Повесть из казачьей старины
Продолжение. Начало - здесь.
Весной в станице собрался и вот уже два дня шумел, бурлил, кипел страстями сход. В первый день трясли паи луговых покосов. Трясли до позднего вечера, так что другие дела вынуждены были отложить на следующее заседание.
Перед вечером второго дня о. Апполинарию пришла вдруг мысль самолично обратиться к сходу и в лице его, стало быть, ко всему станичному обществу, с покорнейшей просьбой помочь ему поставить церковную ограду.
... Как никак, дело это, ведь, не только церковное... В какой-то степени, оно является и общественным делом. ... Радовались же все прошлой осенью, когда окончился ремонт, как дети: «какая наша церковь новенькая стала!! Красота!» — «приятно теперь Богу помолиться в нашей станичной церкви» ... Не может быть, чтобы, на призыв своего священника порадеть о дальнейшем украшении станичного храма чуткая казачья душа не откликнулась... Кружечный сбор медленно, но, верно, растет, — собрано уже более ста рублей... А если сход решит сегодня помочь, то ограду можно будет поставить этим же летом. Сход — великое дело... Уж если сход решит — ограда будет...
О. Апполинарий быстро облачился в почти новую лиловую рясу — в ней он всегда выезжал ко своему духовному начальству — наспех расчесал волосы и, перекрестившись, решительно направился к станичному правлению.
Правленское крыльцо, единственный подступ к майдану со стороны улицы, до отказу набито было густой толпой казаков всех возрастов, жадно прислушивавшейся к гулу голосов, доносившемуся с майдана через настежь открытые двери и большое «итальянское» окно. Около последнего сгрудился и молчаливо слушал большой, чуть не до средины улицы, полукруг любопытных.
— Как же мне быть? — с огорчением и тревогой подумал о Апполинарий и сейчас же решил заглянуть в правленский двор, авось оттуда окажется возможность пробраться на майдан.
Двор станичного правления был переполнен. Вдоль двух высоких дощатых заборов, отделявших правленский двор от училищного, с одной стороны и улицы — с другой, ряд дрог и легких тарантасов с пучками сена, поедаемого распряженными, но в хомутах и шлеях, лошадьми. Ради экономии места — оглобли все подняты вверх и сами подводы прижаты вплотную к заборам. Около подвод, промеж жующих лошадей, повсюду — и на средине двора под прикрытием пожарного навеса, где виднелись медный насос и три красных бочки, — топча сапогами, а то и самыми «буднишными чириками» конский помет и разбросанные клочки сена, что-то кричали, мирно разговаривали, «играли» и горланили песни казаки — старые и молодые, совсем трезвые и сильно «выпитые», степенные и какие-то беспокойные, точно одержимые, с резкими жестами и вызывающим видом.
То были хуторяне, по случаю схода приехавшие в станицу к «городским казакам».
У самых ворот два казака, дирижируя указательными пальцами обеих рук друг перед другом, хриплыми голосами тянули песню:
По над сне-е-е-жными тарами,
Не сизе-ой аре-ол ллятал.
Ги-ние-ра-ал да - май-op Бакланав
Та-ам с ка-за-а-ка-ми и да - гулял.
Встретились два «полчка». Оба они в сильно поношенных, когда-то темно-синих мундирах, стянутых в талии наборчатыми поясами, в шароварах с лампасами, в сапогах. Фуражки с высокими острыми полями — на затылках. Выражение раскрасневшихся от хмеля лип восторженно-счастливое. Они забыли обо всем на свете. Для каждого из них весь мир сейчас — это «дружок», с ком он «играет» песни и с кем когда-то. в молодости, отбывал «действительную». Эх, и времячко же было!
О. Апполинарий немедленно убедился, что проникнуть па майдан со двора было еще трудней, чем с улицы. На рундуке, в узком проходе-корридорчике, ведшем на майдан, даже перед окнами тюгулевки — откуда наверняка ничего не было слышно — везде теснились люди. При всем желании тут никак нельзя было даже повернуться, не то, чтоб пропустить кого.
