что?! - она подскочила и затрясла женщину за грудки.
- Там на колхозном дворе, в амбаре... парень твой повесился, - Матрёна всхлипнула и упала на Анну, не удерживаясь на ногах. - Хорошо, что председатель Щукин был тут же, успел... вынул!.. Анна!.. Он там лежит ещё, живой пока... за врачом уже послали.
Анна, не чуя под собой ног, выскочила раздетая на мороз и в домашних калошах, одетых поверх вязаных носок, в тонкой кофточке поверх халата и фартуке, побежала на край села мимо конного двора к амбарам, возле которых уже толпился народ.
Она, раздвигая толпу руками, пробралась к открытым воротам амбара и заглянула в его чёрный зев. Председатель и врач сидели на корточках возле неподвижного тела её Виталика недалеко от входа. Голова паренька была откинута в сторону, на шее багровел широкий рубец от верёвки, которую он намотал на перепонку под потолком и сунул голову в петлю, когда вместо школы пришёл сюда от горькой безысходности, прочитав отцовское письмо.
- Сынок, сыночек мой! - кинулась Анна к Виталику, опустившись рядом с председателем и лаская лицо сына руками, приподнимая его голову и прижимая её к своей горячей груди.
- Он дышит уже, успокойтесь женщина, - обратился к ней врач из медпункта. - Надо отправлять в Беляево, там выходят и приведут его психику в норму. Тут вы сами не справитесь, а пока... дайте ему тёплого питья, а я позвоню в беляевскую больницу. Пусть вышлют за ним машину.
Анна обхватила сына, приподняла его, как маленького, и стала баюкать на глазах у председателя и всех здешних селян, приговаривая что-то шёпотом, своими воспалёнными губами. Горькие, крупные слёзы катились по её лицу, она мотала головой из стороны в сторону и не могла никак поверить в то, что его отец Игнат, несмотря на то, что живёт теперь за много сотен километров от них, сам, своей рукой только что убил собственного сына!.. Почти убил! А там, кто знает, оправится Виталик от этого всего, или же нет?! Слишком уж тонкой оказалась эта грань, а ещё тоньше - его детская психика, несмотря на его совершеннолетие.
Яшка Химков тоже вешался уже несколько раз по пьяни из-за того, что его Антонина всё же ушла вместе с его же брательником и удрала отсюда в Омск. Его вытаскивали из петли, журили, опять вытаскивали, следили, чтобы снова не вмазался и не осиротил свою больную мать, окончательно не загнал бы её в могилу своей пьянкой. Но это всё было не то, а когда на стропилах семенного амбара повесился молоденький парнишка, их местный поэт и сынок передовой колхозницы Анны Соколовой, это было воспринято селянами как нечто ужасное и нелепое. В каждой избе и каждом углу ещё долго обсуждалось это страшное событие, которому не могли дать сперва никакого объяснения, пока сама Анна не показала письмо из Польши от Игната председателю Щукину, а он не сообщил про это в район. Приехавший к ней в дом Илья Сергеевич Подгорный долго беседовал со своей партизанской связной, с которой сдружился ещё с гражданской войны. После его визита Анна воспрянула душой и сердцем, она не стала больше перечитывать письма мужа с фронта, а отдала их на пожирание огню, засунула их в печь, оставила только его первое фронтовое письмо в котором он признавался ей в любви и тосковал по дому и сыновьям. Борьке в Новосибирск про эти события она писать не стала, он и так был не совсем здоров, его контузия всё ещё давала о себе знать и парень совсем почти оглох, но продолжал упорно лечиться и посещать докторов. А вот с Ольгой она списалась и пригласила приехать к ним пожить в Сибири, пока не утихнет горе в сердце. На что Ольга вскоре ей ответила, что не может бросить больного Алексея одного и что пока, останется с ним на границе. Но как только дела наладятся, их передадут под управление другого ведомства в новом году, тогда они возможно, вернуться в Москву и там Алексей продолжит своё лечение. Но этому было не суждено случиться...
В последних числах декабря перед самым новым 1946 годом Борис Руденок провожал Валентину Богданову в Краснодар. Они вместе с комсоргом Таней Гребенюк и её женихом Олесем Адаменко довёзли её, только что вышедшую из больницы до райцентра, посадили её в автобус и по просьбе председателя, Руденок сам поехал с ней и проводил на Броды, где усадил в поезд. Дорогой они разговаривали о Любаше, с которой Валентина, ещё совсем недавно, приехала в Городищи поднимать колхоз. И вот теперь она уезжает отсюда, а Любаша навсегда остаётся. Но где она может быть? Даже толком не похоронили. Они оба по молчаливому согласию были уверены, что причастен к её исчезновению Макар. Валентина всю дорогу, вспоминая Любашу, вытирала слёзы рукавом, а Борька решил для себя, во чтобы то ни стало найти Макара и самому осудить его. Но где искать? Оперативники сбились с ног, пока прочёсывали все местные окрестности со служебными собаками в поисках остатков банды.
И вот, проводив Валентину Богданову, Руденок сразу зашёл к председателю Василию Моторину и отпросился у него в лес на пару деньков с ружьём на пару.
- Дам тебе ствол, так и быть, - Василий пребывал последнее время в хорошем настроении. Дуня согласилась быть его женой уже официально и разрешила ему удочерить её ребёнка. - Только ты не лезь на рожон. Если выследишь его, не упускай, но и сам ничего не предпринимай, если застанешь его с бандой. Постарайся дать знать об этом. Я полагаю, как и многие, что он где-то в поселениях за выселками прячется, там есть куда уйти вместе с бандитами. Есть такие места, где ещё остались старые заброшенные дома и лесные избушки, типа сибирских заимок. Ведь в посёлках и городах им делать нечего, везде разостланы на них ориентиры с фотографиями. Да и угрозыск работает на всю катушку с тех самых пор, как они тут пожарище устроить захотели. Так всё же много чего пожгли, вот теперь восстанавливать весной придётся, особенно конный двор пострадал.
- Спасибо, Василий Степанович! Я буду осторожен! - и Борис вышел рано утром на свой лесной обход вместе со старшим из пятёрки Семёном Фалько.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.