- Глянь, Ленк! Скажи оно меня худит? Мы с Евгением Ильичом все магазины обошли, что б материал этот купить, а Анна Станиславовна сама меня к своей портнихе водила. Ну что ты молчишь? Хорошо, а?
Лушка крутилась перед Аленкой, как юла - то одним боком повернется, то другим - платье ей и вправду шло. Что-то в ней появилось в последнее время новое - та деревенская грубость начала таять, как снег под весенним солнцем, а ее место потихоньку занимала нежность, тихая, очень взрослая, спокойная. Было очень видно, что она любит Евгешу, да не просто любит - преклоняется перед ним, наверное, и ноги бы ему мыла, если бы он попросил. Она и по имени его даже не называла, только по имени отчеству, голову все время держала чуть склоненной, а при малейшей ласке жениха вспыхивала, заглядывала ему в глаза, кожа ее розовела и становилась как будто полупрозрачной, подружка очень хорошела от любви.
А еще было видно, что Евгеша невесту не любит. Он и смотрел на нее, вроде ласково, и целовал в щечку, а в глазах у него была такая пустота, что у Аленки защемило сердце.
- Хорошо, Луш. Ты просто принцесса. Ткань необыкновенная, ты светишься в нем.
Лушка с удовольствием еще пару раз крутанулась перед зеркалом, нежно погладила тончайшее кружево платья, повернулась к Аленке спиной
- Молнию расстегни.
И, когда Аленка справилась, чуть не запутавшись в сборках, Лушка повернулась к ней лицом, притянула к себе поближе, зашептала жарко на ухо
- Ты только не говори никому. Стыдобина…. У нас, знаешь, все было. Честно. Он сам… Обещаешь молчать?
Лушка пылала, как разгоревшееся пламя, но улыбка так и светилась на ее лице, счастливая, спокойная, нежная.
…
- Ты, Аленушка, хорошо себя чувствуешь? Что-то ты мне не нравишься, бледненькая, грустная. У меня есть доктор отличный, могу тебя свозить к нему, пусть посмотрит. А, детка?
Анна Станиславовна смотрела на Аленку ласково и немного тревожно. Чуть коснувшись кончиками пальцев ее щеки, она пробежалась по виску, потом по волосам, а потом приложила тыльную сторону ладони к ее щеке, подержала так. Аленка прижала руку женщины к своему плечу, ей вдруг очень захотелось заплакать и все рассказать. Но не получилось, Анна Станиславовна похлопала ее по плечу, спросила
- Ты на Новый Год придешь к нам? Мы большой вечер затеяли, помолвку Евгению решили организовать, будет весело. Приходи. Развеешься.
Аленка торопливо кивнула, натянула шубку и выскочила на улицу, надо было успеть еще забежать в магазин за хлебом и конфетами, а потом к частному репетитору, бабушка все таки уперлась и решила отправить внучку в консерваторию.
На улице уже темнело. Утренний снег постепенно перешел в дождь, ледяные капли стекали по лицу и Аленке казалось, что это ее слезы прорвали уже месяц сдерживаемую плотину и хлынули наружу. То что с ней произошло ей казалось страшным и совершенно непоправимым, она боялась сказать об этом и бабушке, и Лушке, и, похоже самой себе. Что делать и как жить дальше, она совершенно не представляла, время шло и выхода не было. Влетев в уже закрывающийся магазин, Аленка стянула совершенно промокшую шапку, промокнула краем шарфа лицо, вздохнула глубоко и прерывисто, стараясь успокоиться, и… увидела рядом Гаптариху. Та стояла у прилавка в чистеньком пальто, в пушистом пуховом платке, расплачивалась с кассиршей и вид имела гордый и почти городской. Отвернувшись от кассы, пошла было к прилавку, держа в вытянутой руке чек и…. увидела Аленку.
- Мать моя! Смотри -ка, встретились. Деточка, ты что такая-то? не заболела?
Гаптариха сунула чек продавщице, кинула баток и треугольник молока в сумке, ухватила Аленку за плечи, затеребила, а потом подняла ее голову, внимательно посмотрела в глаза.
- Вона! Я так и знала. Ты как - рожать решила, или чего?
Аленка, вздрогнув, оглянулась по сторонам, поймала кривую ухмылку кассирши и вытянула бабку из магазина.
- Что ты кричишь, Господи? И с чего ты взяла ерунду такую? Все у меня нормально, собираюсь в Саратов, поступать буду весной. А ты что тут делаешь?
Гаптариха покачала головой, утянула Аленку к лавке под огромной ветлой, там дождь почти не чувствовался, даже доски были сухими.
- Ерунду? Я никогда не ошибаюсь. Тяжелая ты, девочка, не спрячешь уж. Что делать будешь?
И Аленка вдруг заплакала. Те, натянутые у нее внутри вожжи, как будто лопнули, освободили зажим, и волна горя и отчаянья хлынула, затопив ее, как островок в половодье. Гаптариха дала ей отплакаться, потом прижала ее, горячую и дрожащую к себе, шепнула на ухо.
- Твой - то. Прям окаменел. Ходит прямо, как цапель, к работы - домой, с дому на работу, молчит все. Машка, засранка, и так к ему, и сяк, юлит, лиса, а он все молчок. Люди говорят, с работы придет, стакан дернет, да спать. Уж не знаю, откуда знают, но слухи ходют. А Машка похудела вся, да волос седой торчит. О как.
Аленка слушала бабку жадно, не перебивала. Она смотрела, как кривятся морщинистые губы старческого рта, и слова, которые из него вылетали были зримыми, как мятые шары. Наконец, Гаптариха замолчала, посмотрела на Аленку вопрошающе.
- Бабушка!!! Я не знаю, что делать -то! Помоги!
Гаптариха оглянулась по сторонам, поставила сумку на лавку, села.
- Я тут, девка, у подружки своей старинной остановилась. Стеху к ней уж сколько лет вожу, коль не она - давно б девка моя с ума слезла. А вишь,держится. Так я тебя с собой возьму завтра. Федора знахарка сильная, у нее еще прабабка людей правила, она поможет. Пойдешь?
Аленка кивнула. И за все это черное, затянутое тоскливыми тучами время, она увидела тоненький лучик надежды.