первая часть трилогии Светотени
Приехав на место, Михаил узнал, что Машенька сильно заболела. И как только Лия недосмотрела! Девочка, обрадовавшись небольшой оттепели , лепила во дворе снеговика из мокрого снега и вся промокла. Температура поднялась под сорок, она вся горела и даже немножко бредила. Местная поселковая врач сказала давать жаропонижающее и, при ухудшении вызывать скорую. Зашла соседка, старенькая бабушка- обычно Лия приносила ей тяжелые продукты из магазина взамен на свежее молоко. Бабушка посмотрела на мечущуюся девочку, отозвала Лию в сторону и посоветовала ехать за ведуньей, которая жила в заброшенной деревне в пятнадцати километрах отсюда. Сначала женщина устало отмахнулась:
-Ну какая ведунья! Мы в каком веке вообще!
Но когда после второй таблетки температура совершенно не снизилась, а скорая настойчиво предлагала везти ребёнка в больницу, предупредив при этом, что все сейчас переполнено, Лию охватил страх. Она стала просить только приехавшего Михаила поехать за бабушкой. Была ночь, таксисты не хотели прокладывать маршрут в глушь по зимней дороге, и тогда один молодой парень Илюшка вызвался отвезти его на старом мотоцикле с люлькой. Это, конечно, было какое-то безумие, по мнению Миши, но выхода не было, и они поехали. Как ни странно, старый мотоцикл хоть и страшно трещал, но ехал ровно и , перебудив всю полузаброшенную деревню, остановился у крайнего дома. Оттуда сразу же вышла сгорбленная бабушка, с уже приготовленными в сумке травами. Она обожгла Михаила пронзительным взглядом темных глаз:
-Давно жду тебя, Миша. Поехали, надо спешить.
У мужчины мурашки поползли по спине, его аж передёрнуло. Но Илюша уже усаживал бабку в люльку, и анализировать эмоции было некогда. Мотоцикл взревел, двинулся вперёд, и только комья снега из-под колес разлетались в разные стороны.
Прибыв к домику Людмилы Петровны, старушка, оставив мужчин возиться с техникой на улице, бодро вошла и сразу двинулась к кроватке Машеньки. Бросив взгляд на испуганную Лию, сказала:
-Кипяток неси, красавица, быстро, туда вот эти травы брось и крышкой накрой.
Сама же сразу подоткнула девочке под подушку какой-то пучок и, положив сухую сморщенную руку ей на лоб, забормотала неразборчиво. Михаил, поблагодарив мотоциклиста, вошёл в дом и недоверчиво наблюдал за бабкой.
Лия заварила травы и вскорости вернулась к кровати Машеньки, посмотрела обеспокоенно. Бабушка вдруг ласково обратилась к ней:
-Не бойся девонька, доча твоя сейчас очнется, все будет хорошо.
Она ловко влила в полуоткрытый ротик Машеньки три ложки отвара и опять забормотала что то непонятное. Потом поковылчла к плите, взяла спички, как будто знала, где они лежат, и подожгла какую то пахучую травку. Ходила с ней по комнате, словно с ладаном. Но Лию уже это не волновало, потому что Маша начала потеть, амзначит, температура снизилась. Девочка открыла глаза:
-Ой, папочка! Ты здесь? Ты мне приснился. И еще - эта бабушка мне снилась.
Все облегченно вздохнули, стали благодарить бабушку, естественно , оставили ее ночевать, потому что была глубокая ночь. Через час, когда Машенька уснула, а взрослые пили чай, старушка позвала Мишу выйти на крылечко, как будто душно ей стало. Там, глядя прямо в душу, она сказала:
-Тянут тебя в разные стороны. Как выберешь, где быть, всем лучше станет. И болеть перестанут.
Развернулась и пошла в дом, легла сразу спать. А Миша еще стоял какое-то время на крыльце, несмотря на мороз.
****
Рамазан все чаще уходил или уезжал в горы один, несмотря на удивленные вопросы родных.
Внизу уже вовсю бушевала весна, согревая яркими утренними лучами солнца, рассыпав горсти лиловых цветов на лугах, гремя талой водой с горных вершин в извилистых руслах рек. А наверху, в безмолвном величии искрился позолотой снег, сверкали ледники, от света и блеска болели глаза. Но именно здесь полюбил бродить Рамазан. Он брал с собой блокнот и, присев на камень или на сиденье открытой машины, писал. Писал взахлёб, точно боялся, что не успеет. О жизни, о той войне, о своих непрожитых чувствах, задавленых «делом чести» , о тех русских женщинах, что приезжали искать сыновей, о Дмитрии, сыгравшем свою злую роль тогда. о своих товарищах, сложивших головы, об Иване и том времени в тюрьме. О Дане, Ире, Людмиле Петровне, о настоящем и о будущем.
Что-то бесповоротно менялось в его душе, и вся его жёсткость и даже жестокость, тот самый металлический стержень, которым он так гордился, словно расплавлялись сейчас и выходили слезами и словами. И он знал, что если сам не успеет, то его не напечатают. Родные не отдадут такое в печать. Не потому, что не любят его и не выполнят его волю, а потому, что не дадут им здесь жизни тогда. И договорился с Иваном, и пересылал новые главы Дане, чтоб не пропало все, чтоб увидели его строки свет. Все равно где - главное- на этой Земле