Глава 19.
Как вы думаете, разве могли наши родители, литераторы, назвать нас иначе? Да, нет! - Только Татьяной и Ольгой. Все по-честному. Таня старшая, серьезная, темноволосая: "Задумчивость, ее подруга, от самых колыбельных дней теченье сельского досуга мечтами украшала ей". Я - младшая, светленькая, веселая, легкомысленная: "Кругла, красна лицом она, как эта глупая луна на этом глупом небосклоне". Александру Сергеевичу виднее., только вот с глупостью - не согласна. Читать я научилась вместе с сестрой. Ей было семь, а мне, соответственно, пять лет. Кстати, письмо Татьяны к Онегину я выучила в пятом классе. Но легкомысленной, конечно, я была, в отличии от Тани (вспомним случай с Вадимом). Как первый ребенок она подвергалась всем мыслимым и немыслимым экспериментам воспитания. Мама учила ее и вышиванию, и вязанию, и танцам, и в музыкальную школу поступать повели её, а приняли меня, увязавшуюся за ней следом. Я тянулась за сестрёнкой изо всех сил. До школы мы были не разлей вода. Но, поступив в первый класс, сестра завела своих друзей.
А ещё она много занималась, было не до меня. В нашей комнате поставили школьную парту. Я помню сестрёнку, склонившуюся над тетрадкой, старательно выводившую буковки. Она писала и в глубокой задумчивости поправляла то и дело очки, которые носила совсем недолго. А я с завистью наблюдала и дожидалась, когда она освободится.
- Тань, почитай про Пифа! Смотри, что папа привез! - протягивала я книжку с приключениями Пифа, смешной французской собаки.
- Не видишь, мне некогда! Читай сама, - ответила Танюша, не поднимая глаз от тетради.
- Я же не умею! - захныкала я.
- Учись! - строго сказала сестра. И я научилась, даже не помню как. Уже через месяц я записалась в библиотеку. Библиотекарша посмотрела на меня из-под очков, держа в руках пустой формуляр.
- Девочка, а сколько тебе лет? - спросила она.
- Пять, - гордо ответила я, показав пять растопыренных пальцев.
Так и пошло. Я читала все учебники сестры. Училась вместе с ней первые годы. Когда сама пошла в первый класс, на уроках мне было невыносимо скучно. Учительница моя была не ахти какая. Говорила монотонным, занудным голосом, только от бессонницы лечить. Я тянула руку, выскакивая из-за парты, а меня не спрашивали. Хорошо, что эта пытка длилась только два года. В третий класс я пошла уже в Сенгилее, куда наша семья переехала в 1964 году. Там моей учительницей была пожилая, умнейшая Александра Ивановна Маркина. Низкий ей поклон за строгость и мудрость.
Таня была похожа на папу, на бабушку, на всех Ваняшиных вместе взятых. Голубые глаза, темные волосы, маленький ротик и крупненький нос. Я была, по маминым словам, Кисуринской породы. А ещё она говорила, что представляла себе именно такую дочку, как я. Так навсегда и осталось: Таня папина, а я мамина дочка.
Я всю жизнь боготворила мамочку. Ни разу не сказала ей слова поперек, грубого слова. Танюша спорила с ней, особенно, когда выросла. Она оказалась непокорной дочерью, "своебышной", как у нас говорили. Все что-то критиковала и маму, и обоих родителей, за что впоследствии и поплатилась, выйдя замуж против их воли. А я всегда удивлялась, как можно спорить, когда так очевидно, что мама права, когда просит, например, одеться потеплее. Почему у нас так было? Ой, занесло меня куда-то не в ту степь.
Танечка - это вулкан страстей, спрятанный где-то там, внутри. Чувства свои она не показывала, но если влюблялась, то смертельно, обожествляя "избранника". Дружила беззаветно: подружка для нее была светом в окошке. Все эти прелести проявились у нее с переездом в Сенгилей. А я тоже не скучала, и у меня появились друзья и подружки. Каждая из нас начала жить своей жизнью.
В Сенгилей родители решили переехать в основном из-за нас с сестрой, из-за того, что школу в Тушне реорганизовали в восьмилетнюю. В Сенгилее познакомились родители, там жили старшие Ваняшины. В Сенгилее опять же были две средние школы, была музыкальная школа, да и много чего другого. Районный центр всё-таки. Нам этот уютный крошечный городок казался огромным городом, полным замечательных открытий. С Тушной, где прошли счастливые 6 лет, пришлось проститься.
