или Леди Макбет Жигулевского уезда
Предыдущую новеллу "Награда за..." см. по ссылке: https://dzen.ru/media/270747/65e1b5489ebc2140d61a29e4
Название у села было странное – Увалы. Но когда редакционная машина, добираючись до этого села, пересчитала все пригорки и овраги, что только есть в Жигулях, Маша поняла, что названо оно не случайно. Да еще округлые лесистые пригорки так живописно окружали село, что оно и впрямь утопало, «уваливалось» в них, как в зеленые волны.
Асфальтированная дорога, как и положено, доходила только до крыльца правления колхоза «Путь коммунизма». Дальше не то что ехать – смотреть было страшно, как осенняя распутица расквасила сельские дороги. А добираться надо было тоже не ближний свет - на ферму, километра за три от околицы. Водитель Валерка постучал сапогом по колесу старенькой «Нивы» и вынес приговор:
- По этой грязище не поеду, резина не выдержит тут буксовать!
И ехидно добавил, кивнув на вывеску:
- По таким дорогам только в коммунизм и тащиться!
- Валер, но это же «Нива» все-таки, не зря же ее «внедорожником» называют! - пробовала урезонить его Маша. - Проедешь! Или мне прикажешь пешком на ферму топать?
- А ты не топай. Ты или трактор требуй, или вообще не ходи туда. Что ты, коров не видала, что ли? Тебе с людьми общаться надо, а не с тёлками, правда? У тебя какая рубрика? «Письмо позвало в дорогу», так? Ты у нас спецкор или где? Вот и разбирайся по письму! А машину гробить не дам! Она и так уж вдрызг угробленная!
Маша по опыту знала, что Валерка парень упёртый, да и машина была, действительно, того… «Да он, собственно, прав, - подумала она. – Хоть речь в письме идет о работниках фермы, ехать-то туда не обязательно. Да и время дойки давно прошло, там нет почти никого.»
- Ну, ладно, умник. Твоя взяла. Попробуем пойти другим путем.
- Ну, то-то… - Валерка довольно ухмыльнулся и полез раскладывать сиденье.
В окно Маша увидела, что председатель колхоза сидит за столом в рабочей куртке, подперев голову рукой, будто зашел на минутку, да так и не смог уйти от думок своих. Маше нравился Зарубин. Она не раз сталкивалась в районных «коридорах власти», на совещаниях и планерках с этим крепким, ладно сбитым, основательным человеком, но в его хозяйстве была впервые, и теперь, проезжая по селу, невольно сравнила первое впечатление о поселке со впечатлением о его «хозяевах» - председателе колхоза и главе сельского совета.
В Увалах председателем сельсовета была пожилая женщина, а Зарубину не было еще и 50. А Маша давно уже подметила, что именно у такой пары руководителей и сёла выглядят лучше всех, и колхозники чаще других побеждают в разных соревнованиях. К тому же председатель сельсовета Киселева приходилась Зарубину еще и тёщей! Зять в шутку называл Анну Васильевну «мать-начальница», но это прозвище, как ни странно, шло этой высокой, статной седой женщине. И сегодня, проезжая по селу, Маша вспомнила ее неторопливую речь, ее внимательные, изучающие глаза, и в который раз удивилась, как все-таки вид хозяйства отражал личность «хозяев»!
И если Зарубин был по Машиному определению «добротным» и «квадратным», то и Киселева вызывала у нее ощущение человека сделанного на совесть, «породистого». Особенно «породистой» была толстенная белоснежная коса, венчающая ее голову. Таким было и село. Даже белые коттеджи из силикатного кирпича, преобладавшие в его архитектуре, будто отражали блондинистость обоих.
Конечно, грязь на проезжей части улиц – это неизбывное несчастье русских сел, была и здесь, однако вдоль домов виднелось аккуратное, выложенное из битого кирпича некое подобие тротуаров; трава вдоль них тщательно скошена еще осенью, да и сами дворы, заборы, палисаднички имели какой-то особенно опрятный и уютный вид. Маша вошла в правление.
- Здравствуйте, Петр Афанасьевич!
- А-а! «Дорогая редакция» к нам пожаловала! - Зарубин встал и пожал Маше руку. - А чегой-то вы зачастили к нам? План вроде выполняем, на той неделе ваш фотограф был, передовиков фотографировали…
- Да вот, Петр Афанасич, как любит выражаться наш водила, «письмо позвало в дорогу».
Маша протянула председателю письмо. Тот взял листок и с первых же строк начал краснеть. Чем дальше он читал, тем багровее становилась его загорелая шея.
- Так я и знал, что это добром не кончится! - он заглянул в конец письма. - Ну, конечно, и писала Зинка, зараза языкастая! Ну и чего было сор из избы выносить?! Сами разобрались бы!
- Да если честно, Петр Афанасич, мне тоже кажется, что дело яйца выеденного не стоит, а не то что статьи в газете. Но «сигнал» нами получен, занумерован, прошнурован, куда теперь деваться… Надо реагировать.
Маша хорошо понимала, как неприятно Зарубину, что имя хозяйства будут полоскать на страницах районной прессы, и ей было жаль его. Но с другой стороны - это было редакционное задание, а с третьей – ее гонорар…
Собственно само письмо было несуразным и не совсем понятным, но председатель-то сразу всё понял.
«Дорогая редакция!- писала Зинка под диктовку, видимо, всей второй бригады животноводов. - Что же это происходит?! Почему такая несправедливость?! Принял наш председатель эту парочку спецов на свою голову, а мы вот теперь страдаем! И завезли-то в магазин всего два костюма для передовиков, а достались они им, паразитам! А костюмы хорошие, импортные, спортивные. Очень красивого голубого цвета и с белой полосочкой.
