Как рождается чэнъюй?
Ошибочно полагать, что древние мыслили настолько лаконично, что способны были написать трактат полный мудрых мыслей, но состоящий сплошь из коротких, в четыре иероглифа, фраз. Кто бы смог понять эти красивые, загадочные шифрованные послания?
Например, чэнъюй "吃回头草" (chī huítóu cǎo), что бы он мог значить? Разбираем по словам:
吃 chī – 1)есть, кушать, глотать; 2) всасывать, втягивать; кормиться, питаться; столоваться; 3) существовать, дармоедничать; 4) кормиться нетрудовыми доходами (эксплуатацией слабого), лакомиться, обжираться; перен. обманывать, обирать, одурачивать; 5) брать на себя, нести (ответственность, работу); затрачивать (силы, время);
回头 huítóu – 1) повернуть голову назад; обернуться; оглянуться назад; 2) 2) потом; немного погодя; 3) бросать ретроспективный взгляд; вспоминать; 4) развернуться, идти обратно; 5) раскаяться; образумиться, осознать и изменить свои первоначальные мысли или поведение; 6) ответить отказом; отказать; отвергать; 8) уволить, дать расчёт
草 cǎo – 1) трава; сено; солома; травяной, травянистый; 2) заросли диких (сорных) трав; глухое место, захолустье, глушь; захолустный, деревенский; 3) кит. каллигр. травянистое письмо, скорописное начертание иероглифов; скорописный стиль цаошу; 4) черновик, набросок; проект; черновой; 5) грубый, небрежный; простой, скромный; грубо, небрежно, кое-как; 6) набрасывать (рисунок), составлять проект (бумаги); 7) срезать траву, косить
Если у каждого слова – столько возможных значений, то как понять фразу? Есть траву с оглядкой? Есть траву воспоминаний? Или траву раскаяния? Существовать вчерашним днем? Съесть горькую траву отказа? Принять горечь увольнения?
Что означает этот чэнъюй? Кто это придумал и рассчитывал, что его поймут?
На самом деле чэнъюй родился из более длинной и вполне понятной фразы из произведения, ставшего классикой очень-очень давно. Ли Юй (李渔 lǐ yú, 1611–1680 гг.), китайский прозаик-романист, драматург, эссеист, театровед и почти китайский Шекспир, жил в эпоху, про которую можно сказать – время грандиозных, но не слишком-то счастливых перемен. Он родился в империи Мин. Гордость династии Мин заключалась в свержении власти монгольских узурпаторов (династии Юань), восстановлении собственно китайской государственности. Ли Юй происходил из богатой и довольно влиятельной семьи. В юности будущий литератор получил прекрасное образование, в двадцать пять сдал первый экзамен на должность чиновника, будущая карьера виделась блистательной, молодой человек готовился к великим свершениям. Но в год его тридцатитрехлетия (а это возраст, когда ставшие совершенно взрослыми мужчины в Китае традиционно трудились на благо страны и семьи, пожиная, наконец, плоды долгих лет учебы) разразилась катастрофа: на северных рубежах Китая к этому времени сплелись в тесный (только мечом разрубить) узел три судьбы, изменившие на столетия историю Китая, стоившие жизни сотням тысяч ни в чем не повинных людей и приведшие в петлю последнего императора китайской династии Мин.
Жизнь в эпоху перемен: на рубеже Мин и Цин (исторический экскурс)
Когда-то, еще при жизни отца, восьмой сын хана чжурчжэней Абахай уже называл себя китайским титулом 皇太子 huángtàizǐ – наследник императора. По примеру китайских властителей, став великим ханом, Абахай выбрал себе девиз правления "天聰" (tiāncōng, Божественное Всеведение или Мудрость Всевышнего), подразумевая, что само Небо избрало его, а он – лишь исполнитель божественной воли. По ходу правления Абахай поменяет свой девиз: объявит свое правление "накоплением благодати". Мечом и щедрыми посулами он подчинит себе окрестные племена чжурчженей, соберет под своей крепкой рукой многочисленное войско воинов-степняков, продолжив дело отца по созданию единого государства чжурчжэней. Привлечет на свою сторону многих монгольских ханов, грезивших о возрождении империи Чингисхана.
В 1629 году конница Абахая прорвалась на юг за Великую Стену и, разгромив гарнизон Пекина, полностью разграбила его. Абахай похвалялся, что в императорском дворце даже нашел древнюю печать династии Юань (печать Чингисхана), которая стала его символической добычей, укрепившей в уверенности, что он – тот, кому судьбой предназначено вернуть власть над Китаем. Но в тот год кочевники вдоволь пограбивши, нагрузили походные обозы добром, и ушли назад, на север.
С юаньской печатью в руках Абахай переименовал чжурчженей в маньчжуров, чтобы никто не сомневался: он – истинный наследник Темучжина, Чингизид, по крови, по духу и по велению Неба. 5 мая 1636 года Абахай дал своей империи название — 清 qīng "Чистая" по аналогии и в противовес китайской империи 明 míng "Светлой". В 1637 году Абахай еще расширял свои северные владения, подчинив Корею, буквально вырвав этот лакомый кусок, Корейский полуостров, из слабеющих рук китайского императора. За 14 лет своего правления Абахай восемь раз направлял свою конницу в пределы Китая: 150 разграбленных городов, сотни тысяч убитых, раненых и взятых в плен подданных китайского императора. Но, собственно, в рассказе про три судьбы, сошедшиеся в роковом поединке, нет места Абахаю. Его место в этом рассказе занял, можно сказать, даже узурпировал его младший брат.
Хан Абахай скончался внезапно. Ходили слухи об отравлении. На ханский трон взошел девятый сын хана, шестилетний ребенок. Регентами при нем стали младший брат Абахая, полный сил и амбиций тридцатилетний Доргонь и Цзиргалан, младший двоюродный брат Абахая, недалекий, но амбициозный и властный. Великий хан Абахай грезил завоеваниями и мечтал о славе Чингисхана, Доргонь был во многом похож на старшего брата, пользовался его доверием и даже заслужил титул "Великий Воитель". Но вторым титулом, полученным от великого хана был "Мудрый князь" – Доргонь не блистал лишь воинскими подвигами, как большинство соратников хана. Он умел не только мечом махать и из лука стрелять, хотя был превосходен в воинских искусствах, мало кто мог с ним сразиться и уйти непобежденным. Брат императора был и искусным полководцем, не раз уходил в поход во главе войска и приносил весомые и значимые победы. Но что важнее, Доргонь был способным администратором, а кроме того был весьма и весьма изощрен в политике. Когда успехи Доргоня в набегах на северные китайские территории затмили славу самого императора, Абахай стал испытывать не столько привязанность и уважение к брату, сколько подспудный страх. Хана стали одолевать тревожные предчувствия, он стал искать повод поставить на место младшенького. Хотя нет, не искать – искать можно долго. Хан просто послал Доргоня вести безнадежную осаду трех крупных китайских городов, а затем обвинил брата в безынициативности и бездействии, понизил в должности, наложил контрибуцию и... умер. Не начни Абахай преследовать младшего брата, может, пожил бы и подольше, водил бы войско в походы, грабил и убивал, наполнял казну и строил свою северную империю Цин. Ход мыслей Абахая был прям, как маньчжурская стрела: воюй и побеждай, походный шатер и седло боевого коня были его дворцом и троном. Доргонь мыслил шире, он знал, в какой стороне ждет его настоящий имперский трон – не просто седалище в шатре степного хана, а отлитый из чистого золота трон Желтого Дракона. И трон этот надо брать умом и хитростью.
Китай мог ликовать: жесткий, амбициозный, коварный враг умер. Грозного Абахая нет, в стане степняков – интриги и подковерная борьба, на шатающемся троне – ребенок. Наконец, можно перевести дух, дать приграничным гарнизонам передышку, пополнить казну, донабрать и довооружить армию, уставшую от постоянных набегов с севера и несшую бесконечные потери. Но, как говорится, иногда жестокий, но понятный ход событий лучше, чем хаос, который может привести к неожиданным результатам. Волевой, умный, дальновидный и предусмотрительный Доргонь быстро прибрал, можно сказать, оставшуюся бесхозной ханскую власть. Еще не подошел к концу траурный год, а он уже собрал 140-тысячное войско и привел на юг, к Великой Стене.
В свою очередь со всего Китая к району Шанхайгуань (самый восточный участок Великой Китайской стены, побережье залива Бохай, ныне Шанхайгуань – пригород крупного портового города Циньхуандао) были стянуты китайские войска для защиты северных территорий, а главное – для защиты столицы, Пекина, и императорского дворца.
Здесь была сконцентрирована лучшая армия, пожалуй, наиболее боеспособная за все время существования минской династии. Во главе был поставлен полководец У Саньгуй. Это могла быть история великого противостояния, но стала она историей бунта, предательства и последующей почти трехвековой трагедии китайского народа.
Регент Доргонь не зря слыл воином и политиком в одном лице. Он произвел впечатление, развернув в виду Великой Стены настоящий гранд-парад бесчисленной маньчжурской конницы. В то же время его агенты и шпионы сновали по всей крепости Шанхайгуань, ведя разговоры и сея панику в харчевнях и на рынках. Сам же Доргонь постарался найти подход к У Саньгую и преуспел. Китайская армия была истощена войной на два фронта: против маньчжуров и против восставших крестьян. Верхновный главнокомандующий понимал безнадежность положения правящей династии Мин, впереди армию ждало только позорное поражение в бою и крах. Жить военачальнику оставалось ровно столько, сколько продержатся ворота заставы Шанхайгуань. А с юга подступала иная напасть – армия восставших крестьян. В 1644 году У Саньгую было всего 34 года, он имел любимую жену и не менее горячо любимую наложницу, маленьких детей и огромные амбиции. Его раздирали страсти и желание жить. Выбор У Саньгуя колебался между двумя чашами: на одной посулы и предложения Доргоня, на другой – предложения тайных посланников мятежного, но набирающего силу и вес талантливого крестьянского вождя-военачальника Ли Цзычена, сумевшего привлечь на свою сторону огромные крестьянские массы и даже некоторую часть китайской знати и влиятельных ученых. Не доверяя Доргоню, У Саньгуй склонялся на сторону крестьянского вожака – все-таки на его стороне было немало мандаринов. Во главе армии в перспективе можно было и об императорском троне подумать. В союзе с мятежниками появлялся шанс одолеть и маньчжурское войско.