Изначально Сенгилей, основанный в 1666 году, был небольшой точкой на карте, назвать это место городом было бы весьма и весьма трудно. Основал поселение «захребетников» (так называли первых поселенцев) – Василий Рыбников. Городок старинный, дома попадаются разные, от старых купеческих до тех, что построены еще в советское время. Основная функция города, получившего название от речки Сенгилейки заключалась в защите русских поселений от нападения кочевников. Не обошлось здесь и без имени Степана Разина, всем известно, что его армия, идя в сторону Симбирска устроила стоянку вблизи Сенгилеевых гор. Его сокровища искали и ищут до сих пор в этих горах.
И вот, родители подыскали дом на улице Матросова, сторговались и купили его за две тысячи рублей. Сразу начали пристраивать сбоку кухню, так что дом приобрел форму буквы Г. Спереди сделали круглую изящную веранду. На окна дядя Саня Зотагин по старой дружбе выпилил кружевные наличники.
Дом получился нарядным и довольно большим. Впереди была большая комната, служившая залом и одновременно спальней родителям. Вторая половина старого дома была поделена пополам: в крайней комнате спали мы с Таней, в другой проходной – стояли диван и стол с телевизором «Радий-Б», все свое существование плохо работавший. Большая новая кухня делилась русской печкой на прихожую, непосредственно кухню, куда выходило творило печки, и столовую, где стоял обеденный стол.
Перед окнами в палисаднике рос пышный, благоухающий весной, куст жасмина, перед ним большой цветник, у самого забора возвышался раскидистый карагач, а вдоль забора были вскоре посажены вишни и сливы. За домом был небольшой, но очень удобный участок с шестью яблонями, кустом мичуринской смородины под водостоком. Я даже помню все сорта яблонь. У нас были Папировка, самый любимый ранний сорт, Белый налив, почему-то гнивший на ветках, Крестовый Мальт, Антоновка, Анис и еще одна невысокая яблонька со сладкими румяными яблочками. Сбоку от забора росли кусты смородины, среди них у меня был мой собственный опытный участок, где я сажала лук и махровые гвоздики. Упирался сад в хозяйственные пристройки: рубленый хлев и погреб. Потом папа построил впереди слева курятник и дровяник. В первое время у нас были куры и поросенок. Для них под навесом папа устроил павильон для выгула. Туалет находился на его территории. Дедушка Александр Васильевич, приходя к нам, опасался ходить туда, поскольку у нас был очень злой петух, крупный, до невозможности красивый, с оперением всех цветов радуги. Службу свою петушиную он нес исправно, но характер имел прескверный. Петух плохо переносил представителей сильного пола, наверное, ревновал. Завидя приближающего папу или дедушку, он пронзительно всматривался в соперника одним глазом, а когда объект ненависти оказывался на его территории, петух летел на него, еле касаясь ногами земли, атакуя одинаково успешно и спереди в лобовую, норовя попасть в глаза, и сзади, взлетая на плечи и целясь, как царю Дадону, в темя. С вредным петухом пришлось распрощаться. Суп из отважного воина получился жирным и наваристым.
Для поросенка тоже был открытый летний выгул – калда. На загородке папа сделал приспособление в виде желоба, под которым стояла поросячья кормушка. Еду выливали в желоб, не заходя внутрь калды, разрытой Борькиным пятачком. В глубине сада отцовскими руками были возведены туалет и помойка. Все было новеньким, удобным, добротным. Жить бы да жить!
Но жизнь в Сенгилее не была безоблачной. Папа начал свою городскую карьеру с должности инспектора Районо, получая мизерную зарплату. Мама смогла устроиться только на полставки во вторую школу, что на Бутырках. Строились. Денег катастрофически не хватало. Питались в то время мы очень плохо. Помню неизменную гречневую кашу с запахом мяса из брикетов. Даже дежурное блюдо Ваняшиных – щи варились нерегулярно. Бывали дни, когда мы с Танюшей отправлялись в школу, попив водички с кусочком хлеба, посыпанным сахаром.
Пальто, в целях экономии, нам покупали на вырост, так что обновка не радовала. Обновка была огромной, длинной. А когда пальто становилось впору, оно было уже далеко не новым. Мне еще повезло, что я никогда не была ниже сестры, поднашивать за ней мне не приходилось. И ноги у меня были на размер больше. Помню, как мне не успели до зимы купить сапожки. Выпал первый снег, слепивший глаза своим праздничным сиянием. А я шла в школу в туфлях, подошвы которых стучали по мостовой, как деревянные. Моим ногам было холодно, а мне самой обидно. У Танюшки сапожки новенькие, черные, а у меня несчастной - туфли. Конечно, купили и мне сапожки, большие, коричневые, опять же на вырост. В носа сапог я набила ваты и была довольная, как слон.