Это мы, т.е. наша вторая бригада животноводов, завоевали первое место, и вымпел дали нам, и мы должны были получить эти костюмы. Мы даже жребий кинули, кому костюмы достанутся, чтобы всё было по справедливости. И достаться они должны были Полине Трегубовой и Павлу Ивашову, а эти… (тут было не совсем цензурное слово) ни слова не говоря, пошли в магазин и купили их себе. А продавщица Дуська тоже хороша – продала им, хотя и знала прекрасно, для кого их завезли, и что мы их уже разыграли. И даже знала, кому они достанутся – наши девчата проговорились! А потом сказала, что она ничего не знала!
Нам на собрании при всем народе торжественно вручили талоны на костюмы как премию за лучшие показатели, а на прошлой неделе, когда мы всей бригадой пришли в магазин их выкупать, так выкупать-то было уже нечего! И пошли мы оттуда, как оплёванные!
Дорогая редакция, как же так? Разве можно после этого уважать таких руководителей? Разберитесь, пожалуйста, с этим делом! Это просто так оставлять нельзя!»
Дальше шли подписи всей бригады.
Зарубин прочел письмо и долго озадаченно тер макушку.
- Прямо, даже не знаю, как реагировать!..
- Петр Афанасич, давайте для начала уточним, о каких таких «паразитах» идет речь?
- Да дело в том, что два года назад нам так «повезло»: колхозная ветврачиха отработала свой стаж после института, да и в город укатила. Ну, ее понять можно: замуж выйти тут ей не за кого было, да и вообще не собиралась она «в этой дыре вековать». Это – раз. А второе – наш зоотехник Рафаэль Михайлович уже больше десятка лет после пенсии трудился, ну и… короче, слёг он. В общем, сказал, что «не выдюживает уже». Пришлось отправить на пенсию, наконец. В общем, остались мы разом и без ветврача, и без зоотехника. А это, сами понимаете, для хозяйства беда! Стадо-то большое… А тут приехали в наш район из Оренбургской области два специалиста, муж и жена, и как раз он ветврач, а она зоотехник. Ну, мы и позвали их к себе. Моя мать-начальница всю плешь мне переела, чтобы срочно отремонтировал для них коттедж. Я не то что отремонтировал, а чуть не заново дом им перестроил, только бы жили!..- Председатель задумался и замолчал.
Ну и что же, разочаровались вы в них, Петр Афанасич? Плохими специалистами оказались?
- Да нет, нельзя так сказать. Специалисты они нормальные, падежа скота не допускают, надои тоже не падают… Даже стадо голштино-фризами успешно обновляют. - Маша вспомнила, что, проезжая мимо пасущихся колхозных коров отметила, что уже больше половины стада тёлочек стали черно-белыми. - Нет, если честно, не могу пожаловаться. Только вот с бригадой никак их мир не берет… - Он опять задумался. - Но с другой стороны, Маш, а куда мне было деваться, когда всё животноводство враз оголили!
- Что вы имеете в виду, Петр Афанасич?
- Да то, что мне еще тогда показалось подозрительным, что немолодые люди вдруг сорвались с насиженного места и аж в другую область переехали! С чего бы это? Ну и… сразу в лоб-то не спросил, а они не больно откровенничали. Да у меня и выбора-то, собственно, не было. Вот и принял на работу… кота в мешке. Даже, - он хмуро усмехнулся, - двух котов…
- Значит, я правильно поняла, что эти люди проработали в вашем хозяйстве два года, но общего языка с бригадой животноводов так и не нашли? - тут Зарубин хмуро кивнул.
- И, судя по письму, - Маша взяла в руки листочек, - бригада животноводов, тем не менее, завоевала первое место, и костюмы «с белой полосочкой» предназначались именно им, передовикам. А купила их, получается, не бригада, а «руководство»…
- Ну да! Я недосмотрел… Эти костюмы выцыганила моя мать-начальница в райпромторге как раз для этой цели – премировать людей по итогам соревнования. И мне надо было Дуське строго-настрого наказать, чтоб никому их не продавала, пока «отмашку» не получит, а я закрутился с этой уборочной, ну и забыл. А теперь Дуська божится, что ничего об этом не знала… Да что там говорить, мой недогляд.
Маша задумалась: «Как-то нелепо получается: никакого криминала в том, что люди купили в магазине вещи, нет, факт. И в то же время ощущение такое, что произошла подлость. Ну, хорошо, не подлость, но во всяком случае, несправедливость… Да нет, подлость! И скорее всего, подлость вкупе с подкупом должностного лица!»
- Петр Афанасич, а они что-то этой вашей Дуське пообещали? Или, может, дали что-нибудь?
Зарубин взглянул на спецкора удивленно.
- Ну, я имею в виду, как бы это сказать… Короче, подкуп должностного лица был?
Зарубин расхохотался:
- Да что вы, Маша! Какой там подкуп! Хотя… - он перестал смеяться. - А что? Могли пообещать, скажем, комбикорму для ее хрюшек подкинуть. Не исключено! - Он опять потер макушку. - Но, с другой стороны, свидетелей-то нет!
- А вы уверены, что нет свидетелей? - усомнилась Маша.
- Конечно! Если бы там был хоть один свидетель, об этом знало бы всё село! Что вы! Такие вещи в деревне утаить нельзя!
- Ну да… Я как-то об этом не подумала. И так уж всё село гудит, наверно, из-за этих костюмов?!
- Еще как гудит! Некоторые требуют товарищеский суд учинить.
- Во как! Ну а вы-то с Анной Васильевной как думаете, может, стоит? Бывает, что откровенный разговор приводит человека… в чувство.
- А вот тут как раз и случился тот редкий случай, когда у нас с моей тёщенькой мнения разошлись. Да вон, - Зарубин кивнул на окно, - она и сама идет. Спросите сами.
Маша взглянула во двор правления: Киселева разговаривала с Валеркой. «Собирает разведданные на всякий случай, - усмехнулась она про себя.- Да и в самом деле, чего хорошего можно ожидать от приезда «дорогой редакции»?!»
