Продолжение писем Екатерины II к барону Фридриху Мельхиору Гримму
СПб. 20 сентября 1783 г.
Этот год был и для вас, как для меня, роковым. Болезни и горести сменялись у меня по очереди: приходилось беспокоиться за каждого из близких мне людей. В течение летних жаров я захватила кашель и думала, что у меня сделается чахотка; князь Потёмкин (Григорий Александрович) чуть не умер; генерал Ланской (Александр Дмитриевич) едва не сломил себе шеи и шесть недель был болен. Вот при каких прекрасных предзнаменованиях родилась Александра Павловна. Боюсь еще, чтоб не умер фельдмаршал князь Голицын (Александр Михайлович). Состояние его здоровья мне вовсе не нравится. Это отличный и честный человек, к которому я очень привыкла, которого люблю и уважаю.
Надо полагать, что синьор Скородумов (Гавриил Иванович) существо очень ленивое: с тех пор как он здесь, решительно никому он ничего не сделал. Да благословит Бог дарования г-на Щедрина (Феодосий Федорович) и избавит его от всякого пенсиона, убивающего дарования в художниках.
Мне досадно, что вы тратите время с людьми вроде Гюльзена: это отъявленный глупец. Представьте, что он бросался в ноги к покойному графу Панину (Никита Иванович), умоляя его открыть ему тайну масонского всецелебного лекарства. Он думал, что Панин владел этою тайною. То же делал он и со многими другими лицами.
21 сентября 1783. Я в восхищении от доверия, которое вы мне оказываете, и поистине разделяю ваши печали и заботы, как вы разделяли мои по поводу незаменимых понесённых мною утрат в князе Орлове (Григорий Григорьевич) и Бауэре. Я не могу о них вспомнить и не расплакаться, и перед тем как ехать в Фридрихсгам, я уговорилась со шведским королем (Густав III), чтоб он со мною не заводил о них речи. Он так и сделал; но я сама стала вспоминать их.
Я передала генералу Ланскому про ваше желание, чтоб кто-нибудь из Ланских всегда был в дороге. Он мне выразил своё удовольствие по поводу вашего отзыва, что "Ланские отлично исполняли свои обязанности". Я ему ежедневно говорю, что все их племя от природы доброе; сам же он перл изо всего племени, потому что никто, даже Базиль, не стоит своего дяди (здесь Василий Сергеевич Ланской) .
13 октября 1783. Слушайте: сказать правду, Зельмира не слывет у нас за умную женщину, но я знаю за нею уменье заставить других хохотать, и, по-видимому она любит всякое живое упражнение; поэтому я не разделяю общего о ней мнения. Мне кажется, что она застращена своим медведем (здесь супругом Фридрихом I-м), и этот страх поддержан невесткою (здесь великая княгиня Мария Федоровна) во время поездки медведя в Херсон (он оттуда возвратился). Оттого Зельмира боится раскрыть рот. Впрочем, она очень молода и никого не знает. Я подозреваю, что матушка, как и батюшка, не из орлиной породы. Зельмира не получила выдержки, как следовало бы предполагать. У нас ее не находят ни умною, ни любезною, потому что она постоянно задумчива и молчалива.
19 декабря. Читали вы когда "Индийские басни Бидпая" и Локмана? Знаете ли, что все новые писатели, даже Монтескье и Вольтер, делали оттуда похищения? Вот великолепное открытие, которое я сделала нынешнею зимою.
Кстати, поздравляю вас с воздушными колесницами, летающими вокруг ваших голов (здесь аэростаты). Когда они усовершенствуются, очень приятно будет съездить отсюда в Париж в три дня. На всякий случай, я велю держать наготове для вас топленные комнаты. Говорю: топленные, потому что уже три дня наш градусник колеблется между 18 и 27°.
Я могла бы написать вам целую книгу о прекрасных открытиях, которые ежедневно делаю, сочиняя или портя вторую эпоху Российской империи; но большую часть моих размышлений я помещу в некоторого рода обозрение, которое последует за второю эпохою, и после этого обозрения я кончу свою работу, потому что в Москве, в Архиве, подначальные покойного Миллера (Герхард Фридрих) сочиняют для образцовых училищ российскую историю гораздо лучше моей. Может быть, я постараюсь к каждой эпохе написать по обозрению "на мой" лад. Что вы об этом думаете?
СПб., накануне Рождества Христова 1783 г.
Благодарю вас за посмертные сочинения Монтескье и за превосходные раскрашенные эстампы с изображением шара-аэростата. О небо! Даруй им поскорее перья, дабы ни один из делающих опыты не сломал себе шеи, падая с высоты. Как вы ни прибудете, по земле, воде или воздуху, всегда будете желанным гостем. Хотя кёльнские газетчики и говорят, что императрица умерла, но она чувствует себя лучше, чем во многие другие зимы, - я же вовсе не лгу.
