Зимой в штабе полка засорился туалет. Да так капитально, что вызванные для укрощения зловонного гейзера сантехники, проковырявшись полтора часа, заявили:
– Ничего сделать не можем. Здание старое. Лопнула труба, надо менять, – и ушли, посчитав свою миссию выполненной.
Командование, решив, что одного объявления на двери «Туалет не работает» будет мало, и вовсе закрыло клозет на замок и, видимо, тоже успокоилось. На многочисленные вопросы подчинённых командир полка отвечал:
– Не баре. До лётной столовой двести метров, сбегаете по холодку, кому приспичит.
Народу такая постановка вопроса совсем не понравилась. Посовещавшись в кулуарах, решили для ускорения ремонта отхожего места, по ночам возвращаясь из командировок справлять естественные надобности под окнами кабинета командира полка. Благо штаб размещался на первом этаже.
Уже на следующее утро, увидев из окна жёлтые художественные росписи на белом снегу, полковник вызвал дежурного по штабу и устроил ему нагоняй. А что дежурный мог поделать? Он сидел у входа, который располагался на противоположной стороне здания и не мог увидеть и предотвратить безобразие. Приказав засыпать свежим снегом, следы ночной жизнедеятельности экипажей, командир полка стал звонить слесарям.
Так продолжалось три дня. А на четвёртый штабной туалет опять гостеприимно распахнул свои двери. Вот что значит двигатель прогресса!
Косари
На первом курсе училища перед самоподготовкой наш командир взвода объявил перед строем:
— Кто умеет косить и хочет отдохнуть на свежем воздухе? Выйти из строя!
Косу я видел только в кино, но тут, чувствую, меня кто-то толкает в спину. Я хотел пропустить желающего отдохнуть и сделал шаг вперёд. За мной вышел Саня Никишин.
— Вот и хорошо, — продолжил старлей, не дав нам опомниться. — Получите у старшины косу и выкосите траву на закреплённой территории. Остальные — на самоподготовку.
Перспектива наизусть учить уставы в душной аудитории совсем не прельщала, но и косить мне раньше не доводилось. Происходило это во время прохождения курса молодого бойца, поэтому мы ещё практически ничего не знали друг о друге.
— Ты косить-то умеешь? — спрашиваю я Сашку, надеясь, что он будет косить, раз сам вызвался, а я ему помогать, чем смогу, поскольку коса была одна на двоих.
Смотрю, товарищ делает круглые глаза и отвечает вопросом на вопрос:
— А ты разве не из деревни? Я думал, что ты раньше косил. Самому мне как-то не приходилось.
Почему он решил, что я деревенский, до сих пор неизвестно. Видимо, рожа рязанская.
— Сам ты крестьянский сын. У меня отец военный, — с нескрываемой гордостью говорю я.
— Вот блин! И у меня тоже. И что будем делать?
Решив, что Бог не выдаст, свинья не съест, а для курсантов нет невыполнимых задач, пришли на закреплённый участок. Вспомнив по фильмам, как правильно держать в руках косу, мы приступили к работе, если так можно было назвать наши мытарства. Если в кино у косарей всё выходило легко и ладно, то у нас полотно косы то пролетало сверху над травой, то втыкалось остриём в землю.
Со стороны за нашими мучениями наблюдал какой-то невысокий старичок. Не выдержав, он крикнул нам в сердцах:
— Эх вы, косорукие! Хватит издеваться над литовкой. Так вы и на ужин себе не заработаете. Чему вас только учат?
— Учат нас летать, — вежливо отвечаем ему. — А вы, если умеете, показали бы нам, как правильно надо косить.
Видать, дедок соскучился по крестьянской работе. Поправив оселком лезвие косы, он за полчаса лихо выкосил наш участок. Он бы и дальше косил, да мы его вовремя остановили:
— Хватит, отец. Спасибо. Там уже не наша территория.
