Глава 15.
Через Тушну мы ездили почти каждый год. Как только сворачивали с трассы, сердце начинало биться сильнее. Названия деревенек, попадающихся на пути, уже погружало с головой в ностальгию, а когда въезжали в село, окружённое меловыми горами, оно готово было выпрыгнуть из груди.
На фото те самые меловые горы, на которых на Пасху разыгрывалось фантастическое представление: в темноте плясали огненные шары, звезды. Они срывались и катились по склону, рассыпая искры. Это парни обливали мазутом старые калоши, предварительно привязав их к длиннющей проволоке, которую раскручивали вместе с горящей калошей...
Вон там у подножия этих холмов была когда-то больница, в которой мама рожала Танюшку, а я там лежала с воспалением легких и ругалась с медсёстрами:
- Вот приедет мой папа с плёткой и задаст вам! - это оттого, что уколы были жутко болючие, а кололи меня часто.
Медсестра гладила зареванную девчушку по светлой головенке и успокаивала:
- Ничего, Лелечка, не плачь. Ты скоро поправишься, никто тебе уже не будет уколы делать. Потерпи ещё чуть-чуть.
Вообще-то, в отличии от Танюшки, я росла здоровым жизнерадостным ребенком и никогда ничего не боялась, ни темноты, ни собак, ни гусей. Один раз мама и папа задержались в бане, (они, как всегда стирали там) и я ночью, зимой, накинув пальтишко, пошла через весь пришкольный участок к ним, даже не думая, что это может быть страшно. Мне было года четыре. Даже, когда из трубы бани полетели огромные искры, осветив крышу, я только удивилась.
По субботам нас мыли в этой бане, посадив на лавочку, по очереди, потом одевали, и отец относил нас, опять же по очереди, домой. Так хотелось в этом чаду, в пару, в жарище хоть чуть-чуть холодной водички! Завершающее обливание прохладной водой из таза компенсировало все предыдущие страдания. Один раз я, увидев, что мама льет в мой таз, стоящий на полу, воду, я сунула под струю ногу. А в ковше-то оказался кипяток! Ногу мне сварили. Мама плачет, отец на нее кричит, я тоже заливаюсь слезами.
Родители закутали меня в какую-то фуфайку, сами полуголые, притащили домой покалеченное дитятко и принялись лечить. Они терли сырую картошку и толстым слоем накладывали на мою обожженную ногу. Потом я долго ходила с перебинтованной ногой и привязанной к ней здоровенной калошей и воображала себя раненой на войне. Со мной часто приключались всевозможные истории. Зато теперь есть что вспомнить. Любопытствово раздирало меня. Нужно было исследовать все вокруг. Я знала все закоулки Тушны, а впоследствии всех сел, поселков и городков, куда забрасывала нас партия и судьба вместе с папой-коммунистом.
Проезжая Тушну, я вглядывалась в дома с изумительно красивыми, резными наличниками, посеревшими от времени, на почти единственной улице, узнавая и не узнавая их. Вот здесь жили Зотагины. Домик нарядный, покрашено все, что можно - разноцветные наличники, подзоры, ворота. Видно, что наследники дяди Сани прилежные, трудолюбивые, каким был он сам. Он рассказывал, как в голод его отец заставлял своих девять детей поливать огород, нося в гору с речки воду. Дети плакали, падали от усталости, но огород спас всю семью в тот засушливый голодный год. Ни один ребенок не умер. У Зотагиных всегда были и корова, и овцы. Дядя Саня никогда не боролся за удобный участок для покоса при распределении. Он говорил, мою траву никто косить не будет, кроме меня. А косил он на "горушках", обкашивал меловые горы. Это очень неудобно, но сено быстро сохло и было, наверное, очень калорийным. Молоко у их Зорьки было жирное и сладкое. Однажды, проезжая через Тушну из Ульяновска в Сенгилей на могилку к дедушке Александру Васильевичу, мы свернули к дому Зотагиных. Папа, который был с нами, вышел из машины и постучался в калитку. Вышла пожилая женщина, в которой мы узнали Зину, невестку дяди Сани. Ее муж Михаил, выглянувший в окно, бросился обнимать старого друга, которого не видел лет двадцать. Нас так принимали! Лучше родных. Нам с Таней понравился компот из небольших яблочек с аккуратными дырками вместо середок. Зинаида Ивановна достала из стола цилиндрик с отверстиями из нержавеющей стали, именуемый БИГУДИ, взяла такое же яблочко, только свежее, приставила бигудюшку к нему и ударила молотком. Все. Середки как не бывало! Трехлитровую банку с замечательным компотом из этих яблочек нам дали с собой. Хорошо, что и у нас был запас подарков для такого случая. Целовались у ворот, плакали, расставаясь навсегда (как оказалось). Друзей разлучила сначала судьба, а потом уже "дама с косой".
Михаил Александрович Зотагин работал в школе учителем труда. Помню его очень хорошо. Высокий, худощавый, с темной волнистой шевелюрой. Конечно, образования специального он не имел. Всему учил отец, народный умелец дядя Саня: и плотник, и столяр, и печник.
У Михаила Александровича был мотоцикл "Урал" с люлькой. На нем возили мою сестрёнку в дальнюю деревеньку к бабке-знахарке. У Танюшки периодически вывихивалось плечо. Бабка вправляла его, заговаривала. А ещё в конце лета папа вместе с дядей Мишей ездили в Шиловку, в сад, который охранял наш дедушка Александр Васильевич. Из сада привозили мешок яблок, безумно вкусных (яблоки выписывали в правлении). Мешок делили пополам на две семьи (у Зотагиных тоже были ребятишки). Нам с Танюшей больше всего нравились яблочки со сказочным названием "Царьградские", очень сладкие, вытянутой формы, светло зелененькие.
В Тушне яблони вывелись после сильных морозов, новые не сажали из-за Хрущевского налога на плодовые деревья. На нашем пришкольном участке росли яблоньки, но яблоки на них были никудышные - кислые и червивые. Помидоры тоже не получались, гнили с верхушки. Зато огурцы родились крупные, как лапти. Папа радовался, причмокивал, взвешивал богатыря на ладони, укладывая пупырчатые неженские огурцы в кадку. Это было его любимое занятие.
На фото наша семья в полном составе. Провожаем Таню в первый класс. Мамочка поправилась, на ней платье ее любимого бирюзового цвета. Бабуся с цветами в руках, на ней штапельное платье, сшитое ей самой. Папа в костюме цвета морской волны. Танечка стоит ровненько, только жмурится от яркого сентябрьского солнышка. Ну а я? Умеете так встать? То-то же.