Войдя в правление, Киселева постучала в дверь председателя, и, перешагнув порог, плотно прикрыла за собой дверь.
- Присаживайся, Анна Васильевна, - предложил Зарубин. - Ты как раз кстати.
- А я всегда кстати, - отчеканила Киселева, садясь в торце председательского т-образного стола. - Здравствуйте, Маша. То-то я смотрю – чужая машина… Ну, как дела редакционные?
- Здравствуйте, Анна Васильевна! Да идут помаленьку.
- Ну, а к нам с чем припожаловали? - Киселева так внимательно посмотрела на Машу, что та внутренне поёжилась. - Поди, кляузу кто настрочил? Небось, о чем хорошем не спешат в редакцию докладывать!
- Ну, не кляузу, а я бы сказала «вопль о помощи», - ответила спецкор и подала ей листочек. Та спустила с головы платок, не торопясь прочла раз, потом еще раз перечитала. За это время Маша успела вдоволь налюбоваться ее пышной «короной».
- М-да… «Вопль», это точно. И вопят уже втору неделю. Так что, Петр, хочешь – не хочешь, а теперь уж товарищеский суд произвесть придется. Теперь не отвертишься.
- А что вы, Петр Афанасич, имеете против суда? - спросила Маша.
- Да как же вы, женщины, не понимаете? - Зарубин начал розоветь. - За что судить людей? За то, что они пошли в магазин и за свои кровные денежки купили себе вещи?! Нет такой статьи! Ни в уголовном, ни в гражданском кодексе! Нету! Вот ежели бы они, действительно, подкупили бы продавца или, там, спёрли что ни то со склада, или, скажем, допустили халатность – ну, тогда другое дело! А так… Это меня тогда судить надо, что недоглядел, что не поговорил с Дуськой заранее…
- Это ты не понимаешь, Петя, что нам нельзя отворачиваться и делать вид, что всё в порядке! - Киселева постучала по столу пальцем. - Нельзя! Ну, конечно, ни в одном кодексе нет статей, карающих за непорядочность, это верно. Но есть другой кодекс, который «неписаным» зовут. А эти люди – хоть и не большие, а все же руководители, и потому хошь – не хошь, а они должны подавать пример порядочности своим подчиненным, а они что?! Да к тому же всё село уже гудит, как улей растревоженный, одни мы с тобой вроде как «не в курсе». А суд-то уже идет, Петя! Осталось только высказать своё слово, да закрепить мнение людей в протоколе! Сам видишь: мы бездействуем, вот люди и отчаялись, в газету написали! Как ты говоришь: сор из избы вынесли.
- Ну, хорошо, Анна Васильевна, ну, допустим, убедишь ты меня, проведем мы этот суд, ладно. А дальше-то что? Как мне прикажешь дальше с этими людьми работать? Ведь уйдут они, уволятся от позора! А поскольку они супруги, то сразу оба и уйдут! И опять мне специалистов искать?! Может, ты мне их найдешь?! Или сама будешь наших буренок голштино-фризами осеменять?!.. Эх, как не хотел я премировать вещами! Дали бы просто хорошую премию денежную, и дело с концом! Нет, надо, чтобы эффектно было! Вот вам и эффект!
Оба спорщика замолчали. Маша понимала, что она здесь – третейский судья, но ей никак не удавалось встать на чью-то сторону. Оба казались ей правыми! Но ведь и бригада тоже права! Людей, собственно, не вещей лишили, их лишили признания заслуг, то есть, по сути, унизили, причем, всех сразу. «Лучше бы, действительно, деньгами премировали всех…» - подумалось Маше. Но она тут же спохватилась: конечно, деньгами проще, но что можно купить на те деньги в наших сельских магазинах? Она мысленно вошла в типовой сельмаг: женские товары – байковые халаты в пять рядов, мужские – черные куртки на пуговицах… А обувь? Утепленные суконные боты «прощай молодость»?! Нет, еще обязательный предмет ассортимента – резиновые глубокие «калошки» – эти всегда в наличии!..
«Ну, можно еще в городской магазин съездить, - рассуждала Маша дальше. – Можно-то можно, только… Если уж у меня, коренного городского жителя, нет никакого «блата» в торговле, то я и хожу в простом советском растянутом трико. Что уж говорить о сельчанах… В общем, идея наградить хорошими импортными вещами – мысль по-женски очень здравая… Да, но и товарищеского суда допускать нельзя: стадо у Зарубина – одно из самых больших и сложных в районе… Да и его самого жалко: хороший ведь мужик, и ему хоть суд этот, хоть статья моя – значат одно: подложить свинью под дело его жизни…»
- А может, мне вызвать огонь на себя? - вслух подумала Маша.
- То есть? - Зарубин недоуменно поднял брови.
- Ну, то есть, статья в газете – это ведь тоже своего рода «товарищеский суд». Да еще и на весь район «слава»…
- Во придумала! Вот, спасибочко! Тогда уж точно уйдут оба, и к бабке ходить не надо! - Зарубин снова покраснел.
- Да нет, не то! Я хочу только пригласить их в правление и… ну, нарисовать перед ними такую перспективу. Не писать на самом деле, а только… Ну, как бы припугнуть. Может, они осознают всю пагубность, да и того, отдадут костюмы...
- Припугнуть… То есть, предлагаешь «спустить на тормозах»? - усмехнулась Киселева. - А самой-то тебе что ж, гонорара своего не жалко?
- Гонорара-то?.. - спецкор секунду помолчала. - Ну, если на одну чашу весов положить мой гонорар, а на другую – всё колхозное стадо, куда стрелка наклонится?
- Хм… Хорошо сказала, - Киселева опять с прищуром посмотрела в глаза Маше. - Только весы-то эти в твоей головушке! Куда ты наклонишь ту стрелку, туда она и наклонится!
- Да нет, я серьезно. Тут уж не до гонораров. Думаю, слишком большой резонанс от газетной статьи должен все-таки их урезонить, а?
