Аве, товарищи!
К текущему моменту ничего прям такого нового и интересного рассказать не могу, за исключением одного, что мне показалось не менее важным, чем недавнее взятие медведями одной хорошо укрепленной местности ибн-Авдей.
Случилось мне сегодня (текст писался 28 февраля и сегодня был только закончен) быть слушательницей одной беседы, которая с виду – лишь одна из многих, но которая заинтересовала меня своим характером, который два года назад был немыслим. Да и год назад, мне кажется, тоже.
Всей беседы передать не в силах, ибо почти вся военная терминология покинула мой мозг еще до окончания речей. Зато осело главное.
Вкратце суть беседы сводилась к следующему: группа людей среднего возраста, ссылаясь, как мне показалось, на Люси́, говорила о преимуществах советской военной доктрины перед натовской и увязывала нарастающие (уже нарастающие!) медвежьи успехи, включая последний, именно со все большим переходом Вээс Эрэф к советской военной доктрине.
Для меня уже это одно звучит как грохот сошедшей с гор лавины, ибо это то, чего я не должна была слышать и наверняка то, чего не хочет слышать от своих подданных власть.
Хуже того, эти люди критиковали самое святое – натовскую доктрину, отмечая, что мало того, что у нас она не была реализована, но и что она все равно потерпела бы поражение перед советским вариантом, ибо натовская хороша «для всякого коллективного десанта в банановых республиках», но не для таких войн, как сейчас на Опушке.
Вот честно: это просто итить!
В течение 30 лет я видела настойчивую и достаточно неплохо проработанную работу по дискредитации советской армии и всей советской системы.
Проблема была в том, что не так то просто опорочить армию, в которой воевали предки почти всех опушнян, притом обычно не в количестве одного человека (у Крокодила их, наверное штук пятнадцать только со стороны отцовской родни, и он не один такой).
Если бы власть говорила что-то типа «наша армия была невероятно тупой», такой посыл вряд ли нашел бы понимание в массах.
Вместо этого власть сначала отстранила термин «советский» от термина «опушнянский». Его подавали как нечто стороннее, во многом враждебное и связанное с вашей столицей.
Поэтому, говоря о недостатках (реальных и выдуманных) советской армии, речь вели, как о чем-то, будто бы и не совсем нашем. В такие моменты старательно молчали о том, что в составе оной и опушнян было видимо-невидимо.
Когда же нужно было отметить роль опушнян в победе над германофашизмом, предпочитали говорить о "наших славных воинах" и т. д, опуская термин «советский».
- В итоге уже в середине нулевых я была свидетельницей настойчивых попыток Крокодила убедить своих оппонентов в том, что они неправы, когда говорят, что советская армия была самой большой и самой тупой в мире (примеры последнего, порой были выдернуты из германской пропаганды).
Советская армия постепенно превратилась в нечто ментально не наше и все ее победы были достигнуты конечно мужеством наших воинов (пусть и не только наших), а все поражения и потери стали результатом того, что она была советской.
Так удалось вбить клин между понятиями "опушнянский воин" и "советский воин".
Параллельно с этим шла работа с образами, которые в таких делах как бы не важнее слов.
Достоинство слов в том, что ими можно воздействовать на сознание и подсознание, формируя нечто четкое, работая словно скальпелем. Но в том-то и проблема, что в подсознание они проникают через сознание, да к тому же чем четче и точнее воздействие – тем оно, как правило, меньше по масштабу.
Визуальные же образы великолепны тем, что осознаются намного хуже и часто летят прямиком в подсознание, минуя сферу логики, сомнений и придирок.
И для того, чтобы придираться к этим образам, нужно постоянно доставать свой «вещмешок» и перетряхивать все то, что там насобиралось, ибо никакой интеллект, никакой образование не способно поставить эффективную защиту от воздействия визуальных образов.
- Одним словом, тот, кто рассказывает детям сказки, создаст детей в большей степени, нежели тот, кто говорит им, что хорошо, а что плохо, а тот, кто показывает детям картинки – обладает большей властью над ними, чем сказочник.
Массы же от детей отличаются не слишком сильно. Разве что квартирным вопросом подпорчены.
Я далеко не сразу обратила на это внимание: всё началось, когда Крокодил начал изучать плакатную живопись разных стран. Это наслоилось на наш интерес к психологии и смежным сферам, закончившись тем, как изменился визуальный ряд Опушки в той его части, которая относится к Советской армии и особенно к оной времен Великой Отечественной.
Между тем изменения были заметными и тонкими.
В принципе плакатный милитари-жанр не слишком разнообразен. Исполненные решимости, плечистые, могучие, с квадратными челюстями свои, и мерзкие, злобные враги с лицами хронических алкоголиков и следами запущенной язвы желудка (иногда в дело идёт вариант с мешкоподобными, безвольными тупицами и т. п, но алкаши-язвенники все же популярней).