Когда я приказывала просить саксонского курфюрста, чтобы он позволил графу Ангальту (Фёдор Австафьевич) перейти ко мне в службу, он отказался наотрез; но граф Ангальт, узнав о том, подал в отставку, чего он и прежде желал и, уволившись от саксонской службы, поступил в мою. Вот, стало быть, здесь теперь одним другом прибыло козлу отпущения.
1784 год
28-го марта 1784 г.
Я написала прекрасную инструкцию для воспитания господ Александра и Константина. Пришлю вам её, когда мне переведут её как должно. Покамест, эти благородные господа забавляются, под руководством немца-столяра, господина Майера, изучением его столярного искусства и добрую часть дня пилят, полируют и пр. Не правда ли, забавно, что будущие государи воспитываются учениками столярного дела. Но игрушки прискучили Александру, и столярное искусство заступило место игрушек. Им занято наше время, и устранено безделье.
Лагарп будет в числе состоящих при Александре так, чтобы он говорил с ним не иначе как по-французски. Другому поручено говорить с ним по-немецки. По-английски он уже говорит. Вообще "наше маленькое дело" в ходу, сообразно нашим силам. Расскажу вам замечательную черту его. Брат его простудился, и ему запретили подходить к окну, которое выходит на балкон и из которого дуло. Малютка, очень шаловливый, беспрестанно подходил к окну, на паркете сделали черту и приказали, чтоб он не переступал за нее. Но тот все-таки переступил.
Тогда старший говорит ему: "Братец! Когда мне приказывают не ходить дальше, я, чтобы не забыть, нарочно провожу в мыслях черту позади той, которая мне назначена, и коль скоро из шалости я переступлю эту мою черту, тотчас припомню, что не надо переступать другую".
5-го апреля 1784. Если бы вы видели, как генерал Ланской вскакивает и хвастает при получении ваших писем, как он смеется и радуется при чтении! Он всегда огонь и пламя, а тут весь становится душа, и она искрится у него из глаз. О, этот генерал существо превосходнейшее. У него много сходного с Александром. Этим людям всегда хочется до всего коснуться, и я страх как боюсь, чтобы любезный ваш генерал не сделался аптекарем.
Какой-то англичанин прислал ему всевозможных и самых лучших аптекарских снадобьев, и у него так и чешутся руки, чтобы разлагать, соединять и смешивать эти вещества. Не ручаюсь, чтоб в эти три дня, беспрестанно разбирая свои снадобья, он уже собственноручно не попотчевал ими кого-нибудь из своих калмыков и татар, живущих у него на заднем дворе. А повод прекрасный: с наступлением Пасхи немало бывает желудочных болезней в нашей благочестной стране.
Царское Село, 8 мая 1784 г.
Гоните, гоните печальные мысли. Они годятся только на то, чтобы мучить людей. Я желаю, чтоб вы одержали победу в этой борьбе. Поглядите кругом себя и не предавайтесь ощущениям одиночества. Будьте уверены, что всякий раз, как вам приходит на ум, что я вас забыла или равнодушна к вашей участи, вы ошибаетесь и набиваете себе голову вздором. Я знаю, что возражения эти не столь вежливы и лестны, сколько правдивы, но ведь всякий думает и пишет, как может. Понимаете, козел отпущения?
Я очень рада, что в ваших глазах я не мраморная статуя и что вы знаете, как, даже в то время, как улаживались крымские дела, я не переставала сочувствовать вашему горю. 1783 год был несчастлив для меня и для вас, но вообще я замечала, что мои тяжкие горести сопровождаются событиями радостными и славными: госпожа Таврида стоила мне много слез вследствие утрат, мною понесенных и мне угрожавших. Зачем вы питаетесь печальными мыслями, и в вас замечается какое-то отшельничество? К чему это?
Поверьте мне, надо продолжать жить, как вы привыкли, без всякого изменения, для здоровья нужно продолжать жить, как живешь.
Царское Село, 10-го мая 1784 г.
Что бы там не говорил вам про меня граф Гага (т. е. шведский король Густав III), для него я прескучная особа, скучная до смертельной зевоты; но он в том не смеет признаться, потому что у нас есть страстишка придавать цену тому, что ценится другими, а сами мы, в сущности, остаемся к тому безучастны; и потому еще, что мы вовсе не то, чем хотим казаться. В Фридрихсгаме мы считали нужным каждый день, с четырех часов до шести, проводить время один на один с вашей покорнейшей услужницей, Бог знает для какой радости; кажется, для того только, чтобы другие видели.