- Ну, ежели так только, припугнуть… - Зарубин посмотрел на Анну Васильевну. - Мне такой поворот глянется. А тебе как?
- Если честно, мне – не очень. - Киселева отрицательно покачала головой. - Да, выход из ситуации вроде бы «мягкий», и овцы сыты, и волки целы, но… понимаешь, Петя, поздно уже! Сразу надо было действовать. А теперь народ разгорячен, народ жаждет справедливости! Да и суд этот нужен людям. Им ведь есть чего высказать этим горе-руководителям. А претензий накопилось ох, немало. Сам же говоришь, что их с бригадой «никак мир не берет». А почему?
- Да народ твой жаждет не справедливости, а мести! - Зарубин встал и заходил по кабинету.
- Ну, допустим, месть – это тоже своего рода попытка восстановить справедливость, хотя и примитивная. Но здесь другое. Говорю тебе: накопилось у людей, а эти костюмы – так, последняя капля. Но она переполнила чашу, Пётр! Неужели не чуешь, что зреет бунт?! Надо дать народу высказаться, иначе… Да, кстати, на таких вот «судах», когда народу дают «обрести дар речи», обычно есть чего послушать руководителям и хозяйства, и сельсовета, и… короче, достанется всем сестрам по серьгам.
- Вот именно! - парировал Зарубин. - А сколько еще и сплетен наслушаешься!
- Ну, а это уже мастерство руководителя – суметь отделить зёрна от плевел. Али боишься услыхать для себя чего нелестное? А?!
Зарубин густо покраснел, отвернулся, но смолчал.
- А я вот считаю: полезно нам послушать народ… А главное – открыть шлюзы и сбросить напряжение, а не ждать, когда плотину прорвет! Так ведь, Маша?
Мария ответила не сразу.
- Тут вы абсолютно правы, Анна Васильевна! Я – за открытость, за обсуждение, за откровенный разговор, но дело-то уж больно того… обоюдоострое. Уйдут ведь товарищи-то.
- Ну, что ж, уйдут – скатертью дорога! - отчеканила Киселева. Зарубин от неожиданности аж остановился. - Ну, что ты на меня воззрился? Оба мы с тобой виноваты: проморгали, что специалисты-то «с душком». Клюнули на то, что сразу обе вакансии закроем, ну и закрыли… глаза на очевидное. А это ведь мина замедленного действия! Рано или поздно характеры все равно проявятся! Вот они и проявились во всей красе, наконец! - Зарубин сел на свое место, но возразить, видимо, было нечего. Киселева продолжила: - А что уйдут, это еще не факт, Петь. Смотри: коттедж ты им отгрохал – дай Бог каждому. Неужели не пожалеют бросить такой домище? И хозяйством обзавелись, и зарплата хорошая. Клавдия-то мне как-то похвалилась, что они уже и «Жигули» присматривают…
- Вот именно! А на костюмы на эти позарились! - Зарубин в сердцах плюнул. - Тьфу! Что за люди?! Доброе имя своё готовы на шмотки променять!
- Вот-вот, и я о том же! – подхватила Анна Васильевна. - Потому и не могут они людьми руководить, понимаешь?! Ну, не созрели они для этого!
- А от твоего суда так прямо и созреют! - отозвался Зарубин.
- А вот это как раз и не исключено! - улыбнулась Киселева. - В моей 30-летней педпрактике такие случаи встречались…
- Ну, так то дети были!
- Да нет, иногда и вполне зрелых людей удавалось… переубедить.
Пока шел разговор, Маша смотрела в окно и краем глаза заметила, что невдалеке от правления собирается кучка людей. И чем дольше она слушала, тем больше убеждалась, что Киселева все-таки «правее». Сама Машина душа, склонная к открытости, к правде, обычно противилась любому замалчиванию и «спуску на тормозах», а тут вдруг… «И чего это я придумала? И зачем брякнула? Нет, не надо жалеть Зарубина. Правда нужна! В любом виде!» А вслух она сказала:
- Хотим мы этого или не хотим, но мы уже судим этих людей, причем, заочно. И поскольку мнение обвинителей нам как бы известно, предлагаю выслушать обвиняемых. А вдруг они уже сами всё осознали и вот-вот отдадут то, что ими взято не по праву? Кстати, «сторона обвинения» уже, по-моему, вон там кучкуется, и она уже допросила Валерку, по какому такому делу тут торчит редакционная машина? А он парень простой, ему скрывать нечего… Так вот, ежели мы будем отпираться, так нас еще и обвинят в сочувствии «преступникам»! И получится, что мы с ними «по одну сторону баррикады», а народ – по другую…
- Звони уж, Петруш, Огольцовым, пусть оба сюда топают, - полу-попросила, полу-приказала Анна Васильевна.
Зарубин поднял телефонную трубку:
- Ну, мать-начальница, смотри, будешь мне потом специалистов искать по всей области! - и он набрал номер.
- Ничего! Свято место пусто не бывает, - парировала теща.
…Огольцовы шли к правлению, как сквозь строй. Сельчане молча хмуро расступались, и пока они шли, Мария по спецкоровской привычке успела их рассмотреть. Обоим было лет по 50. Клавдия Петровна – приземистая, полногрудая, круглую голову держит горделиво. «Пухлые щеки, нос пуговкой, губы тонкие крепко сжаты, - быстро прикидывала Маша. - Скорее всего, скандальная, властная, даже властолюбивая. А вот муж…» Она быстро окинула взглядом мужчину: высокий, худой; плечи вялые; длинноватый нос опущен к губе. «Фу, какой унылый меланхолический нос! Похоже, что «тюфяк». Хотя, может, я и ошибаюсь… А в селе их, поди, сразу окрестили Торопунькой и Штепселем! - улыбнулась она их несоответствию в росте. - Интересно, насколько накалены отношения этой пары с сельчанами?»