До окончания самоподготовки оставалось полтора часа. Решив не возвращаться в аудиторию, мы спрятали косу в кустах жёлтой акации и направились к киоску с мороженым перед лётной столовой. Там как раз продавалось любимое, потому что дешёвое, молочное мороженое по одиннадцать копеек. Купив по три порции, мы вернулись охранять нашу косу. Сходили ещё раз. А на третий поспорили на мороженое, кто больше съест. Я одолел лишь девять штук, Сашка — десять. Видели бы вы его лицо, когда он запихивал в себя выигранную одиннадцатую порцию.
Время самоподготовки закончилось. С косой на плече и унылым не от работы, разумеется, видом возвращаемся в казарму. Доложив о выполнении приказания, просим разрешения лечь спать до вечерней поверки.
— А как же ужин? — удивлённо спрашивает нас командир взвода.
— Не до ужина. Устали очень, — в один голос отвечаем мы ему.
— Ложитесь, ложитесь. Молодцы! Объявляю вам благодарность.
Стыдно признаться, но косить я до сих пор не научился.
Курсом партии
Служил у нас в дивизии начальником политотдела один уважаемый полковник, штурман по специальности. Уважаемый – потому что, уволенный при хрущёвском сокращении из армии, и дойдя на гражданке до должности секретаря парткома крупного металлургического завода, он через семнадцать лет опять вернулся в небо. Лучше бы он этого не делал, поскольку, став на партийной работе полковником запаса, по опыту и уровню самолётовождения комиссар оставался старшим лейтенантом из далёких шестидесятых. Лозунги у него получались почему-то убедительнее полётов.
Как-то замкомдива с начпо решили полетать с нашим полком на ночных полётах. Запланировали им один проход по трёхчасовому маршруту в качестве разведчика погоды. Моему экипажу для продвижения по курсу боевой подготовки предстояло лететь за ними ведомыми на одноминутной дистанции. Через тридцать минут за нами взлетал в боевом порядке весь полк.
Всё не задалось с самого начала. Не долетев до первого поворотного пункта километров пятнадцать, самолёт ведущего вдруг пошел в разворот, о чём я доложил своему командиру:
– Ай, молодца! Политрук решил досрочно развернуться. Даешь пролёт за два часа! Будем резать маршрут?
– Держись за ним на минуте, там два полковника в бараньих папахах летят, им виднее – не поверив мне, приказывает командир.
– Понял, следуем курсом партии, – говорю ему в ответ, повторяя манёвр ведущего.
Когда мы ещё больше уклонились от линии заданного пути, мои штурманские амбиции взыграли:
– Идём левее восемнадцать километров, – информирую я экипаж.
– Проверь ещё раз поточнее, – всё ещё не доверяя мне, отвечает командир.
– Да что тут проверять! Подходим к нулевому азимуту РСБН Николаева. Приложи линейку, сам и увидишь!
Проделав это и убедившись, что мы уклонились на двадцать километров, командир робко выдаёт в эфир:
– Семь тридцать пятый, по моим данным идём немного левее.
Пару минут на ведущем самолёте переваривали полученную информацию, и вдруг резко градусов под шестьдесят развернулись на север. Пролетев заданную линию маршрута километров на десять, опять взяли прежний курс.
– Красиво летим, как бык ...., – не удержался я от ехидного замечания.
– Давай без комментариев! Держи между нами минуту и лети, молча, – оборвал меня командир корабля.
– Намёк понял! Затыкаюсь.
Командир больше не тревожил ведущего подсказками. Так мы молчком и летели, повторяя все манёвры ведущего и находясь на линии заданного пути лишь в моменты её пересечения в различных направлениях, не попав ни на один поворотный пункт маршрута.
Не знаю, каким чудом мы попали на площадку десантирования. Только в момент выброски самолёт ведущего был от меня значительно левее. На боевом пути авторитетов и товарищей нет – каждый прицеливается самостоятельно.
На следующий день до разбора полётов старший штурман полка зовёт меня в свой кабинет. На столе у него лежит калька с нанесёнными разными цветами маршрутами полёта каждого самолёта полка, снятая на КП ПВО в Тирасполе с экрана локатора.
– Это что за художества? Что это за слалом такой? – спрашивает подполковник, показывая ручкой на линию пути моего самолёта.
