Безымянные войны, деревенский суверенитет и финская Аляска
Продолжаем (часть 1) отвечать на маленький вопрос о больших амбициях - как идея о Великой Финляндии вошла в Гражданскую Войну, пережила её и возродилась в своём меметичном обличии? Кто, до каких пределов и насколько успешно пытался расширить Финляндию в межвоенный промежуток?
Февральское правительство после прихода к власти выписало финнам карт-бланш на автономию: был собран эффективный Сейм, сняты все имеющиеся ограничения шведского законодательства 1772 года (при сохранении расширений), урезаны полномочия российского правительства, утверждена Конституция… Финляндию сняли с ручника и она покатилась в дальнейшую независимость. Во время Июльского Кризиса попытка выйти в незалежность успехом не увенчалась: объявивший её Сейм разогнали войска. Однако российская государственность продолжала трещать по швам, и все недовольные просто ждали момента истины…
Он не заставил себя ждать — грянула Октябрьская Революция, и легитимная власть во главе с Петроградом начала осыпаться в алую бездну… разумеется, так положение выглядело глазами финских политиков. Они поняли это как шанс на миллион и лихорадочно завершали давние приготовления. В отличие от будущих государств Прибалтики, в Финляндии уже были законы, правительство, инфраструктура; всё это не нужно было строить с нуля. Так что следите за руками: через три недели после Октября в Хельсинки поняли чё почём и объявили о независимости Финляндии во внутренних делах. Ещё через неделю был подготовлен проект декларации независимости, и 5 декабря 1917 года Парламент принял её 100 голосами против 88. На следующий день была объявлена суверенная Республики Финляндия, со ссылкой на «ну Учредительное Собрание всё равно это сделает». Так на карте Европы появилось новое государство.
Через неделю совнарком (это кто ваще?) выпустил декларацию «Финскому народу», в котором давал этому самому народу «право на национальное самоопределение». Что это такое не знал толком никто — но именно на него сослался Петросовет, когда признал независимость Финляндии. Красные на Западе уже воспринимались как нечто хтоничное и при этом ещё не были фаворитом разгоравшейся гражданки; однако для финнов их признание было важно ввиду территориальной близости — это гарантия, что разгонять войсками парламент никто в ближайшее время не придёт. Впрочем, тут финны справились сами: 27 января 1918 года в Хельсинки сформировался свой Совет, который объявил себя правительством и начал захватывать вокзал, почтамт и телеграф. По сценарию, максимально приближённому к оригиналу, в Стране Тысячи Озёр разгорелся огонь Гражданской войны.
Краткая сводка событий
Вопреки расхожему мнению, гражданки в Финляндии и России не были изолированы и контактировали между собой — вплоть до бартерного обмена оружием, добровольцами и офицерами между одноцветными сторонами. К примеру, уже в первый день столичного восстания у красных отмечались подозрительные объёмы вооружения, в т. ч. пулемётов — хотя арсеналы старых гарнизонов никто не трогал. Это необходимо помнить, чтобы понять отношение финских властей к Красным в России: «в лицо они нас признали, а между тем тайком возили нашим врагам пулемёты».
Именно такой подход отражён в знаменитой «Клятве меча» Маннергейма, в которой часто видят признак государственной поддержки Великой Финляндии уже зимой 1918 года:
Правительство Ленина, которое одной рукой обещало Финляндии независимость, другой рукой отправило своих солдат и хулиганов завоевать, так как он сам и заявил, Финляндию обратно и раздавить с помощью своих красногвардейцев молодую свободу Финляндии в крови…
В своей речи Маннергейм выставляет Советскую Россию двуличной силой, урожающей суверенитету Финляндии.
Для финского же обывателя Гражданская Война была в высшей степени непонятна — она грянула как гром среди ясного неба, как для белых так и для красных. Каждый рисовал себе красивую, безусловно достижимую идиллию — и тем больше удивлялся, когда его Прекрасной Финляндии Будущего сопротивлялись родные и соседи с оружием в руках. Казалось бы, не до Великой Финляндии сейчас, но…
Несколько иронично, что в ходе Гражданской войны территориальные амбиции вокруг Великой Финляндии не просто расцвели, но сделали это в двух версиях - белой и красной. Белофинны попытались в переговоры с белогвардейцами на эту тему — и в ответ услышали про Единую и Неделимую Россиюшку. Так они поняли, что воссоединение финских народов это миссия для одиночного прохождения. Краснофинны в свою очередь не делали дихотомии из национального государства и социализма, и хотели своей ламповой советской республики… внезапно, с включением в неё Беломорской Карелии и ряда других земель. Т. е. красные в этом смысле не выделялись, просто так вышло что земли они собирались не отжимать, а… принимать в дар наверное? Все ж свои, товарищи.