Ответ на этот вопрос она услышала тут же через открытую форточку: один из стоящих «в строю» колхозников сказал вслед специалистам:
- Ишь, нелюди: даже не поздоровкались!
- Да это ты для них «нелюдь», Васьк! Оне-то как раз оченно даже «люди»!.. - собравшиеся как-то невесело посмеялись.
Первой в кабинет без стука вошла Клавдия Петровна, за ней, на ходу снимая кепку, Иван Александрович.
- Здравствуйте, кого не видала, - по-нижегородски «окая» четко проговорила зоотехник, сомкнула губы, уверенно прошла к столу, села ближе к председателю, откинулась на спинку стула и сложила руки на груди. «Явно собралась воевать!» - подумала Маша. Ветеринар вяло пожал руку председателя, тихо поздоровался с остальными, сел у дальнего края стола и еще больше опустил плечи. «Ох, как этому неохота воевать!» - мелькнуло у Маши.
- По какому вопросу вызывали? – нажимая на «о», сухо спросила Огольцова.
- Да вот, Клавдия Петровна, жалоба на вас поступила. Да не куда-нибудь, а в районную прессу.
- Жалоба? Дайте-ка посмотреть!
Маша протянула письмо. Огольцова быстро пробежала его и положила перед собой. «Мужу даже не предложила», - отметила про себя Маша.
- Ну дак и в чем криминал? - обратилась Огольцова к Киселевой. - Мы костюмы не украли, а купили на советски рубли в советском сельпе!
- Ты, Клавдия Петровна, прекрасно понимаешь, что «криминал» не в этом, а в том, что это была премия для передовиков.
- А мне об этом никто не сказал!
- Так-таки и никто?! - Анна Васильевна смотрела жестко и прямо в глаза Огольцовой. Та немного смутилась, отвела глаза, но продолжала гнуть свою линию:
- Никто!
- И на собрании ты не была? И не видала, как бригаде талоны вручали?
- И на собрании вашем я не была! Приболела я тогда!
- И продавщица тебе не сообщила?
- И продавщица не сообщила!
- Что ж это ты свою товарку подводишь-то, а? Дуська-то ведь знала и наверняка тебе сказала!
- Может, и знала, да мне ничего не сказала!
- Понятно, - Анна Васильевна помолчала. - Ну что ж, Клавдия, сейчас очную ставку вам с Дуськой проводить не будем, здесь – не товарищеский суд. Покамест. А вот вам, дорогие супруги, придется прямо здесь и сейчас выбирать, что вас больше устроит: товарищеский суд в селе или статья в районной газете? А может, то и другое сразу?
- Да по мне хош сто статей! И хош сто судов! Не украли мы ничего, и баста! - Огольцова пристукнула рукой по столу.
- Ну а ты, Иван Александрович, что думаешь по этому поводу? - обратилась Киселева к ее мужу. Тот встрепенулся:
- Да зачем это?! Зачем это – суды, там, статьи… Ну, зачем?! Да так договоримся…
- Ну и олух ты, Иван! Договорится он! Стой на своем, и ни с места! Не украли мы ничего, а купили за свои трудовы деньги! – отрезала Клавдия.
- Ну дак, Клашенька, это всё понятно, конечно, за деньги, да… Ну ты же видишь, как оно всё тут…
- Ой, молчи уж ты, недотёпа!
Киселева хитро прищурилась:
- Значит, у вас, Иван Александрович, другое мнение имеется? Так, может, отдадите костюмы-то по-хорошему, а? Извинитесь перед людьми, да и делу конец!
- Ну, правда, Клашенька! Давай отдадим эти костюмы клятые! Одне неприятности из-за них!
- Да цыц ты! Сказано тебе – «молчи»! Вот и помалкивай! - Огольцова обратилась к Киселевой: - Нет, Анна Васильевна, и не уговаривайте этого олуха, бесполезно! Не отдам я вам ничего! И ничего вы не докажете! Всё у нас по закону!
- По закону, говоришь?! Стало быть, моральных законов ты не признаешь? - Киселева помолчала, как бы давая время Огольцовой на раздумье. Та упрямо молчала. - Ну, смотри, Клавдия Петровна, я всё вам сказала, самый мягкий выход из ситуации предложила, но ты не слышишь. Ну, тогда я официально вам заявляю, что на днях состоится товарищеский суд по этому вопросу. Так, Пётр Афанасич?
- Так, Анна Васильевна.
- И тогда народ вам выскажет всё, что о вас думает! А также в районной газете будет напечатана статья об этом вопиющем факте. Так ведь, Мария Александровна?
- Да, Анна Васильевна, это – задание редакции. Я обязана написать.
Огольцов даже привстал и пересел на другой стул:
- Клаша… Ну не надо эдак-то!
Но Огольцова, видимо, уже «закусила удила»:
- Да плевать я хотела на все ваши суды-персуды и на газету вашу! Деньги уплочены честные, не ворованные. Всё! Ишшо вопросы есть? Нету? Пойдем, Иван! - И она гордо выпятив грудь зашагала к двери. Муж встал, виновато оглядел присутствующих и направился следом, все так же уныло опустив плечи.
«Да… за таким Штепселем этот Торопунька так и будет по белу свету мотаться! - подумалось Маше. - Хотя… в этом есть своя прелесть: не надо напрягаться, брать ответственность за свое поведение...»
Как только Огольцовы удалились, пройдя сквозь тот же «строй», от толпы, которая стала довольно густой, отделилась пара женщин и направилась в правление. «Делегатки», - догадалась Маша. Они аккуратно постучали в дверь, поздоровались и встали у порога.
- Здравствуйте, бабоньки, проходите, присаживайтесь, - пригласил их председатель. - С кем поговорить-то хотите? Небось, с «дорогой редакцией», правильно, Зин?
- С ей самой! - ответила худенькая высокая Зина. - Это ведь вы Мария Рыбаковская, которая спецкор по письмам?
- Я, - удивилась Маша осведомленности Зины. - Как вы угадали?
