– И я так устала от совпадений, Эрвин... Это что-то немыслимое...
– Что там опять совпало у вечно рассеянной госпожи певицы? – усмехнулся он. – Верно, что-то из ряда вон, раз ты умудрилась запомнить.
– Этот Херрманн... Он меня узнал. Оказывается, на войне он попадал в мои ловушки и даже был ранен по моей вине.
– Даже... – кажется, Эрвин вот-вот разразится смехом.
– Это вовсе не смешно! – нахмурилась девчонка.
– Куда уж нам, болезным, – по-русски выдал её спутник.
Мимо прошли какие-то люди, прошлёпала в лёгких туфлях на широком каблуке медсестра.
– Так что твой Херрманн? – снова перешёл на немецкий Эрвин.
– Он вовсе не мой, а твой... и Герхардта. Он отлично помнит Герхардта.
Девчонка невольно улыбнулась. Воспитатель её сына откинулся на скамье, сомкнув ладони на затылке, и начал про себя взвешивать какие-то мысли. Привычное занятие мужчин.
– Мелкий личиком засветился, что поделаешь.
Наташа тоже удобно уселась на лавке, выпрямив уставшие ноги, и залюбовалась небом. Она заметила ещё на войне, когда потихоньку подходила к Берлину, что в каждом крае – небо своё, со своими оттенками на рассвете и на закате, с особым серым или грязно-фиолетовым цветом перед дождём, со своими птицами, воркующими и кричащими на новом наречии, даже если это были обычные голуби.
– Нравится Берлин? – Эрвин не мог долго смотреть на неё, чтобы его навязчивость осталась за кулисами, чтобы девчонка не заметила.
– Даже не знаю. Он милый, конечно. И здесь столько всего случилось...
Наташа закрыла глаза на какое-то время.
– Жутко скучаю по Ленинграду. Несмотря ни на что. Все сокровенные мечты и поиски кажутся такими мелкими по сравнению с этой тоской. Считаю дни, когда смогу вернуться...
Мы ещё немного поговорили о встрече с Херрманном, которого, конечно, я быстро вспомнил.
Теперь она могла уходить. Она воспряла духом после нашего разговора на свежем воздухе. Хорошо, что она не видела, как я смотрю ей вслед. Мадам Ленинград...
***
– Неужели ничего не хочешь сказать?
Поскольку Эрвин Морозов забился в самый конец автобуса, то и вышел последним, и прямо к негодующей вчерашней подружке. С его любовным опытом он, конечно, понял без труда, почему она так броско одета, с причёской, с сияющими глазами. «Глупенькая», – думал он с сожалением.
Его абсолютно не тревожили её моральные качества, которые сегодня проявились во всей красе. Громкое равнодушие к памяти погибших, к не такой уж далёкой войне, к истории своей страны, которой Белла, по её словам, гордилась. Неуважение к людям, которых вымотала война по вине её, Беллиного, народа. Но Эрвину это в ней нравилось. Он и сам удивлялся.
Он видел, как она хочет к нему приблизиться, как томится рядом с экскурсоводом в ожидании свободных минут, чтобы с ним, с Эрвином, пообщаться... Парень понимал, что не так уж далеко от неё ушёл в моральных устоях, иначе бы не побежал плясать в запретном клубе накануне поездки в лагерь смерти и спускать там последние деньги, как перед потопом.
Когда Эрвин думал о Белле, когда смотрел на неё или слышал, как она говорит, – что-то новое, тёплое, невыразимо приятное вливалось в него, как будто золотые нити солнца решили совершить путешествие по его сосудам, попутно хохоча и болтая с бегущей по ним кровью.
Но его ум был абсолютно немецкий – ничем не согретый, никогда не смеющийся вечный полюс Земли. Южный, Северный – не всё ли равно, если оба во льдах? Его громкий ум всегда знал, что сказать и как поступить. А у сердца был слишком тихий голос.
– А что ты хочешь услышать? – Эрвин включил дурака.
Белла весь день надеялась на то, что он жаждет уединиться с ней. Она хотела ловить его нежные взгляды украдкой, слышать ласковый шёпот, ощущать случайные прикосновения... Но ничего такого так и не дождалась.
– Ты опоздала лет на десять, дорогая.
Она не понимала.
– Вот это всё: то краснеть, то бледнеть, то сиять от избытка романтических чувств – больше подходит тринадцатилетним подросткам.
Белле всё ещё казалось, что он не может её оскорбить.
– Почему ты ходишь вокруг да около, Эрвин? Ведь у нас осталось три дня, а что потом? Что мы будем делать? – с надеждой всматривалась она в него.
Он вздохнул:
– Белла, я категорически не понимаю, что ты хочешь сказать. Через три дня мы будем жить так же, как и теперь, только одна – в Берлине, другой – в Ленинграде.
Девушка развела руками:
– Почему ты не зовёшь меня с собой? Ведь я охотно за тобой поеду.
Эрвин, напротив, упёр кулаки в бока. Она горячо продолжала:
– Ты же сам вчера понял, что мы похожи, очень похожи! Мы удивляем друг друга. Мы нравимся друг другу. Я не боюсь сказать это сейчас! И мы в том возрасте, когда можем принимать важные самостоятельные решения.
– Например?
– Например, о переезде, о выборе спутника жизни и о создании семьи...
– Стоп!
Парень выкинул руку вперёд, чтобы она умолкла. Прямолинейная, приземлённая, глупенькая... Её смелость стала вишенкой на торте. Эта девчонка его окончательно покорила. Сердце запрыгало непозволительно сильно. И это было вопиюще. Эрвин испугался.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь: https://dzen.ru/a/ZfN5SFLCT0mFsWXY?share_to=link
А здесь - начало этой истории: https://dzen.ru/a/ZH-J488nY3oN7g4s?share_to=link