Уж мы, бывало, говорим, говорим, и, бывало, заметив, что он зевает и, желая положить конец болтовне, я, как скоро заслышу, что есть какая-нибудь человеческая душа в приемной, отворяю дверь, чтобы избавить их Шведское и Российское величества от этих скучных и нелепых бесед с глазу на глаз. От этого я смерть как потела, что немало способствовало тому, что я простудилась прошедшим летом, так как это продолжалось целых шесть дней.
Вести, которых вы требуете. Императрица в текущем 1784 году в Херсон не поедет, если только вы не добудете ей летучей колесницы, нарочно для этой цели. В Париж она не поедет никогда, даже для того, чтобы повидаться с вами; опять разве добудете летучую колесницу. Меня туда ничто не манит: ни братец Гага, ни папа, кроме одного козла отпущения.
Ну, полно вам хныкать: лето никогда еще не проходило без листьев, по сказанию Бюффона, а козел отпущения не оставался без писем; они у него были, есть и будут. Кстати, надо вам знать, что ее величество, дражайшая императрица, вчера изобразила в виде рисунков для медалей весь первый период Российской Истории, и что генерал Ланской, увидав эти наброски, сказал мне, что "это прелестное произведение". Дело в том, что этот генерал начинает исправлять должность вашего наместника, т. е. когда сделают что-нибудь такое, чем хотят похвастать, то показывают ему.
Как же не любить тех, кто нас любит? Если меня любят, то и я люблю. Я полагаю, что "Таврида" имя греческое, а "Крым" - татарское. Если вы только этого ждали, чтобы помириться, то вам бы уже давно следовало заключить мировую.
Посылаю вам писанные на фарфоре медальоны Александра и Константина: вы должны иметь их. В физиономии младшего вы заметите много сходства с Петром 1-м. Большая фабрика в итальянском стиле, которую господа Ланской и Кваренги вместе строят, ломают, перестраивают, воздвигают вновь, находится на площади против зимнего дворца (здесь о доме для Ланского). На Адмиралтейскую площадь будут переведены все Коллегии, Сенат и присутственные места, и набережная будет продолжена.
19 мая 1784 г. Царское
Слушайте, козел отпущения, что я вам скажу. Вольтерова статуя, работы Гудона, выложена и поставлена в Утренней зале (здесь беседка в Царскосельском саду). Там её окружают Антиной, Аполлон Бельведерский и много других статуй, модели которых привезены из Рима, а отлиты они здесь. Когда входишь в эту залу, то буквально захватывает у тебя дух и, о чудо! Вольтер работы Гудона не терпит изъяна от своего окружения. Он помещен отлично и созерцает всё, что есть прекраснейшего между древними и новыми статуями.
Господин козел отпущения припомнит, что в зале этой одна дверь выходит на озеро, а другая на очень густую просеку. С тех пор, как там Вольтер, смотреть Утреннюю залу ходят караванами.
Другая новость: сэр Том Андерсон околел нынешнею зимою и положен со своею надписью позади гранитной пирамиды. У меня не хватило еще духу пойти туда, и я объявила об его смерти только нынче. Он дожил до 16 лет.
Царское Село, 7 июня 1784 г.
Я встала в шесть с половиною часов и занесла в некую записку, которую я веду и которая у нас называется материалами, следующие слова: "Монастыри и общины суть плохие наследники. Они управляют либо дурно, либо же чересчур хорошо, так, что нарушают справедливость". Прекрасное это умозаключение тотчас породило во мне желание написать вам, что вчера во второй раз я слышала пение удивительной Тоди (Луиза), и что певица эта, по моему единственная в своем роде, чрезвычайно как взбудоражила мне голову.
Она мне доказывает, что совершенство имеет свои неоспоримые права и что права совершенства состоят в поднятии душ, как у людей ученых, так и у невежд. Сказав вам это, прошу вас мне сказать, как и почему первая и вторая мысль сцепились и последовали друг за другом в моей голове; я же не вижу в них никакого сродства, разве сроднило их мое желание сообщить вам ту и другую.
2 июля 1784. Когда я начинала это письмо, я была счастлива, и мне было весело, и дни мои проходили так быстро, что я не знала, куда они деваются. Теперь уже не то: я погружена в глубокую скорбь; моего счастья не стало. Я думала, что сама не переживу невознаградимой потери моего лучшего друга, постигшей меня неделю тому назад. Я надеялась, что он будет опорой моей старости: он усердно трудился над своим образованием, делал успехи, усвоил себе мои вкусы.