Увы, прямо изобразить советских воинов в столь неприглядном виде, в каком их живописали при Алоизыче, было не с руки: могут ведь и не съесть – гарантии-то, что опушнян можно переформатировать ЛЮБЫМИ, даже самыми грубыми методами, никто не давал.
Поэтому стали скармливать разные виды правды.
Повествуя о Великой Отечественной с одной стороны говорили о мужестве наших воинов, а с другой – об огромных потерях начала войны, указывая на то, что это было результатом преступности советского режима.
Полуправда, так сказать, но в принципе да: и мужество были и потери поначалу были большими.
Это умело чередовалось с упоминаниями о том, какими невероятными темпами продвигалась вперед гитлеровская армия на начальном этапе войны, что тоже враньем не было.
Ложь состояла в том, куда ставили акценты. Акцентировали именно первую часть войны. В итоге после тысячного повтора условные первые 25% войны заполнили собой 95% относящегося к войне сознания.
Аналогичным образом работали в сфере визуальных образов. Показывая советских воинов, акцентировали не парадные фото, а изображения реальных, уставших и побитых лишениями войны людей, несколько недотягивавших до своего плакатного воплощения.
Эту правду уравновешивали другой абсолютной правдой из германофашистской реальности – парадной правдой, на которой маршируют стройные колонны отборных воинов 3-Рейха (и не факт, что вообще воинов, а не парадных частей).
Маршировали оно, что и говорить, прекрасно. Лучше бы этим и ограничивались, но увы, мозгов не хватило. Впрочем, усердное коллективное отбивание шага искони применялось отнюдь не для стимуляции когнитивных процессов, так что претензии кидать можно в какие угодно головы, но не в эти.
Параллельно с этим демонстрировали немецкие фото и видео с фронта, но тоже явно сделанные ради пропаганды в немецкой среде. Там тоже можно увидеть молодых, высоких, с правильными чертами людей, полных задора и прочих следов добротной боевой и политической подготовки.
Серую рейховскую мышь «почему-то» показывали крайне редко.
В итоге все эти образы заполонили коллективное подсознание, и где-то глубоко у очень многих осело то, что советская армия не идет ни в какое сравнение с гитлеровской в частности и с западной в целом, что она представлена какими-то низенькими, щупленькими, чумазыми, некрасивыми людьми, совершенно непохожими на высоких, героического вида воинов Запада.
Так постепенно в сознание проник миф об эльфах и орках с Востока, который, будучи в конце 80-х – начале 90-х лишь всплеском постперестроечной антисоветчины, к середине нулевых стал уже частью универсальных истин.
К этому добавляли рассказы о бандеровтсах, которых старательно называли «воины Упа», или «бийци оун-упа», но никак не «бандеровтсы», ибо на последний термин у большинства людей с советского времени удерживался рефлекс неприятия.
Бандеровтсы подавались как полная противоположность советской системы: истинно народное движение, управлявшееся предельно демократическими методами и воевавшие не числом, как советская человеконенавистническая система, а умением и смекалкой.
Соответственно, советский солдат – это жалкий раб советской антинародной машины, а бандероветс – истинно свободный, смелый и умный солдат, которого никто не гнал на убой, предварительно напоив водкой.
То, что я только что сказала, конечно, никогда не озвучивалось прямым текстом. Все говорилось несравнимо спокойнее и мягче и даже с уважением и состраданием к советским воинам, но на выходе у человека в душе оседало примерно то, о чем я сказала: Запад – крут, Восток – жалок, западные системы великолепны, а все, что связано с «совком», может быть лишь жалкой пародией, ничтожность которой можно компенсировать разве что числом.
Кстати, на это идеально легла американская кинопродукция в жанре «экшн», которая, само-собой, популяризировала не русских и даже не французов, а самих себя, делая это столь добротно, что в итоге двучасовой трек о каком-нибудь заурядном эпизоде войны (и вовсе не обязательно Второй мировой) подавался чуть ли не как решающее сражение в истории.
Винить в этом американцев, конечно, нельзя никак, да и вообще сложно винить хоть кого-то. Но факт есть факт: в этот же самый период ни наша, ни вообще вся постсоветская теле- и киноиндустрия не снимала почти ничего, что можно было бы сравнить с западной продукцией по способности воздействовать на зрителя.
Критически разобрать происходящее хотели немногие, соответственно, лишь изредка можно было встретить людей, которые видели, что происходящее вокруг – это никакое не пришествие истины, а планомерная и неторопливая работа над населением с целью изменения его мировоззрения. Да и эти люди были в основном из числа тех, которые наблюдали за этим словно со стороны, не погружаясь в поток.