- Дак мы вашу газетку-то ежедневно читаем! Подписи смотрим… Ну, мы глядим, вы тут давненько сидите, всё поняли по нашему делу, и со специалистами нашими побеседовали, так ведь? И какое же ваше мнение будет?
- Да чего уж там, «мнение», Зин! Огольчиха-то вон выскочила красная, как рак, - вступила в разговор вторая женщина, постарше на вид. - Понятно, что ей тут «хвоста накрутили»…
- Нин, ты пойми: мало ей «хвоста накрутить» в правлении! Пора уж всё высказать начистоту при всем народе, а не в уголку! Вот я и спрашиваю, какое, мол, вы тут «общее мнение» выработали?
Она внимательно осмотрела все лица и остановилась на Маше.
- Понимаете, Зина, мы пытались убедить Клавдию Петровну, что необходимо извиниться и отдать костюмы в бригаду. Ведь именно из-за них весь сыр-бор разгорелся?
- Не только! Они вообще с народом работать не умеют!
- А какие претензии к ним у вас еще есть?
- Да вот хотя бы из-за завтраков у нас целая война! - ответила та, что звали Ниной.
- Нин, давай не так! - Зина положила руку на локоть Нине, как бы останавливая. - Давай, как договаривались! В общем, наше мнение, бригады, такое: сейчас ничего больше рассказывать не будем, а вот при свидетеле, при Марии-те Рыбаковской, еще раз у наших руководителей и потребуем, чтобы судить их, значит, товарищеским судом.
- И бригадир ваш так же считает? - спросил Зарубин.
- Дак бригадиру-то больше всех от нее и достается! - ответила Зина.
- «От нее» – это от зоотехника, так? - уточнила Маша. – Ну, а ветврач ее поддерживает? Или на вашей стороне выступает?
- Ой, да ветврач энтот!..- махнула рукой Зина. - Чего бы Клавдя ни придумала, чего бы нам ни вылепила, - Торопунька всё глядит в сторону да молчит в тряпочку.
Маша внутренне улыбнулась своей догадке.
- Ну и язык у тебя, Зинаида! - строго заметила Анна Васильевна. - Не Торопунька, а Иван Александрович!
- Ой, ну да, он самый! Молчун наш. Он у нас типа глухонемой!
- Ну что, Анна Васильевна, поддерживаете ходатайство бригады? - спросила Маша Киселеву. - И вы, Петр Афанасич, скажите своё мнение.
- Да, большой и серьезный разговор нужен, - согласилась Киселева. - Только я предлагаю назвать его всё-таки не «товарищеским судом», а, например, «общим собранием с особой повесткой дня».
- Хорошо, поддерживаю это предложение, - добавил Зарубин. - Давайте завтра и проведем. Правда, ежели что, – специалистов вы сами искать будете во главе с Анной Васильевной!
- Ну, ладно, пущай будет «собрание с особой повесткой», - согласилась Зина. - Так, Нин?
- Ладно, - кивнула Нина. - Хоть «горшком» назови… А со специалистами, если что, – неуж «районка» не поможет? - Она обратилась к Маше. - Пускай газета клич кликнет, что, мол, требуются специалисты! Хозяйство у нас хорошее, один только дом для зоотехника с ветеринаром чего стоит! Неуж не найдутся желающие?!.. А вы заметку-то писать будете?
- Думаю, писать придется. Тем более что Клавдия Петровна заявила, что она не боится никаких статей…
- Да вы приезжайте к нам на собрание, сами убедитесь, что тут не только про костюмы говорить надо, - пригласила Машу Зина. - Правда, Петр Афанасич? - обернулась она к председателю.
- Ох, бабоньки! - Зарубин шутливо схватился за голову руками. - Обошли вы меня со всех сторон! Оголите вы мне всё животноводство с вашими собраниями да с заметками! Сами потом плакать будете!..
- Да не дрейфь, Афанасич! - сказала Зина вставая. - Правда – она завсегда на прямую дорожку выведет и к правильному концу приведет! Верь, Афанасич! Ну, прощевайте! Пойдем, Нин, народу доложим.
…Валерка давно уже показывал на часы, сигнализируя Маше, что обедать пора, а она всё никак не могла закончить разговор с людьми из бригады. Как и следовало ожидать, зоотехник была груба и беспардонна не только с мужем. Всё, что касалось малейшего улучшения условий труда доярок и скотников, вызывало у нее яростный протест. На ферме ничего нельзя было делать, кроме работы, будто здесь трудились не люди, а роботы! А ведь доярки поднимаются к первой дойке в три часа ночи, и к утру им элементарно хочется если не завтракать, то хотя бы перекусить! Да и отдохнуть после тяжелого труда тоже хотелось бы, даже Трудовой кодекс предусматривает 15 минут отдыха через час работы…
Колхозники рассказали, что раньше старый зоотехник «шел навстречу» людям, разрешал им пить чай в перерывах; не возражал он ни против дивана, который кто-то когда-то притащил в подсобку, ни против раскладушки... Люди-то на ферме работают немолодые! А новая начальница сразу прекратила «все эти безобразия», считая их «нарушением санитарии», «нарушением режима ухода за животными», «нарушением режима экономии» и т.д., и т.п. За малейшее неповиновение ее указаниям Огольцова лишала людей премии… И такая «забота о людях» была у нее на каждом шагу. Кто-то добавил: «и так-то молодежь не хочет на ферме работать, так она и вовсе отбивает охоту к нам идти!..» Зато все достижения бригады Огольцова приписывала своему «чуткому руководству»…
На другой день в колхозе состоялось то самое «собрание с особой повесткой». Машу пригласили "поприсутствовать", и она собралась было ехать, но редактор не дал «лишний раз машину гонять»:
- И вообще, где это видано, в одно и то же хозяйство ездить каждый день? У нас что, других проблем мало? - таким было его резюме. - Или ты на таких собраниях не бывала? Одни крики да эмоции! По-моему, ты в курс дела вошла – пиши! Да сама-то поменьше эмоционируй!