Это отражает и пресловутая речь Маннергейма, противопоставляющая «правильную» национальную претензию «неправильной» идеологической, равноценной «прогибу под совок»:
Также предательски и подло [Ленин] пытается и сейчас, когда чувствует, что наши силы растут, купить наш народ и торгуется ради этого с повстанцами Финляндии, обещая им Беломорскую Карелию, которую его Красная армия разоряет и грабит. Мы знаем цену его обещаниям и достаточно крепки, чтобы удержать свою свободу и поддержать и защитить наших братьев в Беломорской Карелии…
Таким образом, пограничная неустойчивость оформила абстрактную Великую Финляндию в конкретную территориальную претензию, вопреки Гражданской Войне в обычной Финляндии.
Советы признали Красную Финляндию, кайзеровская Германия признала Белую, Белое Движение не признало никого, Антанта жевала попкорн… Границы к востоку от Швеции поплыли и стёрлись, оставляя пространство для фантазии. Некоторые финны поняли это слишком буквально — и широкими жестами записывали в Великую Финляндию всё, что видели. Одни границу по Двине чертили, прямо поперёк признанной ими Латвии, другие чуть не до Петрограда бегали добить выживших, третьи лезли к северным королевствам… Радикалы бросались в крайности, простые люди матерились и отстреливались — всюду царили хаос и беззаконие. Между группировками русских и финнов, красных и белых, британских интервентов и карельских крестьян шли беспорядочные стычки за взгляды, территории или банально за еду.
Ах да, вишенкой легла на торт внезапная активность самих обитателей многострадальной Карелии. Традиционные карельские хутора в «красных» зонах попадали под удар продразвёрстки, раскулачивания и прочих репрессий — на почве недовольства там начали формироваться некие объединения с претензией на государственность. Внешнеполитические планы новых “стран” колебались от вхождения в состав белой Финляндии до союза с ней на правах придатка. Финскому правительству идея официально понравилась — это можно считать первым контактом Великой Финляндии с властями финского государства. Новоиспечённые “государства” в Карелии были признаны, для их поддержки были отправлены миллионы финских марок и тысячи добровольцев… однако к 1920-му почти все эти малые родины были выпилены силами РККА и более-менее благополучно присоединены к Карельской трудовой коммуне.
В процессе гражданской войны красные финны были разбиты и обескровлены, однако выжившие массово побежали через восточную границу. Поскольку они тоже считали карельские поселения частью своей страны, они ничтоже сумнящеся брали их под контроль и устраивали там такой социализм, что обои от стен отклеиваются поток беженцев в Финляндию очень быстро перевалил за 10 тысяч. Для Карелии, это очень много.
Вслед за красными смещалась на восток линия фронта, и вышеупомянутые хаотические стычки приобрели местами системный характер — ещё не разобравшись с красными «дома», отдельные финские политики и офицеры преисполнились в своих братских чувствах и стали собираться навстречу приключениям спасать братушек от притеснения борщевиками. Многие ошибочно считают, что это было приказом или, того больше, политической целью регентского правительства Свинхувуда, мол «забейте на границу и идите как можно дальше». На самом деле инициативу проявили младшие офицеры егерского движения, известного своим национализмом. Разумеется, не было это и неизвестно властям — уже после сбора добровольцев в частном порядке, инициаторы четыре месяца (!) уламывали правительство разрешить им пересечь границу. Наверху колебались — однако после очередной вспышки антибольшевистских восстаний в центральной Карелии дали согласие, под соусом защиты братских народов от красного террора. Ниже краткие итоги всех предприятий, всё по немецким документам:
В 1920 году был заключён Тартуский мир, по которому Финляндия отозвала признание уцелевших общин в обмен на Печенгу-Петсамо — экономически важный выход к Северному Океану. Это — а также десятки тысяч карельских беженцев, которым удалось найти убежище в Финляндии — позволило считать эпопею не полностью провальной. Рады были и большевики — им удалось в критический момент удержать территории, а также присвоить почти всё имущество ушедших, в том числе десятки тысяч голов скота, наличность финских кредитов и прочий мелкий лут. А это при коммунизме, знаете ли, лишним не будет.