— Наше вам почтение, отец Палинарий. - раздалось приветствие.
- A-а, здравствуйте, Иван Харитоныч, — узнал о. Апполинарий хуторянина, крепко сбитого старого казака.
Старик приветливо улыбался.
— Не на сход ли пришли случаем, отец Палинарий?
— Да вот думал пробраться на майдан... дело есть до общества. Да уж не знаю, смогу ли... Смотрите, сколько народу...
— Ну, как же это так? — удивился старик — Раз дело есть — никаких разговоров — должны расступиться! Держитесь за меня — в мент доставлю вас на майдан. И не суда, — кивнул он на правленский двор. — С улицы надо.
— Эй, станишники! — закричал он. — Пропустите на майдан отца Палинария! Дело до обчества у них...
— Отец Палинарий’
— Дорогу!
— Расчисть проход!
С превеликим трудом, придерживая рукой наперстный крест, бочком, но протиснулся о. Апполинарий вовнутрь помещения. И точно в баню попал, до того было душно на майдане.
За большим столом сидел станичный атаман — раскрасневшийся, потный, с густой седой бородой. Китель его был расстегнут, через расстегнутый же «ожерелок» рубашки видна была могучая волосатая грудь. Рядом с ним сидел гражданский писарь, то и дело обтирая потное лицо мокрой, хоть выжми, утиркой... Общество стояло тесно и густо. Большинство — старики с бородами всевозможных оттенков, с красными от возбуждения. жары и выпитых магарычей ли-цами. Некоторые из них. несмотря на теплые дни, были в поддевках, — как они могли выдержать это стояние на майдане — один Бог знает! — кое-кто надел мундир, большая же часть одета была по-летнему — в длинные, сшитые на военный манер, рубахи.
Атаман заулыбался и помахал рукой пробиравшемуся к нему о. Апполинарию
— Александр Михайлович, нельзя-ли мне обратиться с просьбой к собранию?
— Можно, отец Апполинарий, сделайте одолжение. Мы как раз протоколим решения схода. Вроде перерыва, выходит.
— Господа старики! Прошу помолчать! — зычным басом рявкнул атаман, покрывая общий гул. — Батюшка слова просит.
— Просим! Просим!
О. Апполинарий, как говорится, сразу взял быка за рога. Стыд и срам какой для станицы, — начал говорить он. Церковь, можно сказать, новенькая, недавно отремонтированная, выкрашенная и выбеленная, а ограда рассыпается, обшарпанная и дырявая... Всякая домашняя тварь проникает во святой двор и ... гадит в нем! Это-ли не позор?
— Позор! — загалдел сход, не дав о. Апполинарию закончить.
О. Апполинарий не верил своим ушам.
— Не позволим!
— Сделаем!
— Што, хозяева мы, ал и нет?
— Обчественное добро! — неслось из рядов.
Почтенного вида старик, уважаемый Пантелей Яковлевич, стоявший в первом ряду напротив о. Апполинария, попросил слова.
— Валяй, Пантелей Яковлевич, — разрешил атаман.
— Господа старики, дорогие станичники! — повернулся к сходу старик, зажав в правой руке бороду. — Я так смекаю, дело тут такова рода... Церква наша не толькя разгороженная... она хуже, чем разгороженная... Вить, по-моему, дорогие станичники, так получается... Ну, скажем... к примеру сказать ... — нету огражи. Ну, и нету! Вить, так? На нет и суда нет! А тут — вить огра- жа ка-бутта и есть... и в тое самое время — ее ка-бутта и нету. Вить, вот история-то!
— Чево там долго разговаривать!.. Сказано — переделаем!
— И переделаем!
— Камню скольки хотишь в бараках!
— В «Каменной Палате» ево горы!
— Лежить готовый... И ломать не надо
— Привесть — лишь...
— И привезем! И переделаем!
— Сами! Гуртом!
— Всем опчеством, што-бы!
О. Апполинарию оставалось кланяться и благодарить.
(Продолжение следует)
П. Аврамов.