Петербург – серебристая жемчужина нашей страны. Его обожают туристы, иностранцы и сами петербуржцы. Красавец, стройный и щеголеватый, он так похож обликом на легендарного актёра, навсегда оставшегося в наших сердцах, как и фильм с его участием – шхуна с алыми парусами каждый год украшает белые ночи города, дарующего надежду на счастье и светлое будущее. Некоторые говорят о нем обратное:
- Этот город искалечил мою жизнь призрачными мечтами.
- Ах, ну что вы? – шпиль Петропавловки мерцает в блеске северного солнца, как искорки в свинцового цвета глазах Петербурга, - я не жесток! Я просто делаю людей сильнее!
***
Василиса и думать не думала об этом городе. Она родилась в старинном Зареченске, неторопливом городке, время от времени дремавшем под сенью вязов и тополей, осыпавших клейкими почками мягкую пыль уютных купеческих двориков. Отражение монастырей и храмов, чьи белые стены покрыли кракелюры после сотен прожитых лет, мерцало в тихой воде Шексны, словно древняя картинка, оживлённая временем.
Девочка жила в любви и мягкой опеке родителей и самого городка, взявшего на себя роль покойной бабушки, доброй, ворчливой старушке, угощавшей внуков мягкими сайками из местных пекарен и семечками, продаваемых на углу магазинчиков под столетними, чудом уцелевшими вётлами. Василиса любила свой городок, и он отвечал ей искренней привязанностью.
***
- Васька, портфель собрала?
- Васька, аккуратнее воротничок пришивай!
- Васька – дура, хвост надула, полетела, в лужу села!
- Васька, ты в кино пойдешь?
- Васька, чего такая грустная?
Васька, да Васька. Будто не человек, а кот. Или, еще хуже, поросенок.
Василиса терпеть не могла, когда ее кликали коротко, по-свойски – Вася, Васька. И родители, и подруги. Зачем так назвали ребенка? Для унижения?
Из-за этого у Василисы вечно портилось настроение, и губа была обиженно надута. Один раз не выдержала, закатила сыр-бор и дома, и перед подружками:
- Еще раз так меня обзовете, уйду из дома навсегда! – это она папе.
- Еще раз так меня обзовете – потом даже не приближайтесь! – это подружке.
Подействовало ненадолго. Дня три величали Василису полным именем. А потом забылись, и все пошло по-старому.
Она, как и многие девочки, была влюблена в актера кино. Фотографии любимца висели над кроватью Василисы, и фильмы с его участием она старалась не пропускать. Особенно, один из них, «Дорогой мой человек». Умные глаза хирурга, решительность, нетерпимость к лжецам и хапугам, верность своей профессии для Василисы стали основополагающей линией на жизненном пути.
Не смотря на вздохи и возражения родителей, Василиса решила поступать в медучилище, а лучше – в институт! А где лучше всего учат? Конечно же, в Ленинграде, там, где жил и работал великий Федор Углов, светило мировой медицины!
Для исполнения мечты нужно было покинуть Зареченск. Больно, страшно, но… Надо! Она тоже будет великой! Она обязательно вернется сюда! Не всем же работать в столицах, нужно подумать и о простых людях, помогать им и жить ради них!
Василиса уехала из родного, солнечного, с тополиными аллеями городка. На институт у нее пыла не хватило. Но в училище пробраться удалось. Через полгода напряженной учебы, скопища равнодушным ко всему горожан (никому ни до кого нет дела), строгих педагогов, голодной студенческой жизни Василиса поняла, что нет ничего милее Родины. Нет никого добрее родителей.
Никто не обнимет вечером и не спросит:
- Васька, что такая смурная? Подралась с кем?
Никто не оставит в холодильнике пару котлет на тарелке (съешь, как из школы придешь), а на столе под салфеткой не спрячет парочку эклеров (Васька, я тебе вкусненького сегодня купила) к чаю.
В большом городе нужно обо всем думать самой. Чем питаться, как экономить стипендию, как умудриться вызубрить конспект, сдать зачет и подготовиться к сессии. Она уже сто раз пожалела, что решила посветить себя медицине. Шла бы в "пед", там таких заморочек нет, и зубрешки латинских терминов нет, и не надо обмирать от страха и отвращения перед подопытными трупами в морге.
Как она обрадовалась, если бы преподаватель вдруг сказал:
- Эх, Васька, Васька, думать надо, прежде чем документы в училище подавать!
Но преподаватели и кураторы так не говорили. К Ваське обращались исключительно по фамилии. Держали дистанцию.