– Это генеральная линия партии, – отвечаю, я не растерявшись: – Любимый лозунг комиссаров какой? Делай как я! Вот я и следовал курсом партии за начальником политотдела.
– Пошути мне ещё! Ишь, скоморох нашёлся. Подсказать надо было ведущему, – скрывая невольную улыбку, говорит штурман полка.
– Меня учили, что полковник всегда умнее лейтенанта, а на ведущем самолёте больших звёзд больше, чем у меня с командиром маленьких вместе взятых. Как-то ссыкотно старшим намекать, – честно отвечаю я.
– Ладно, иди на разбор полётов, – опустил меня подполковник.
Поскольку дивизионное начальство на разборе полётов не присутствовало, командование полка решило спустить всё на тормозах, лишь приказав нашему экипажу повторить обязанности ведомого. На том дело и закончилось. Не важно, как мы летали, а минутную дистанцию на линии партии мы всё-таки выдержали, что и требовалось доказать.
Зоркий сокол
Помню, во времена перестройки прилетели мы как-то летом на три дня в Венгрию в командировку. Садились на военном аэродроме под Будапештом. Устав расписывать «пульку» в душном номере гарнизонной гостиницы, решили съездить в Будапешт. А то раньше из-за дефицита времени всё руки не доходили, точнее, ноги. Чтобы не привлекать к себе внимания, переоделись в цивильную одежду и с утра поехали.
Не спеша осмотрели достопримечательности венгерской столицы. Думаю, не ошибусь, если скажу, что больше всего нам понравился небольшой частный ресторанчик, стилизованный под корчму, куда мы заглянули пообедать. Хозяин, признав в нас русских, щедро угощал гостей мадьярскими палинкой и гуляшом. Это было особенно приятно, когда вспомнишь, что дома в это же время, выполняя дурацкий горбачёвский указ, спиртное продавали по талонам.
Изрядно подкрепившись, выходим на улицу. Тут командиру попадается на глаза витрина магазина оптики.
– Мне нужно купить очки для чтения. Давайте зайдём на пару минут, – говорит он нам слегка заплетающимся языком.
Зашли. В магазинчике пожилая женщина-офтальмолог проверяла на компьютере зрение. Александр Иваныч тоже решил провериться. То ли пары палинки ударили ему в мозг, то ли ещё по какой причине, но компьютер показал, что острота зрения у него на левый глаз плюс четыре, а на правый – минус пять. Доктор, смеясь и путая русские и венгерские слова, стала доказывать, что такого быть не может. Мы тоже стали беззлобно подкалывать нашего Иваныча:
– Командир, как же ты проходишь ежегодную врачебную комиссию, за взятку что ли? И как ты с таким зрением летаешь? Или как в старом анекдоте про слепого лётчика, на посадке ждёшь пока второй пилот не заорёт: "Сейчас эта слепая нас убьёт!" и тогда плавно добираешь штурвал на себя?
– Давайте, давайте, остряки хреновы. Я не злопамятный, но память у меня хорошая, при разливе учту. Где я ещё на компьютере проверюсь? – бурчит в ответ командир.
Венгерка ещё долго возилась с привередливым покупателем, но так и не смогла подобрать ему подходящие линзы. Не на шутку распалившись, Александр Иваныч хватает со стеллажа выставленные там первые попавшиеся очки и важно водружает их себе на нос, радостно восклицая:
– Вот, совсем другое дело! Отлично вижу. Сколько стоят?
Бедная мадьярка от смеха согнулась пополам. Вытирая выступившие слёзы с глаз, она говорит, что дарит командиру очки совершенно бесплатно. Оказалось, что это были вовсе не очки, а пустая оправа без стёкол. Иваныч смутившись, попытался оказаться, но экипаж уговорил его принять подарок ради советско-венгерской дружбы.
А потом мы ещё долго просили нашего зоркого сокола для нашей безопасности надевать этот подарок перед каждым полётом, чем злили его не на шутку. Но из песни слов не выкинешь. Что было, то было.
Предыдущая часть:
Продолжение:
