Говорили, будто в детстве он посмотрел музыкальное представление «Хан Сарабский» и был так впечатлен, что впоследствии это повлияло на выбор сценического псевдонима. Но правда в том, что никакого музыкального театра в его детстве не было.
Национальный музыкальный театр как раз и берет начало со времен бакинской «могучей кучки». Она объединила композитора Узеира Гаджибейли и его верных сотоварищей: Муслима Магомаева, Гусейна Араблинского, Наримана Нариманова, Наджаф-бека Везирова и нашего героя – Гусейнгулу Сарабского.
Мало кто впоследствии вспоминал его родовую фамилию – Рзаев. Зато придумали массу красивых легенд об этимологии звучного псевдонима Сарабский, идеально подходящего к его колоритной внешности.
На рубеже XIX–XXвеков актеров на Кавказе не жаловали. Профессиональный театр еще не сформировался, большинство постановок делалось кучкой увлеченных любителей. Для этого они тайком закладывали фамильные драгоценности и вкладывали в театр все заработанные сбережения. Лицедейство считалось позорящим мужчину занятием (женщины на сцену не допускались вовсе), поэтому родовые имена прятали под колоритными псевдонимами. Раскатистое прозвище Сарабский выросло на персидской почве – так называется местечко в Иране, давшее имя аристократической династии.
ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ
Его биография – хороший повод для сочинения сказок. Из потока баек и небылиц порой трудно вычленить рациональное зерно. Сын каспийского моряка, он рано потерял отца и воспитывался в доме деда в Ичери шехер. Матрос, каменщик, десятник в акционерном обществе «Электросила», рабочий в водопроводной будке – далеко не весь список профессий будущего актера.
В 16 лет Гусейнгулу впервые попал на спектакль азербайджанского любительского театрального коллектива. «Когда потух свет, – вспоминал он позже, – я испугался. Стал подниматься занавес, и я в ужасе бросился было бежать: мне показалось, что валится стена. Публика, глядя на меня, искренне хохотала».
Десятилетием позже в Баку его стали звать не иначе как Меджнун. «Я дорожил этим именем, гордился им. Народ, встречавший раньше меня на улице с усмешкой, теперь принимал с уважением и любовью…» – подчеркнет Сарабский в «Воспоминаниях актера». Случилось это после легендарной премьеры 1908 года.
12 января стал днем рождения азербайджанской национальной мугам-оперы. Впоследствии Сарабский исполнял партию Меджнуна 400 раз на протяжении 30 лет. Вспоминая о первом представлении, он напишет: «В третьем акте мне удалось добиться буквального перевоплощения в Меджнуна-безумца. Даже сцена казалась мне пустыней. Я не узнавал никого из участников спектакля, ничего не замечал. Когда после окончания третьего акта меня встретили продолжительные аплодисменты и неоднократные вызовы зрителей, приветствия и объятия товарищей, я невольно заплакал от счастья».
Игра Сарабского в сцене прощания с Лейли, где артист регулярно заставлял зал плакать, и в трагической сцене на ее могиле подкупила зрителей полным отсутствием трафаретных приемов. До этого на азербайджанской сцене господствовала итальянская опера в ее восточном варианте – с нафталиновыми париками и картонными страданиями. Сарабский принес на сцену понятные человеческие эмоции. «Этот безумный Меджнун не может равнодушно играть свою роль. В этой роли он живет, он переживает последовательно все мысли и страдания», – отмечал один из первых рецензентов спектакля.
Про таких, как он, говорят: природный артистизм. В детстве, живя в дедовском доме, он радостно откликался на предложения принять участие в народных театрализованных обрядах «Кёс-кёса», «Каравелли». О хрупкой и умирающей традиции азербайджанских музыкальных игр он позже написал тонкую и проникновенную книгу. Даже траурная религиозная мистерия Ашура, известная в народе под названием «шахсей-вахсей», завораживала его. Однажды, наблюдая за толпой участников мистерии и невольно поддавшись экстазу обряда жертвоприношения, он серьезно поранил голову. Рассказывая об этом случае, Сарабский вспоминает шутливое предсказание врача: «Из тебя, малый, выйдет хороший артист!»