В общежитии, куда попала Василиса, ни с кем дружбы не получилось. То ли, от того, что сама она, сильно тосковавшая по родителям и родному городку, мало общалась с девчатами, делившими с ней комнату, то ли от того, что нынешние соседки ее на два курса старше были, и темы для разговоров совсем другие. Пока Василиса, одуревшая от зубрежки, тряслась перед завтрашним срезом, они чирикали об отношениях с парнями. Будто больше их ничего не заботило вовсе. Василису считали дурочкой и зубрилкой. Думали о будущем, о замужестве, о распределении. «Дурочка» плакала с подушкой в обнимку – идиотка. Сидела бы у себя дома и не лезла бы в областной центр.
Девчонки, все, как одна, приехали из деревень. Возвращаться обратно не собирались: родители с детства внушили им: надо сделать все, чтобы оторваться от постылого села. В лепешку разбиться, ни мытьем, так катаньем зацепиться в большом городе, найти дурака с пропиской, устроиться, ужом на сковородке выкрутиться, но остаться здесь, в комфорте и чистоте городских квартир.
Перспектива «крутить хвосты коровам» никого не привлекала. Матери этих девочек рано старились от тяжелой работы, а отцы чаще всего спивались. Деревня вымирала, потому что дети слушались родителей. Ногтями и зубами, обманом и ложью, вгрызались в город мертвой хваткой, лишь бы не возвращаться в постылое село.
Где им, по-деревенски шустрым и нахрапистым, понять тоску Василисы. Что хорошего в ее городке? Такая же деревня: все друг друга знают, все на виду, развлечений никаких, кроме кинотеатра «Мечта» и провинциального парка. Парни – тетехи, самой радужной перспективой которых была лишь карьера мастера на стекольном заводе. Скука!
Василиса задыхалась от пыли и выхлопных газов. Глохла от шума машин и заводских гудков. Терялась среди длинных проспектов и лабиринтов множества подворотней и улочек. Пугалась незнакомых людей и многоликой людской, равнодушной к человеку людской массы.
Ленинград она не любила и никакой красоты в нем не видела, он давил, уничтожал все живое – даже птиц не слышно, зато бесконечные трубы, трубы, трубы возвышались над домами, тянули к небу длинные шеи, чтобы отравить его, закрыть от всех черным, прокопченным дымом. Невозможно дышать. И жить нельзя. И оставаться здесь ради пустых развлечений и мнимого комфорта – смерти подобно.
Есть такие люди странные – их нельзя отрывать от родной земли. Они, как Антей, чахнут на чужбине. Не нужны таким людям заморские страны, причудливая природа, роскошные города – все пустое, ненужное. Им душно и муторно. И рвутся такие люди домой, как только появляется хоть малейшая возможность вернуться.
Города, словно живые существа, ревнивы до невозможности. Тех, кто стремится к ним всей душой, от себя отвергают с равнодушием жестокой красотки. Равнодушных же к ним самим, всеми силами, всей своей жадной сущностью окутывают очарованием, обольщают, подкидывают к ногам богатства и драгоценности, мыслимые и немыслимые блага, дарят удачу – держат при себе.
Так случилось и с Василисой. Пока девушки съедали зубы, покоряя вожделенную северную столицу в поисках выгодной партии или, хотя бы, постоянной работы с правом жительства, Василиса без труда подцепила свой счастливый лотерейный билет.
Она попала в поле зрения молодого мужчины, холостого сына какого-то крупного чиновника. Тот ехал по Невскому, скучая, рассматривал прохожих (это очень интересно – рассматривать прохожих из окна папиной Волги) и наткнулся ленивым взглядом на Василису, застывшую перед «биржой».
Что-то в ней было притягательным: то ли особая посадка головы, то ли необычный взгляд, то ли городское предвечернее освещение украсило ее тоненькую фигурку загадочным флером, но парень попросил водителя остановиться и бегом устремился к таинственной нимфе.
Город помогал девушке, его работа, его…
Мало ли здесь красавиц? Пруд пруди, да таких, что Василиса в своем скромном пальтишке и в подметки им не годилась. Но ревнивый хозяин покоренной Невы выделил Василису, осветил, подал так, что у богатенького, пресыщенного красавицами мальчика чуть крышу не сорвало.
Он осыпал ее комплиментами, смотрел с обожанием и лаской, и намертво пристал, как репейник, сопроводив растерявшуюся девушку (да что он нашел в ней?) до самого метро.
- Как вас зовут? – уже с отчаянием в голосе, стараясь удержать у входа в прохладное, отделанное мрамором подземелье, спросил парень.
- Василиса, - просто ответила она, пытаясь отделаться от ненормального (уж не маньяк ли), скользнув в убежище людского муравейника и раствориться в потоке.