Мария взяла под козырек и села писать. Назвала она репортаж «Кому достанутся штаны с полосочкой?» Он писался трудно, мучительно. Хотелось так много сказать, но Маша знала, что стоит немного «пофилософствовать», как редактор начнет «резать» статью: он не любил больших материалов. Его коронная фраза «краткость – сестра таланта» многих корреспондентов женского пола доводила до слез, в том числе и ее, поэтому она сама постаралась сжать материал, убрать все «эмоции», «высушить всю воду». Она писала, стараясь лишь сухо изложить факты, а в душе надеялась: а вдруг собрание все же «переубедит» Огольцову и материал окажется ненужным? Но что она тогда скажет редактору? Придется извиняться, объясняться, срочно искать замену этой статье… Вечером она позвонила Киселевой. Та призналась:
- …Знаете, Маша, немало повидала я упертых в своем самодурстве людей, но такие, как Огольцова – редкость.
- Понятно… Анна Васильевна, а какие-то «оргвыводы» вроде снятия с работы или хотя бы «последнего предупреждения» Зарубин не сделал? Ну, хотя бы не обоих супругов, а только жены?
- Да что вы, Маша! Он боится даже думать об этом. Единственное, на что он согласился, это «общественное порицание». И то только Клавдии, а Ивана он вообще как будто и не видел. Правда, народ Торопуньку… ох, простите, и я туда же! Я хочу сказать, ветврачу тоже досталось именно за его молчаливое согласие с ее самодурством. А из оргвыводов главное: люди добились отмены всех ее «указивок» относительно отдыха, чая, дивана, лишения премий и т.д. И еще Зарубин потребовал, чтобы грубое обращение с людьми она прекратила.
- Анна Васильевна, ну, а если честно, самому Зарубину досталось?
- Если честно, досталось. Именно за его трусливое отношение к специалистам. За то, что раньше старался «не слышать», что люди ему говорили о них. Народ ведь не обманешь! Ну и еще кое за что. Правда, и я попала под раздачу насчет одной нашей «бородатой» стройки! Но я-то знала про эту «болячку», ну и… подготовилась: у меня уже есть договор с другой строительной организацией. В общем, я отрапортовала, ко мне вроде претензий нет.
- Рада за вас. Ну, а костюмы-то импортные Огольцовы вернули?
- Самое интересное, что про эти костюмы вспомнили под самый занавес, настолько собрание было бурным. А в общем-то по всему поведению Клавдии было понятно, что ей… как бы это сказать? Там, где у людей находятся понятия этики, морали, нравственности, порядочности, у нее пустое место, это для нее буквально пустой звук. Так что наши слова отлетали от нее, «как горох от стенки».
- Вот так вот, да?! - у Марии появился какой-то азарт. - Ну, что ж, попробуем еще такой бронебойный снаряд, как выступление газеты. Может, пробьем брешь в этой «стенке»?
Дописывала статью она уже дома. Как можно суше изложила о собрании и его «оргвыводах», но закончила далеко за полночь.
…Утром, едва открыв глаза, она еще раз перечитала материал и ужаснулась: нет, отдавать в печать такое нельзя! Сегодня, увидев всю историю изложенной на бумаге, Маша стала относиться к ней иначе. Она-то прекрасно знала, что «написанное пером не вырубишь топором»! Получалось чудовищное обвинение людей в непорядочности. Она уговаривала себя: «Здесь же нет ни слова лжи! Да и собрание подтвердило это!..» Однако получить «полный отлуп» среди своих же колхозников – это одно, а вот получить то же самое через газету – значит быть «размазанным по стенке» на весь район… Маше жалко было и председателя колхоза, где произошел этот глупый инцидент, и этого несчастного Торопуньку, и саму «Огольчиху» с ее непрошибаемой глупостью и гонором… Что же делать? Надо ехать сдавать материал, а у нее рука не поднимается положить его в портфель!
И тогда Маша решила: надо дать Огольчихе последний шанс самой выбрать свою судьбу! А вдруг она, как говорится, «за ночь одумалась»?! Мария набрала номер правления колхоза и попросила позвать к телефону Клавдию Петровну. Та довольно быстро подошла. Маша, как могла, объяснила, что материал, включая вчерашнее собрание, подготовлен к печати, но что она согласна порвать его и выбросить, если Огольцовы поняли свою ошибку и готовы исправить ее.
- Ошибку?! - голос Огольчихи срывался на визг. - Нету никакой ошибки! И исправлять тут нечего!
- Но вы же понимаете, что статья в газете – это… Это же для вас мина! Неужели вам себя не жалко?! Неужели эти штаны с полосочкой вам дороже доброго имени, дороже хорошей работы в хорошем хозяйстве?!
- А что работа? Как работали, так и будем тут работать! Брань на вороту не виснет! А что касаемо штанов, то, милка моя…- Огольцова с издевкой захохотала. - Да я сейчас тут стою с тобой разговариваю как раз в энтих самых штанах!
- Ну, всё, я сделала всё, что могла, - не столько ей, сколько себе сказала Мария и положила, наконец, материал в портфель.
…Прошло около года. Мария не то чтобы специально старалась не вспоминать об этом случае, а просто новые проблемы набегали волна за волной, появлялись другие статьи, да и возвращаться к старому не было ни времени, ни желания. И только следующей осенью, когда Машу послали «освещать» одно из районных совещаний по благоустройству сел на Жигулевской стороне, ей снова вспомнились «чешские костюмы», потому что она увидела в президиуме роскошную белую корону Киселевской косы. Маша еле дождалась перерыва. После взаимных радостных приветствий она спросила Киселеву, как там поживает мадам Огольцова? Носит ли она те штаны с полосочкой?
- Может, и носит, - ответила та, - но уже не в нашем хозяйстве.