Миру мир!
Мир заключён, теперь-то Великая Финляндия зарублена на корню? Если бы. Финское правительство вновь оказалось на распутье. Наиболее радикальные граждане считали мирный договор позорным — где это видано, выменивать братские народы на порт у коммунистов!? Были и более общие претензии к товарищам коммунистам — по условиям договора, советская сторона обязалась «предоставить Карелии автономию», что на практике было выражено в создании Карельской Трудовой Коммуны. Названием автономия исчерпывалась — по принципу управления Коммуна ничем не отличалась от советской республики, а многие руководящие посты в красной Карелии заняли бежавшие из Финляндии красные.
По замыслу разработчиков, целей у Коммуны было три — 1) дать карелам желанную плашку на карте, 2) легитимизировать советскую власть на карельской территории и 3) заиметь плацдарм для устроения революции в буржуазной Финляндии. Последние два пункта Финляндию категорически не устраивали — после всех перенесённых конфликтов коммуняки там воспринимались не лучше, чем капиталюги у красных. В глазах финских политиков, на их границе сформировалась «конкурирующая фирма», тоже стремящаяся объединить под собой финские народы — но под другим цветом и с могучей крышей в лице российского гиганта.
Смешанные чувства царили и в Карелии. Идейных поборников деревенской государственности там было немного — однако и коммунистов тоже. После обретения контроля над областью Советы наскребли по сусекам несколько сотен комми, значительную часть которых составляли беглые финны. Начался Съезд, на котором делегации кемского, олонецкого и ряда других уездов заявили, что «они устали» и призвали «оставить их в покое». Организаторы съезда поняли это как явное желание стать частью Трудовой Коммуны — где хуторян снова припечатали утюжком коллективизации. Этого не оценили, и вопреки усталости в подполье продолжили тлеть повстанческие настроения.
Вдобавок, «государственные» финны пронаблюдали попытку революционного трамплина в Европу через Польшу, почитали воззвания Интернационала о «Финляндии как пути Революции в Скандинавию», послушали рассказы беженцев… и здраво рассудили, что им легитимизация советской власти в Карелии нахер не нужна, при всём уважении к только что заключённому договору.
Таким образом, на руки фенноманам — недавним беззубым ценителям народной музыки и ремёсел — наконец сдали флеш-рояль. У них было независимое государство с новосформированной армией *чек*, отшлифованный годами исследований этно-культурный обоснуй на соседние земли *чек*, в этих землях закрепились красные предатели *чек* и держатся они там, на вид, неустойчиво*чек*. «Красные зло, своих надо спасать» — поэтому необходимо срочно подвинуть не окрепших красных, в идеале закрепившись в «естественных границах» финноугорских народностей.
Так чего мы ждём?
На другой чаше весов находился весь букет последствий прошедшей и потенциальной новой войны — экономических, политических, дипломатических. На месте образа «рубежа и оплота цивилизованного мира перед красной угрозой», который Финляндия потом нарисует, ещё был пустой холст — и хотя Лига Наций только что решила Аландский вопрос в пользу Финляндии, в целом никто ещё не знал как стоит относиться к новой стране. Между тем экономически Республика стояла на столпах лесной, бумажной и добывающей промышленности — эти отрасли производили гораздо больше, чем покупалось у себя, так что вся экономика было очень ориентирована на экспорт. С отвалом имперского рынка сбыта стали нужны как воздух альтернативы — голод, безработицу и разруху надо было срочно чинить.
В такой ситуации военная кампания с туманными целями и непонятными перспективами была сомнительным предприятием. В первый раз не прокатило, чего ожидать на второй? Финны вообще народ очень осторожный и склонный к тщательному планированию своих действий: после внезапного шока Гражданской Войны все были ошеломлены и опасались, даже локально, рисковать повторением — ментальность в этом смысле играла против реваншизма.
Как многие знают, в итоге принципы победили осторожность. В Карелии вспыхнуло новое антисоветское восстание — стало возможно вмешаться и не слишком потерять лицо на международной арене. Советская власть и армия выглядели не сильно стабильнее их временных предшественников… и финны таки соблазнились.
Чтобы нарушение договора не выглядело совсем уж наглым, финны провернули с Советами тот же фокус, от которого сами пострадают 18 лет спустя - аки некроманты воззвав к жизни региональные маня-правительства, Финляндия признаёт их легитимность и в меру своих скромных возможностей помогает им. В 1921 году, на фоне советского epic fail'а в Польше, в Карелии происходит очередной всплеск беспорядков — и соединённые силы местных ополчений и финских добровольцев вновь пробуют границы РСФСР на ощупь.