Город, игриво подмигнув баловню судьбы – хватай, пока не убежала: много ли у тебя, мальчик, было Василис? Оттолкнув от девушки случайных прохожих, раздвинув, как Моисей – море, человеческую толпу, легонько подтолкнув к ней парня, сделал свое дело: глаза Василисы и влюбленного встретились. Ах, какая прелесть – глаза Василисы: серо-зеленые, как таинственная хмарь русских болот, сказочных, неизведанных. Будто, и в правду, не от рождения Василиса стала человеком, а лягушкой изумрудной на болотах сидела – царевича своего ждала.
Да царевич так и не явился, не натянул звонкую тетиву, не пустил, куда глаза глядят, стрелу каленую. Прошляпил свою лягушку-царевну, и сейчас прошляпит, коли уйдет и адреса не спросит.
- А я Ваня! (Вот это пердимонокль с именами!) Василиса, а можно я вам позвоню! Мне так не хочется расставаться с такой удивительной девушкой, как вы.
Если бы Ваня брякнул что-то типа «прогуляемся, красивая» или «я восхищен», или «девушка, вашей маме зять не нужен», Василиса бы точно спустилась в метро, даже не оглянувшись на симпатичного, хорошо одетого, но весьма странного дурака. Но в словах парня не было ни грамма фальши. Он не просто кадрил деваху, он искренне влюбился, даже сам растерялся от того, что с ним стряслось. Василиса продиктовала ему номер телефона проходной общежития. Даже, когда будет свободна, сообщила. Магия? Может быть.
Соседки по комнате, получив заслуженные, выстраданные дипломы, паковали вещи. Обидно и грустно: в местные больницы устраивали только своих, да наших, обладающих заветной ленинградской пропиской. Для того, чтобы войти в святая святых ленинградской медицины, нужен муж-ленинградец.
Но этим хватким милахам не повезло – на них клевали только лимитчики. Сдаваться они не собирались. Многие, решив закинуть диплом на полку, выйти замуж за таких же, как они, деревенских парней, лимитой осевших в Ленинграде. Что-нибудь, да получится, если вдвоем подналечь на штурм северной столицы. Другие неудачницы отправились домой. Здесь не удалось зацепиться, так в районных городках при селе – получится. Врачи – кадры дефицитные, нужные. Квартиру дадут. Да и в деревне таким – почет и уважение. Тоже – хлеб.
Каково же было их удивление и возмущение, когда к вахте подкатил модный, по повадкам – коренной, ленинградский мэн, при шмотках, весь из себя в порядке, и попросил позвать к дверям Василису Удальцову, плаксу из сорок седьмой комнаты. Оф-фигеть! Ей за что такое счастье?
Не удержались, облили счастливицу горячей волной ненависти и презрения, хорошо, что не побили. Но хотелось. Зависть – штука сильная. Диплом и статус сельской интеллигенции помешали устроить тихоне темную. Так, вякнули у порога сопернице: чтоб ты сдохла! И успокоились. А вскоре покинули общагу навсегда.
На дворе искрилось молодое, украшенное юной листвой северное лето. В родном городке скоро полетит тополиный пух, и папа с мамой ждут ненаглядную доченьку. А доченька что-то в этот раз не торопится. Доченька впервые в жизни разглядела истинную красоту разводных мостов возвышавшихся разбитой подковой на фоне серо-розового неба белой ночи. Иван рядом стоял, шептал в ухо любимой Царевны ласковые слова и робко касался губами мочки этого аккуратненького ушка. Было немножко щекотно, немножко смешно и очень волнительно – что же дальше-то будет?
А потом был первый поцелуй. Мосты качались, и фонари качались. От Вани пахло чудесным одеколоном, и запах одеколона надолго остался с Василисой. В сумраке зашторенных окон комнаты общежития она долго принюхивалась к своим рукам – надо же: Ивана нет с ней рядом, а такое чувство, что он около лежит. И осознание того, что с ним может быть что-то запретное, скрытое от посторонних глаз, будоражило душу. Интересно, как это происходит?
Василисе даже не страшно было: она понимала физиологию процесса, будущий медик, как никак. Да и девочки в комнате давно уже ее просветили весьма подробно и в красках. Волновало другое – как это, когда близость с посторонним человеком, чужим человеком, превосходит все границы дозволенного. Как реагирует организм на вторжение на свою территорию? Наверное, так же, как и любой человеческий организм реагирует на вторжение хирурга – крайне отрицательно, но необходимо. Чтобы не помереть, нужен наркоз. А здесь все происходит без наркоза. Наверное, вместо наркоза действуют поцелуи и ласки. Уровень эндорфинов зашкаливает, и…
Поцелуи Ивана способны поднять в ней уровень эндорфинов?
Автор: Анна Лебедева