ЖИВАЯ ВОДА
В 1899 году Сарабский поступил на вечерние курсы для взрослых, открывшиеся в Баку при одном из ремесленных училищ. На первом же экзамене заметили его актерские способности. В приемную комиссию входил Гасан-бек Меликов, один из первых энтузиастов азербайджанского театра. Юный Гусейнгулу продекламировал стихотворение Пушкина «Осень». «Гасан-бек обратил на меня внимание, – записал он в тот же вечер в дневнике. – Моя декламация, кажется, тронула его». Курсы вскоре закрыли. Но настырный Сарабский стал брать индивидуальные уроки, а вскоре устроился костюмером в любительскую драматическую труппу, возглавляемую Нариманом Наримановым. В 1902 году он впервые появился на сцене в роли Расула в пьесе «Беда от языка».
Позже пение Сарабского, исполнявшего в одной из любительских постановок мугам «Хиджаз-араби», услышал Гаджибейли. Молодой композитор был в тот момент одержим замыслом создания первой азербайджанской оперы. Мягкий тембр, негромкий, но красивый голос, владение народной традицией, а главное – неплохие актерские способности подкупили Гаджибейли. Он предложил Сарабскому роль в «Лейли и Меджнуне».
«Об опере мы тогда и не мечтали, хотя многие имели голоса, умели петь», – рассказывает артист. Сарабский знал много народных песен и мугамов. Маленьким мальчиком с удовольствием пел молитвенные песнопения в мечети, и народ за звонкий голос охотно прощал ему плохое знание текстов Корана. Позже, где бы он ни работал, Сарабский пользовался своими вокальными данными и быстро завоевывал популярность. В «Воспоминаниях актера» он пишет: «Обтесывая камни, я пел шикесте. Мои товарищи по работе говорили мне: «Гусейнгулу, мы обтешем твои камни, а ты лучше посиди и спой для нас».
Обыватели знают его как лучшего Меджнуна в истории азербайджанской оперы. И лишь немногие помнят, что самой совершенной его партией критики считали образ шута Керема в опере «Асли и Керем».
Говорить о ролях Сарабского сложно. Дело в том, что он не был одним из многих. Он был единственным – в прямом смысле слова. Гусейнгулу Сарабский исполнил все до единой главные партии в первых азербайджанских операх и опереттах, вышедших из «кружка Гаджибейли». Не раз он выступал в роли режиссера, а после революции воспитал целое поколение режиссеров и исполнителей.
В первые годы своего лицедейства Сарабский совмещал его с работой крановщика в будке городского водоснабжения. С шести утра до полудня и в часы, предшествовавшие закату, он сидел в будке и, отпуская воду, одновременно распевал партии. Имя молодого актера становилось все более популярным у бакинцев. На телеграммах и письмах, полученных Сарабским в те годы, не указывали точного адреса, письма сами находили его.
В конце 1930-х годов, уже будучи титулованным артистом, организатором всех гастролей национальной оперы и педагогом Азербайджанской государственной консерватории, он вспомнил эти часы в будке в удивительно тонкой и лиричной книге «Старый Баку». Это книга о «внутреннем» городе, который, как рассказывал его дед, можно рассмотреть лишь с двух сторон – со стен и с моря. О его воротах, которые распахиваются во все стороны света. О маршруте, проложенном по базару – от стен Девичьей башни до бульвара. О старых бакинцах, «не испорченных запахом нефти и денег». О внушающих трепет женщинах, вершащих огненный обряд «чылдаг», снимающий с детей испуг. О том, какие удивительные песни поют эти люди, играя в странные, забытые молодежью народные игры.
Одним из главных персонажей книги стал маленького роста человек по имени Джумру Агамалы, у которого не было собственного дома и он жил тем, что подвизался при дворах, выполняя мелкие хозяйственные работы. Он обладал удивительной способностью – умел находить воду и безошибочно угадывал место, где надо строить колодец. За эту работу он никогда не брал денег. А еще не брал плату за те песни, что исполнял на свадьбах, радуя молодоженов своим чистым голосом. Он говорил, что талант, данный Аллахом, нельзя менять на монеты. «Этот маленький чумазый человек – мой первый учитель», – написал солист первой национальной оперы, народный артист Гусейнгулу Сарабский.
Читайте еще:
Узеир Гаджибейли – Антей из Шуши
Текст: Наталия Бабинцева
Фото предоставлены Государственным музеем музыкальной культуры Азербайджана / Графика Сергея Снурника