Внезапно, нащупывается мышца — финские подразделения терпят неожиданные потери в первых же стычках. Офицеры, поначалу считавшие большую численность войск преимуществом, вдруг понимают, что это проблема — конфликт неиронично рискует эскалироваться, а РККА не подаёт никаких признаков разброда и шатания. Командующие вспоминают чем это обычно заканчивается и поспешно отводят войска назад, сделав вид что ничего не произошло. К их облегчению, советская сторона тоже была слишком измотана и не стала объявлять войну: в 1922 был заключён договор об обеспечении неприкосновенности границы, обе стороны замяли свои претензии. Но осадочек, как говорится, остался — в 1923 советская сторона показательно превратила Карелию в ССР. Мол, никакой вам автономии, это теперь наше фасилити.
Все вышеупомянутые перетрубации сказываются и на концепте многострадальной Великой Финляндии: к этому моменту он окончательно приобрёл отчётливую антикоммунистическую окраску в массовом сознании.
Межвоенное время
Выстрелы стихли, на картах засохли последние коррективы, стороны пересчитали трупы и засели в беспокойном ожидании. В Финляндии международная обстановка всё ещё воспринималась как крайне напряжённая - на востоке, где ещё пару лет назад вылупилось «какое-то очередное восстание», теперь возвышалась красная громадина около-имперских размеров. Она поигрывала мускулами на границах, расползлась по Европе ячейками Интернационала и недвусмысленно намекала на скорый пожар Мировой Революции. А вы, господин буржуй, пойдёте на дрова.
Эта удручающая картина дополнялась слаженными, впервые реально эффективными действиями против карельских просветителей — были закрыты церкви и собрания, арестованы энтузиасты. Военный коммунизм, фигли вы хотели.
К 30-м годам всё лишь усугубилось: на фоне падения «Мировой Революции» Троцкого и подъёма «социализма в отдельно взятой стране» Сталина, советское руководство разочаровалось в Карелии как зачатке коммунистической Финляндии. «Финнизация» общественной жизни была прекращена — школы переведены на русский язык, финские фамилии заменены на русские, до трети не успевшего убежать финно-карельского населения стало жертвами репрессий. Этнических финноугров в Карелии резко стало мало — даже меньше чем украинцев. Чем украинцев в Карелии, да. Контрольным выстрелом в интеллектуальную опору финнов в Карелии прогремело дело СОФИН («Союз Освобождения Финских Народностей») — сфабрикованное в 1932 дело против ряда карельских чиновников, обвинявшее в контрреволюционном сговоре с финскими и эстонскими агентами. Это стало сигналом к масштабным чисткам «неправильных», национальных чиновников из беглых финнов и карелов-коммунистов, увенчал их расстрел Эдварда Гюллинга в 1938 году.
«Великая Финляндия» в таких условиях осталась без кислорода — Карелия из объекта паломничества стремительно превращалась во вражескую территорию, а целевую аудиторию финских букварей и листовок вывозили в закрытых вагонах. Даже самые ярые сторонники протекции над карельскими братьями тупо не понимали, как это сделать. О войнах и просвещении пришлось забыть, а других методов экспансии не завезли. На этом фоне панфинские идеи серьёзно маргинализировались.
И углубились.
Полностью такая масштабная идея загнуться не могла, так что она просто окуклилась в определённых кругах. В каких именно? Ну, кто у нас топит одновременно за национальные традиции и милитаризм, да против демократии? Фашисты конечно, они же Лапуа, они же Патриотическое народное движение. В межвоенное время они вели активную политическую деятельность, попутно генерируя знатные лулзы (об этом будет отдельно). Это единственные ребята, кто публично говорил о Великой Финляндии в тяжёлые межвоенные времена — все другие политики вынуждены были засунуть её поглубже и зарабатывать голоса избирателей речами о мире во всём мире. I love democracy.
Тем не менее, за время обитания идеи в кругах синерубашечников Великая Финляндия развилась в том шизоидном масштабе, в котором мы её знаем. Про «до Урала» — это оттуда. Урал, к слову, даже не рекорд — наиболее свирепой Великую Финляндию видел некто Аспелунд, протянувший её (гусары молчать) до Аляски включительно. Карты этого монстра мне найти не удалось.
