— А мой папа говорит, — отвечаю я хмуро, — что ты вырастешь таким же пустоголовым бараном, как и твой отец. И дружить с тобой и дальше бессмысленно.
К моему удивлению, вместо того чтобы ругаться, Альберт растягивает лицо в улыбке и даже начинает хихикать.
— Пусть говорят, что хотят, — вдруг говорит он. — Ты – мой друг. Может, в приставку поиграем?
"Вынужден влюбиться"
Часть 29. Холодный
— Папа сказал, чтобы я больше не общался с тобой. Но, по-моему, это глупо.
— Я тоже так думаю. Мы же – друзья, — простодушно отвечает Альберт. — Мой папа ничего не имеет против тебя. Ему нравятся все мои друзья.
«Так не бывает, — думаю я, глядя на счастливое лицо Альберта. — Разве так может быть?».
Как бы я ни старался, я не могу понять, как семья может быть настолько идеальной. У меня дома тоже стоят фотографии в красивых рамках, на которых я, папа и мама выглядим счастливыми. Но это только снимки, а у Альберта и в правду такая жизнь. Его отец ни разу не повысил на него голос при мне. Когда Альберт, по мнению взрослых, делал что-то плохое, его ждали долгие спокойные разговоры с родителями, которых он ни капли не боялся и даже, кажется, ждал. А когда я делал что-то подобное, отец сходил с ума, орал на меня, метался из угла в угол и смотрел на меня так, будто бы я – не его сын, а какое-то мерзкое насекомое. Мама тоже была рядом, но поддержки я от нее не получал никакой. Слушал ее вздохи в паузах между отцовскими воплями и утыкался взглядом в пол.
— Давай по-честному, — прошу я. — Я не обижусь.
— Что? — не понимает Альберт. — Я же уже сказал, Андрэ. Ты папе нравишься. Он говорит, что работа взрослых не должна мешать дружбе детей.
Меня почему-то это злит.
— А мой папа говорит, — отвечаю я хмуро, — что ты вырастешь таким же пустоголовым бараном, как и твой отец. И дружить с тобой и дальше бессмысленно.
К моему удивлению, вместо того чтобы ругаться, Альберт растягивает лицо в улыбке и даже начинает хихикать.
— Пусть говорят, что хотят, — вдруг говорит он. — Ты – мой друг. Может, в приставку поиграем?
Не помню, что было дальше. Провал какой-то. Вроде бы я его ударил. По крайней мере, с этого момента друзьями мы уже не были. Хоть потом он и преследовал меня: звонил, караулил у дома, пытался разговаривать со мной. Чертов Альберт не понимал, что досаждал мне тем, что постоянно околачивался рядом. А может, понимал и делал это специально.
Я не мог видеть то, как он очаровывает всех своей непринужденной болтовней и шутками. Я не мог видеть то, как легко ему все дается. Я, блин, по-черному ему завидовал и завидую до сих пор.
— Что ты от меня хочешь, а? — сам не заметил, что, оказывается, подошел к нему вплотную.
Ногти впиваются в ладони, но я не собираюсь снова с ним драться. Просто хочу понять, зачем он притащился сюда, на мою тусовку.
— Рад, что ты тоже тут, Андрэ, — как всегда непринужденно отзывается он. — Что ты имеешь в виду? Меня пригласили.
— Тебе не надоело? Сколько можно бегать за мной?
Альберт хочет положить мне руку на плечо, но, к счастью, передумывает и засовывает ее в карман узких брюк.
— Не все крутится вокруг тебя, — говорит он. — Я правда не знал, что ты тут будешь. Девчонка написала, пригласила, как я мог отказать? Ты же знаешь, я люблю веселиться. А с Катей ты вроде расстался, так что я даже удивлен.
Абсолютно бестолковый разговор. Зачем я вообще к нему подошел? Ясно же было, что только взбесит меня, как обычно.
— Андрей! Там Веревкина…
Перевожу взгляд на раскрасневшуюся пышку. Теребит меня за рукав, глаза круглые, испуганные. Тьфу ты, оставил Леру одну всего на минуту, и вот тебе, пожалуйста.
— Где Лера?!
— Тая сказала, что ты приревновал Катеньку, и она психанула, — бормочет Лерина подружка, глядя под ноги.
Стул Кривоносовой пуст, и это очень-очень плохо.
— Я спрашиваю, где она?! — ору я.
— Убежала, — потупившись, тихо отзывается пышка.
Несусь к гардеробу. Слава богу, Лера там. Стоит и разглядывает пальто, лежащее на полу. Глаза красные, щеки мокрые, взгляд отсутствующий. В любой другой ситуации меня бы порадовало то, что она ревнует меня, но не сейчас. Кто знает, какую лапшу Веревкина ей на уши навешала?..
— Как хорошо, что ты еще здесь! — выпаливаю я и хочу немедленно ее обнять, но решаю, что сейчас она слишком расстроена. — Ты… Да не слушай ты Веревкину! Ты что, ей поверила?
Она наклоняется за пальто, быстро одевается. Нельзя дать ей уйти. Нельзя.
— Лер, поговори со мной. Ну, что мне сделать? Не уходи так. Выслушай хотя бы. Я не всё рассказал тебе об Альберте.
Ни за что не стал бы вдаваться в подробности нашей с ним так называемой «дружбы» без необходимости. Это же и про отца придется рассказывать, и про мать. Да еще и выставлять себя в ее глазах завистливым слабым придурком, но я готов. Что угодно, лишь бы она не уходила. У меня очень нехорошее предчувствие, что если она сейчас уйдет, то больше не вернется никогда.
Она резко шагает к выходу, и я ужасом вижу, как дрожит ее подбородок. Снова слезы. И снова из-за меня.
Останавливаю ее за локоть, разворачиваю к себе.
— Мы с Альбертом были лучшими друзьями, пока наши отцы не стали соперничать. — стараюсь говорить как можно быстрее, чтобы она не успела меня прервать. — А потом папа…
— Холодный, отцепись от меня! Мне это неинтересно!
Вопит она и скашивает глаза на мою руку, держащую ее за локоть. Вижу в ее глазах отвращение. И от этого всё так сильно сжимается внутри, что я реагирую не так, как хотелось бы.
— Какая же ты упертая, Кривоносова! А что тебе интересно? Моя великая любовь к Катеньке?!
Специально делаю акцент на слове «великая». Хочу, чтобы она уловила сарказм в моем голосе. Неужели непонятно, что с Катей у меня все было иначе? Поверхностно, несерьезно, пусто. И с другими девчонками – то же самое. Для меня ясно, как день, что с Лерой все по-другому, по-настоящему. Как она вообще может сомневаться?!
В ушах звенит. Лера потирает руку и шипит мне в лицо:
— Не лезь ко мне больше, понял? Имя мое забудь!
В эту пощечину она вложила всю силу, потому что лицо горит, а я, вместо того чтобы бежать за ней, просто стою и смотрю, как она ускользает от меня. Наверное, жду, когда мозги на место встанут. Вряд ли когда-нибудь дождусь.
— Какие страсти у вас! Но, думаю, обойдется. Успокоится, и помиритесь.
Усаживаюсь на пол, вытягиваю ноги и прижимаюсь спиной к стене. Сил злиться больше нет. Вообще ни на что их нет.
— Берт, — впервые с окончания нашей дружбы так называю его.
Он садится рядом. Хоть я на него и не смотрю, но знаю, что он улыбается.
— Зачем? — выдавливаю из себя одно-единственное слово.
Думаю, он и так поймет, о чем я. Стоит ли переплетать сложные слова для того, чтобы выяснить, какого дьявола он все эти годы постоянно мельтешит у меня перед глазами и не дает мне покоя.
— Я же говорил, Андрэ, ты – мой друг.