- Неужели уволил-таки Зарубин эту парочку?
- Что ты! – засмеялась Анна Васильевна. - Он на такое так и не сподобился! Проработали эти граждане у нас еще буквально с месяц-полтора, и – не выдержали. Клавдия по первости-то буквально не вылезала из этого костюма. Недели две носила, не снимая, всё нос свой курносый задирала, а потом – куда и гонор исчез, и костюм тоже. Люди-то, даже все ее прежние товарки, в том числе и Дуська, объявили ей такой «импичмент»! Никто не хотел общаться с ней, буквально не разговаривали, не здоровались, считали, что она «всё село опозорила», что из-за нее, мол, «мы в газету попали». Мужики-то на этот счет не такие дружные, они с Иваном все же здоровались, но очень прохладно, хотя он свой костюм не носил вот так, напоказ. У него и раньше-то друзей не было, а тут… Мужики даже от его услуг ветврача отказались, в соседнее село своих больных животных отводили. В общем, стало нашим специалистам в Увалах шибко не по себе...
- Интересно, и куда же они подались?
- Точно не скажу. Знаю только, что в нашем районе от них шарахались, как от чумы, хотя сама знаешь, со специалистами у нас всегда напряженка. Уж верно, статья твоя сыграла роль…
- Анна Васильевна, я сама этого боялась. И ведь я даже утром перед отправкой статьи в печать позвонила Огольчихе и еще раз спросила, не хочет ли она исправить ошибку? Я ведь согласна была порвать материал, если бы она раскаялась…
- Все-таки пыталась «спустить на тормозах»? А она что?
- Пыталась, каюсь. Да она только посмеялась в ответ. Так, знаете, глумливо хохотала, вроде как над нашей глупостью смеялась.
- Ну, что ж, не зря говорится: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Грустно всё это… Кстати, похоже, что в Куйбышеве тоже вашу вашу газетку читают: в нашей области им устроиться не удалось, это я точно знаю, в облсельхозотделе спрашивала. Говорят, их где-то аж в Чувашии видели…
- Даже так! Ну, а сами вы как же? Оголили животноводство-то зарубинское? Он вас там анафеме не предал? - Маша улыбалась, но на душе было как-то… не прибрано.
- Да нет, он мне даже признался, что вздохнул с облегчением, когда подписал им заявления об увольнении. Ну, я тоже немножко подстраховалась: Огольцовы еще отрабатывали своё увольнение, а я уже заявку на выпускников послала в сельхозинститут. Расписала, какие у нас тут места красивые, написала, что хозяйство неплохое, зарплата хорошая, что жильем обеспечим: каждому спецу по полкоттежда. Ну и буквально недели через три-четыре к нам приехал ветврач, а еще через пару недель – зоотехник. Два таких отличных паренька! Оба родом деревенские, так что хоть и молодые, но вполне «рукастые». Конечно, опыта маловато, ну а наши ветераны-то на что? Вот они в коллектив-то и вошли, как нож в масло. Уж год, как нарадоваться не можем. Коттедж огольцовский им отдали, так что они у нас женихи с приданым! Да еще и на гитарах оба играют – от девчат отбоя нет! Там уже такой ансамбль организовали – на смотры ездят, призы привозят…
Прозвенел звонок, и Киселева пошла в президиум, а у Маши на душе стало «прибрано». Она вспомнила слова Зины, что «правда на прямую дорожку выведет и к правильному концу приведет», и усмехнулась: «А «зараза-то языкастая» права оказалась! Нет, не злиться надо на острословов народных, а прислушиваться к ним!.. А вот интересно, наша «леди Макбет» усвоила хоть что-нибудь из всей этой истории? Или так и будет до конца жизни «стоять на своем» да таскать своего «Макбета» за собой из области в область?..»
P.S. Всё это реально произошло в середине 90-х, и события рассказаны один к одному, за исключением, конечно, имен. А вот теперь, в 2024-м, готовя материалы к публикации, я взглянула на это с другого ракурса, и увидела, как интересно эта история "иллюстрирует" законы Звезды! Смотрите: на каком луче Звезды крепко сидит главная героиня - Клавдия? Если вокруг нее обязательно кипят страсти, если для нее понятие "совесть" - пустое место, если о ней говорят как о редкостно "упертом в своем самодурстве" человеке, то кто она? Ну, конечно, Нефтида! И образование таким Клавдям не дает ничего, кроме еще более задранного носа.
А на каком луче живет ее муж - Торопунька? Мне думается, что это уже не Сет, ибо он получил образование! А во-вторых, пусть слабо, но он пытается сопротивляться нахрапу Клавдии! Но можем ли мы назвать его Гором? Как говорила героиня Мордюковой: "хороший ты мужик, но - не орёл!" Скорее всего, это не дошедший до цели, застрявший посреди дороги, слабый, не желающий "воевать", я бы так сказала: полу-Гор, полу-Сет. И, скорее всего, в этой жизни он-таки скатится к сетству, когда начнет пить. А он начнет, если еще не начал, ибо другой дороги с таким "Штепселем" у него просто нет.
Зарубин... Несомненно, это - крепкий Озирис. И должность у него чисто озирисовская - руководитель небольшого коллектива, и серьезная ответственность за него... На таких держится Земля.
А вот Киселева - настоящая Маатиха, правда? Причем, прошедшая уже и учительство, и директорство... Она тонко чувствует настроение коллектива, знает, кто в нем неформальный лидер, и отлично понимает, как провести свой ковчег среди рифов и мелей человечьей психологии, а главное - она не боится услышать от людей правду и сказать им правду. И здесь она солидарна с Зинкой - "заразой языкастой". Но определить место этой колоритной героини в Звезде я предоставлю читателю. Кто внимательно читал "Дар богов человекам", тот быстро разберется...
А кто разберется, тот напишет "ответ" в комментариях.
Следующую новеллу "Страсти по шпингалету" см. по ссылке: