Бабушка смотрела странно. Она стояла в дверях в совершенно непривычной позе - руки в боки. Что-то исконное вернулось в ее облик, вот сейчас с этой изысканной дамы спадет флер изысканности, она откроет рот и заорет дурниной. И, что удивительно так и случилось - баба Зина заверещала тоненьким голосом, хлопая себя по бокам ухоженными наманикюренными ручками - Гляди, Ленка! Они с ума посходили, драть их некому, остолбени. Один развисляй, вторая плеха, дитев понарожали, теперь девать-то куда?”
Аленка остолбенело стояла в прихожей, смотрела, как Прокл, опустив голову побитым псом протискивается мимо бабушки в комнату, а та, машет руками над его головой, только что подзатыльник не врезала.
- Был бы мужик, врезал бы ей раза, чтоб подолом не мела, гадюка. Это где ж видано, детей побросала. Шлендра! А ты что встала? Проходи!
Через час они сидели на кухне, пили чай с бутербродами, а две совершенно одинаковые крохи с кучерявыми головенками сидели за столом с аккуратно подвязанными повыше передничками, а Ксюша, за это время превратившаяся в худенькую серьезную и очень грустную девочку с толстой недлинной косицей, мотающейся по спине от любого движения, заботливо помогала им аккуратно есть пирожок, отламывая каждой по кусочку. Прокл сидел молча, смотрел в тарелку, у него жалко дрожала венка на шее, и Аленке от этого хотелось плакать.
- Видишь, Елена, что бывает от непродуманных шагов? Машка эта - чертова кукла, даром что из богатой семьи. Побегала с пару неделек по городу и фьють - так ее и видели. Найти не могут! Это что же делается? Ее что, с милицией искать?
Аленка присела рядом с щекастой малышкой, вытерла измазанную щечку, спросила ласково
- Тебя как зовут, маленькая? Ты говорить-то умеешь?
Девочка внимательно посмотрела на Аленку, задрав кругленькую мордашку, сказала старательно и тщательно выговаривая слова
- Я Танюся. А она Аннечка. А ты, тетя,кто?
- Я Алена, Танюсь.
Аленка подумала, смутилась, нежно прижала девочку к себе
- Тетя Алена. А ты пирожок доедай, нехорошо хлеб оставлять…
…
- Ты, Лена, не думай, что я тебя оставлю в этой деревне. Тебе надо в консерваторию готовиться, это не шутки. Поживешь с месяцок, поможешь ему справиться, да домой. Но сейчас надо помочь, видишь, он совсем ошалел. Бабка там дурная, внуков только на расстоянии любит, но никуда не денется, примет. Да и Машка эта поганая вернется, разве может мать нормальная детей побросать. Ты только помоги ему, с похоронами еще, без тебя там никак. А я не могу ехать - Михаил что-то расхворался, в больницу кладут. Давай, девочка. Выручай.
Аленка слушала бабу Зину, но смотрела на Прокла. Он сидел на диване потерянный и жалкий, обнимал здоровенной рукой Ксюшку за худенькие плечи и молчал. И Аленка вдруг поняла - она не сможет оставить его с этой бедой. Немного побудет рядом, немного согреет, не даст закаменеть от горя. Но самое главное - она чувствовала, что хочет сейчас быть с ним больше всего на свете.
…
Аленка была последней из девочек, прыгнувших из вагона прямо в руки Прокла, и он чуть придержал ее, прижал к себе, смутно заглянул в глаза и тут же смутился, отвел взгляд, аккуратно поставил ее на землю, отошел и подхватил своих девчонок - одну на правую руку, другую на левую. Малышки захихикали, обняли отца за крепкую шею, и он пошел вниз по лестнице - там их ждал какой-то незнакомый мужик, сидел на телеге, натянув поводья, рыскал глазами - где мол. А Аленка замерла от восторга, встав у самого начала лестницы, вцепившись в перила, чтобы не упасть. Романовка лежала внизу, в чаше, между холмами и блестящей лентой Карая, чуть утонув в легком тумане и, казалось, дремала. Уже кончался сентябрь, но осени не чувствовалось - здесь царило жаркое лето. И лишь по усталой зелени пыльной листвы, по мазкам желтого и красного по мутноватой стене дальнего леса, по грустному запаху увядших трав было понятно - оно уходит. Оно уходит это прекрасное степное лето, уступая место сначала золотой, а потом грязноватой и мокрой осени, и гортанный зов собирающихся в стаи гусей нагонял грусть, и, почему-то, страх.
- Ты глянь! Выводок девок приволок! Проша,миленткий, ты ж с одной уехал, с другой вернулся, ишь ты, хулиган! Где жену потерял, или сменял не глядя? Миленький!
Катерина забиралась по лестнице на платформу, прижав здоровенный баул к толстому животу, и ее визгливый голос пробирался в уши, сверлил, как сверлом. Аленка поморщилась, кивнула тетке, протиснулась мимо, спустилась к Проклу, забралась на телегу. Но та не унималась… Встала посредине на самую крепкую ступеньку, поставила свой баул, свесила кудлатую голову
- Софью в больницу привезли, тебе ее забрать надо, пусть в дому постоит. А то не по-людски. А… Все у вас не по-людски… Наказанье.
Тетка скрылась за полуразваленной будкой, Аленка вопросительно глянула на Прокла. Но ответил мужик, Аленка и не узанала его сначала, а это оказался Санко, отец Джуры. Только вот узнать веселого цыгана в этом смурном сутулом человеке с серыми повисшими щеками и пустыми глазами было почти невозможно. Но Аленка узнала. По голосу…
- Не слушай, девочка, дуру эту. Откуда знать ей что по-людски, а что не по-людски. У тебя душенька светлая, я свет еще с горы увидел, ты, как ангел сияешь. Живи, как ты знаешь, и никого не слушай. Чергэнори
Санько звонко цвэкнул через сжатые зубы, лошадь вдруг рванула, как будто ее пнули, и Аленка завалилась назад, еле удержавшись на скамье. Улицы родного села легли перед ней, как будто разостлали полотно, и на душе стало спокойно и радостно.