Последнее же (погружение) во многом и было смыслом происходящего в самом себе, ибо быть в потоке, быть со всеми, разделять судьбу народа, его чаяния и все в таком же духе для очень многих жизненно необходимо.
- Необходимо до такой степени, что с порога отрицалась всякая возможность того, что этим самым «потоком», этими самими «чаяниями» управляет небольшая группа людей.
«Может, это раньше так было, может у них, у тех или у этих, но не у нас. Нет, у нас тоже, конечно, есть, но немного, не так как раньше» и т. д.
И те обсуждения, которые поставляют мне большую часть информации, ведь тоже являются частью этого желания быть вместе со всеми, помноженного на нежелание видеть то, что видимое народному глазу определяет в основном никак не народ.
Впрочем, это дает надежду: если спустить этому народу новый пакет «чаяний», будут чаять их. Главное, чтобы вместе чаять, ибо на миру и смерть красна, а за компанию даже западные семиты вешаются.
Итак, в нулевых подсозрело, а к Шмайдану-2 созрело окончательно. После него включили режим «турбо», принявшись вычищать остатки, реликт которых был описан в недавней статье.
К началу войны уверенность в однозначном лидерстве Запада во всех сферах была непререкаемой и в военной в том числе. Для Китая, как Незапада, могли сделать скидку, ибо Китаю можно, ибо у него смартфоны крутые, да и алиэкспресс есть, опять же, но не для Хладолесья, ибо у него ничего нет, кроме нефти, газа и имперских амбиций.
И хотя в первые дни войны у большинства нервишки дрогнули (пусть не прикидываются: абсолютное большинство ждало медвежьего десанта во всех городах, бомбардировок, и стремительного безостановочного продвижения войск РФ), но потом немного успокоились, обнаружив, что медвежьей армии можно противостоять.
Это только подкрепило представление о том, что в Хладолесье ничего, кроме потемкинских деревень, делать неспособно и что военная машина РФ ни на что не годна. Мол, если бы у нас было все натовское, если бы было достаточно вооружения и денег, то разорвали бы Хладолесье на клочки.
Правда, можно было обратить внимание на то, что сами военные видят происходящее несколько иначе, но на это внимания не обращали: уверенность в превосходстве западной военной доктрины была незыблемой, тогда как хладолесская "держалась", по мнению окружающих, главным образом на пригожинских зеках.
И вот теперь я слышу о том, что все большие успехи Хладолесья на поле боя связаны именно с тем, что оно вернулось к наработкам советских времен, которые активно скрещивает с нынешними реалиями.
- Может, вам это и не кажется чем-то фантастическим, но в моей нынешней реальности это примерно то же самое, как если бы кто-то вновь начал толпой «Коня» посреди города петь.
Что-то странное шевельнулось в народном сознании. Разумеется, общепринятым такое мнение не является, и наверняка найдутся такие, кто будет до конца верить в превосходство всего, что звёздно и полосато.
Не сомневаюсь, что даже тогда, когда звёздно-полосчатая доктрина станет неактуальной, а созданный под эту доктрину блок будет упразднен (не сомневаемся, что североатлантическая братва будет распущена), сохранятся такие, кто будет верить в ее величие, несмотря на поражение, как есть те, кто верит в превосходство умерших систем прошлого, несмотря на то, что они почему-то именно в прошлом остались. Но это будут маргиналы.
А пока что вера в Запад и его идеи, похоже, стала давать трещины.
…
Это вообще-то не полный список шокирующих моё сознание событий последнего времени. Есть и другие, но на все времени не хватает, а писать в двух словах совсем не то.
...
И маленький ответ на крохотный комментарий:
«Так почему на фронте ваши говорят на русском?»
Это очевидно: потому что тоже русские. Здесь – в мирной жизни – можно, при желании, изображать патриотизм (даже искренне), старательно используя мову, но когда, образно выражаясь, тебя кобыла лягнёт, свои чувства ты выразишь на родном, а не на правильном.
Уж сколько раз видела, как парни и девки, мужики и бабы себе на ноги увесистости роняли, как они, хто по пьяни, хто по воле Фортуны на ровном мести али чрез колдоёбину кувыркались, да все из уст сограждан вылетало нечто не всегда пристойное, но зато исключительно языкастое: про blyad’, про чью-то мать, про рот и по народ и лишь единожды слух был обласкан «мазафакой».
«Трясця твоэ́и матэри» не прозвучала ни разу за все 30 лет.
Говорят, что родной язык тот, на котором человек видит сны. По чужим снам не лазала, но точно могу сказать, что яростная брань может идти только от сердца, ибо экстремальная ситуация разом сметает всё наносное.
И если на фронте секачи говорят на языке, значит мова наносная. Кто в любой ситуации на мове говорить будет – то, значит, и истинно мовный.
...
Спасибо за поддержку!
До встречи!