Что было дальше Аленка помнила плохо. Только кружила голову музыка, только обжигали кожу губы Иманда, только дурманом ложилась на постель прохладная, почему-то не темная ночь, замешанная на ароматах моря и цветов. А потом тишина, пряная терпкость касаний, которых никогда в жизни Аленки не было, еле слышный шепот мужчины, доведенного до исступления - и до края оставалась всего лишь тонкая грань…
Странный звук - резкий, металлический, в этой тишине почти оглушающий выдернул Аленку из дурмана, она выскользнула из объятий Иманда, стянула на груди жестковатую ткань, грубую от вышивки, вскочила.
- Не надо. Ты слишком. Этого нельзя!
Не обращая внимания на взгляд совершенно ошеломленного Иманда, она пробежала босыми ногами по холодной плитке пола, раздернула шторы, пуская в спальню холодный рассвет, нашарила халат, и, почувствовав себя защищенной, повернулась к Иманду.
- Уходи. Прости, я не могу.
Иманд встал, спокойно и холодно глянул на Аленку, чуть хрипло сказал
- Напрасно, Лена. Мы с тобой танцевали ночь в свечном круге. Поэтому избежать того, чего ты хочешь избежать не получится. Это невозможно, этого столетиями не удавалось никому. Но я не спешу, мы подождем. Одевайся, к завтраку спускайся на веранду, мы всегда после этого вечера была завтракаем у моря.
Он вышел, Аленка проводила его глазами и тут же забыла про его существование. Торопливо поискав глазами источник звука, и ничего не понимая, она подошла к столу, плотно прикрыла футляр с бриллиантовым дождем, вздохнула и присела на кресло. И сразу увидела его - свое колечко. Это оно, по какой-то причине скатившись со стола, звякнуло о плитку, стукнуло и покатилось со странно громким звуком, и именно это остановило Аленкино безумие. Натянув кольцо на палец, она стащила платье, сразу ставшее ей неприятным, выдрала шпильки, освободив волосы, заплела их в косу и надела свои сережки. А потом с какой-то мстительной радостью влезла в свой “гороховый” по словам Вирмы сарафан, сунула ноги в удобные, слегка растоптанные тапки, покрутилась перед зеркалом и увидела на тумбочке телеграмму. Писала бабушка, во всяком случае обратный адрес был Балашовский. “Возвращайся, умерла Софья, нужна твоя помощь. Ждем”.
…
- Ты, Аленк, не обижайся. Ну видишь, как получилось, у тебя Иманд, у меня Евгений. Мы тоже танцевали в этом кругу, а потом на берег пошли. Ну и… Он говорит, что честный, что женится, что это его долг. А я вот не знаю… Вроде украла у тебя”
Лушка топталась перед Аленкой, как потерявшаяся лошадь, от враз грянувшего дождя вокзал казался призрачным и холодным, и подруга в этом дожде растворялась, пропадала. Отойдя от Аленки на пару шагов, она смотрела сквозь потоки воды, и прятала глаза, буробила что-то шлепая мокрыми мягкими губами, извинялась. А Аленка смотрела мимо - там, чуть приоткрыв стекло машины на нее в упор смотрел Иманд. И было в его взгляде что-то такое неприятное - так смотрят на собачку, которую продали, как породистую, а у нее вдруг выросли вислые лохматые уши. Он, конечно, довез их до вокзала, но к путям не пошел, даже вещи не помог донести, впрочем это было и ненужно, все дотащил верный Женька. Он тоже стоял чуть поодаль, прятался за квадратное тулово Лушки, выглядывал поверх ее головы, поминутно вытирал мокрое от дождя лицо, и напоминал промокшую цаплю.
- Брось, Луш. Я и зла никакого на вас не держу, я и не помышляла ничего. Женька друг мой просто, правда, Жень? Ты от этого же не хочешь отвертеться?
Евгеша кивал вдруг ставшей маленькой из-за прилипших волос головой, жалко улыбался.
- Все, поезд. Пока, ребят! Через неделю жду, как я без вас?
Аленка секунду подумала, чмокнула Лушку в мокрую щеку, подошла к Евгеше и тоже поцеловала его, попав куда-то в подбородок.
- Ты молодец, Женьк. Я всегда знала, что ты такой. Не грусти, мы с тобой еще в консерваторию поступать будем. Пока…
…
Поезд набрал скорость и несся, как будто за ним гнались. За окном мелькали мокрые, почему-то встрепанные деревья, маленькие полустанки сонно возникали из небытия и пропадали в тумане, прорвавшиеся сквозь пелену просторы полей казались серыми и болотистыми, залитыми взбесившейся водой. Аленка смотрела в окно и практически не видела ничего - вернее, взгляд ее не фиксировал окружающее, она думала о своем. Лица Вирмы, Иманда, даже Лушки с Женькой становились все призрачнее и нереальнее, они таяли в этом дожде, и исчезали из ее жизни. И все ярче и явственнее она видела серо-голубые, почти стальные глаза - ласковые, ласкающие, чуть в прищур. И от их взгляда в сердце становилось тепло и нежно, даже дождь казался теплым, почти южным, как дома.
Аленка подробнее разместилась на сиденье, зыркнула глазами по сторонам - по соседи по купе мирно спали, натянув одеяла до подбородка. И она вытащила фото. Прокл улыбался ей с потертого квадратика бумаги, она поднесла фотографию в тусклой лампочке у изголовья, внимательно рассмотрела каждую черточку, погладила пальцем и воровато поднесла к губам. И ей показалось, что Прокл ответил на поцелуй. Во всяком случае, губы у нее загорелись, и слезы навернулись на глаза, то ли от любви, то ли от стыда.
…
- Я тут, лягуш! Прыгай, не бойся, я держу.
Аленка, очертя голову, шагнула прямо в раскрытые объятья Прокла, но смутилась, поправила задравшуюся юбку,отошла.
- Ты один? Машка с детьми?
Прокл глянул из под насупленных бровей, закинул Аленкин чемодан под мышку, буркнул
- Дети дома. Машка… Придем, расскажу. Давай, поживее, лягуша, у нас билеты на вечерний поезд. Чтоб не опоздать…