Империю долгие десятилетия преследовали засухи, голод, терзал произвол чиновников и тяготы войны с маньчжурами. Но если бы мятежник Ли Цзычен (李自成, Lĭ Zìchéng), предводитель китайского восстания и яростный враг минской императорской власти, мог предвидеть, какое жестокое ярмо он посадит на шею своего многострадального народа, добившись своей цели, свергнув императора Китая! Евнухи, подстрекаемые мандаринами (придворными), сдали армии бунтовщиков Ли Цзычена Пекин без боя. Шестнадцатый и последний минский император Чжу Юцзянь повесился в саду императорского дворца у подножия горы Цзиншань. С императором рядом висело тело последнего и единственного оставшегося верным ему до конца евнуха. Ли Цзычен успел самопровозгласить себя первым императором новой династии Шунь, но сладкой императорской жизни вкусить новоиспеченному "властителю Поднебесной" не довелось. Он раздал своим соратникам титулы и награды, повелел чеканить свои монеты и... бежал под натиском (вот уж странный союз!) объединенных маньчжуро-китайских войск. Следы Ли Цзычена теряются где-то в приморских горах не родной ему провинции Хэбэй.
Могла бы история пойти по-другому, если бы полководец У Саньгуй не дорожил так сильно своей любимой наложницей, остававшейся в Пекине и приглянувшейся Ли Цзычену? У Саньгуй едва терпел претензии чумазого крестьянина на трон, но наглое покушение на свою семью и гарем не стерпел. Поначалу он намеревался выступить против минского императора Чжу Юцзяня, объединившись с мятежником Ли Цзыченом, но в итоге предал и Чжу Юцзяня, и новоявленного императора Ли Цзычена, открыв ворота заставы Шанхайгуань маньчжурам. У Саньгуй был великим полководцем империи Мин, но в историю вошел как посмешище, которого стыдилась собственная семья. Жена У Саньгуя покинула его и ушла в монастырь замаливать грехи мужа. Сын и наследник предателя на долгие годы стал маньчжурским заложником (кто в здравом уме станет доверять предавшему дважды?). На протяжении долгих лет У Саньгуй будет преследовать и вырезать под корень остававшихся в живых боковых, дальних, всех до последнего младенца, представителей бывшего правящего рода Чжу, всех минских последователей и лоялистов. В надежде, что с ними умрет и память о его предательстве? У Саньгуй обреет темя и отрастит усы и косичку на затылке на маньчжурский манер, но рано или поздно поймет: впустившая в дом и лижущая сапоги нового хозяина собака не сядет рядом с новыми владельцами за хозяйский стол, не возляжет на хозяйской кровати, а так и останется в дождь и снег коротать свои дни во дворе, глодать кости и пожирать объедки. Усвоив горький урок, У Саньгуй не посыпал главу пеплом, не ушел в монастырь подобно жене, а оправдал свою репутацию и стал трижды предателем, подняв мятеж и против маньчжур, попытавшись провозгласить себя императором Чжоу. Как У Саньгуя проклинали пострадавшие от него простые граждане, так он и умер: подхватив дизентерию и изойдя кровавым поносом – грязно, жалко и скорбно.
На пекинском троне скороспелую династию Шунь сменила маньчжурская династия Цин. Империя Цин просуществует до 1912 года. Словно в насмешку над основателем династии Цин великим ханом Абахаем последний император основанной им династии будет марионеткой в руках японских оккупантов и императором марионеточного государства Маньчжоу-Го на севере Китая (на родных территориях Абахая). Айсиньгьоро ("золотой род", 爱新觉罗 àixīn juéluó) в качестве последней привилегии получит землю для фамильного кладбища последних представителей некогда могущественного рода в японской префектуре Ямагути.
Все круги замкнулись, каждый персонаж этих давних событий нашел свой конец и свое место в истории. Можно сколько угодно рассуждать, что было бы, если бы... Несостоявшийся чиновник Ли Юй устал думать о том, что могло бы быть. Он принял событиями такими, какими они случились: маньчжуры пронеслись саранчой и опустошили провинцию, где жила семья Ли Юя. Он и его близкие остались без средств к существованию, но хотя бы живы. Род Ли могли ждать бедность и безвестность, если бы молодой Ли Юй не принял решение: идти вперед, не оглядываясь в прошлое...
Продолжение здесь