Короче, Великая Финляндия стала частным случаем генерации лулзов фашистами, которые адекватную — по меркам времени — территориальную предъяву раскрутили до состояния плана по захвату мира. Со всеми вытекающими для своей репутации.
Почему эта братва не рвались к власти? Они рвались. В 1920-е годы они отрицали парламентаризм как таковой и копили ману для переворота — накопив в итоге порядка 2.5% лояльного населения. Позднее, впрочем, они поняли что играть можно и по правилам, создав официальную фракцию в 1929 году. Первые места в Эдускунте, финском парламенте, они получили лишь спустя 4 года — и далее внимание на экран:
В результате миф о том, что в Интербеллум финны на уровне гос. политики хотели захватить Ленинград, Урал, Аляску, небо, Аллаха… остаётся всего лишь мифом. Реальных примеров подобной риторики у господствующих партий автору найти не удалось, и он этим нифига не удивлён. Поэтому о «расцвете финского империализма» можно говорить в той степени, в которой радикальные 4-7% парламента могут определять политику парламентской республики. Встаёт лишь один вопрос — как и где этот мем возник?
In Soviet Russia…
Все, кто хоть раз вёл Интернет-дискуссии, знает: некоторые доводы оппонента проще игнорировать, чем опровергать, а другие, бессмысленные или несостоятельные, использовать против него. И долго, со вкусом показывать на них его некомпетентность. Этот приём стар как мир — и разумеется советская пропаганда не могла упустить такой подарок, как агитация за экспансию. Если что-то «есть в Финляндии» — значит «Финляндия это делает», очевидно в интересах буржуев. Такой подход — здравствующий кое-где и поныне — прекрасно ложился на классовое сознание советского обывателя. В результате советский гражданин был твёрдо убеждён, что Финляндия — это маленький, но смертельно опасный комочек ненасытной агрессии, а все эти «армия в 50 раз меньше» и «социал-демократическое большинство в парламенте» суть ширма и пропаганда.
Впрочем, возможно мыслить так значит повторить ошибку этих самых обывателей — не исключено, что такой взгляд стал следствием уже имевшегося мышления советских людей. К примеру, известно, что попал в эту ловушку и НКВД — по его внутренним документам, «Финляндия надеется вооруженной силой осуществить свои старые планы отрыва от СССР Карелии и Ингерманландии (минимум) и создания «Великой Финляндии», вплоть до Урала (максимум)». Т. е. никто умышленно не вводил советских людей в заблуждение, просто привычка видеть во всём руку центрального правительства вознесла маргиналов финской политики на её, политики, вершину. И привело к своеобразным выводам, живущим до сих пор.
Не Россией единой
Хотя напряжённость приграничных тёрок интенсивнее всего ощущалась на границе с идеологически чуждым Советским Союзом, Великая Финляндия ухитрялась вступать в антагонизм и с другими соседями. Об этом нельзя не упомянуть, т. к. это свидетельствует, что хотя идея тесно срослась с антикоммунизмом, она не стала вокруг него обращаться и применялась к вполне себе легитимным капиталистическим государствам.
Собственно, таких около Финляндии всего два — Швеция и Норвегия. У шведов финны мягко попытались отжать финноязычную область Норботтен — на минуточку, самый большой регион Швеции, 22% площади. В ответ шведы вежливо предложили отдать им шведоязычные Аланды и Юго-Восточную Финляндию — на этом диалог завершился, обе стороны остались офигевать от собственной наглости.
Ещё веселее вышло с квелами — финноугорской народностью, проживавшей в провинции Финнмарк, в Норвегии. Тоже крупнейший регион страны, 15% общей площади. Этому региону ещё в 20-е годы финны потребовали дать высокую автономию, с заявкой на переход в состав Суоми. К 30-м претензию повторили — но норвежцы сделали круглые глаза и развели руками. Какие финноугорские народности? Оказалось, они с первого раза восприняли предъяву близко к сердцу и усиленно норвегизировали (не шучу, есть такой термин) почти все местные малые народы. По-фински в этой области уже не говорили — так что вопрос отпал сам собой, финны грустно закатали губу.
Минуточку…
Постойте, скажет мне читатель, а как же вторая Клятва Меча? Их же было две! И где государственные реляции на тему расширения земель, которые гуглятся в два тычка? Оо, это детища сумрачных лет Второй Мировой. О том, как великофинляндского монстра накормили реваншизмом и что из этого вышло — читайте в следующей части завтра.
Продолжение следует…
Автор: Даня Годес