Это был юноша, которого я воспитывала, признательный, с мягкой душой, честный, разделявший мои огорчения, когда они случались, и радовавшийся моим радостям. Словом, я имею несчастье писать вам рыдая. Генерала Ланского нет более на свете (умер 25 июня 1784 г.). Злокачественная горячка, в соединении с жабой, свела его в могилу в пять суток, и моя комната, в которой мне прежде было так приятно, превратилась в пустыню.
Накануне его смерти я схватила горловую болезнь и жестокую лихорадку, однако со вчерашнего дня я встала с постели, но слаба и до такой степени болезненно расстроена в настоящее время, что не в состоянии видеть человеческого лица без того, чтобы не разрыдаться и не захлебнуться слезами. Не могу ни спать, ни есть; чтение нагоняет на меня тоску, а писать я не в силах. Не знаю, что будет со мной; знаю только, что никогда в жизни я не была так несчастна, как с тех пор, как мой лучший и дорогой друг покинул меня.
Я открыла ящик письменного стола, нашла там этот начатый листок, написала эти строки, но затем силы изменяют мне.
СПб., 9-го сентября 1784 г.
Мне следует отвечать на три письма ваши, из которых последнее, от 11 (22) августа, требует спешного ответа.
Признаюсь, за все это время я была не в силах писать вам, потому что знала, что это заставит страдать нас обоих. Через неделю после того, как я написала вам мое июльское письмо, ко мне приехали граф Орлов (Фёдор Григорьевич) и князь Потемкин. До этой минуты я не могла выносить человеческого лица. Оба они взялись за дело, умеючи. Они начали с того, что принялись выть заодно со мною; тогда я почувствовала, что мне с ними по себе, но до конца еще было далеко.
От слишком сильно возбужденной чувствительности я сделалась бесчувственной ко всему, кроме одного горя; это горе росло каждую минуту и находило себе новую пищу на каждом шагу, по поводу каждого слова. Не подумайте впрочем, чтобы, невзирая на весь ужас моего положения, я пренебрегла хотя бы последней малостью, для которой требовалось мое внимание: в самые тяжкие минуты ко мне обращались за приказаниями по всем делам, и я распоряжалась как должно и с пониманием дела, что особенно изумляло генерала Салтыкова.
Более двух месяцев прошло без всякого облегчения; наконец, стали наступать промежутки, сперва только часы, более спокойные, потом и целые дни. Так как начиналась осень и становилось сыро, в Царском Селе пришлось топить комнаты; в моих стало дымить, и так сильно, что вечером пятого сентября, не зная, куда деваться, я велела подать карету и приехала нечаянно, когда никто не ожидал, сюда в город, где высадилась в Эрмитаже; вчера в первый раз выходила к обедне и в первый же раз, стало быть, опять видела всех, и меня все видели.
Но, признаюсь, это стоило мне такого усилия, что, возвратясь к себе в комнату, я почувствовала упадок сил, и всякий другой непременно упал бы в обморок, чего со мною отродясь еще не бывало.
Теперь поговорим о главных пунктах вашего письма. Когда Эмилия (здесь дочь умершей г-жи д’Эпинэ) будет выходить замуж, подарите ей от моего имени двенадцать тысяч рублей, а если у вас нет моих денег, трассируйте на нас. Только чтобы это не попало в газеты.
Выдайте вдове Дидерота тысячу рублей; это составит пенсион за пять лет вперед, по двести ливров в год. На все другие пункты вашего письма дам ответ в другой раз; теперь вы извините: право, пишучи к вам, делаю усилие над собой, потому что чувствую себя слабою после Бог знает скольких всякого рода лихорадок, которые я перенесла за последние два с половиной месяца. В это время я прочла полдюжины русских летописей и три тома "Первобытного мира". Знакомы вы с этой книгой? Еще я добыла себе всяких словарей, какие только можно было сыскать, между прочим финский, черемисский, вотяцкий, и теперь все мои столы завалены этим добром.
Кроме того я собрала множество сведений о древних славянах и скоро буду в состоянии доказать, что славянам обязаны своими названиями большая часть рек, гор, долин и местностей во Франции, Испании, Шотландии и других странах.
Очень обязана вам за предложение приехать сюда; но советую не делать этого, потому что или мне будет суждено умереть на ваших глазах, или вам на моих, что будет слишком грустно для того из нас, который переживет другого. Не говорите мне о покупках, особенно известного рода (здесь художества). Уже очень давно я покупала не для себя.
14-го сентября 1784 г.
Все меня огорчает, а я никогда не любила быть жалкою. Видно, от подобного состояния не умирают, так как я вот осталась жива и только шесть дней пролежала в постели.
Изо всех, окружавших генерала в продолжении этой злокачественной пятнистой горячки (fièvre maligne et pourprée), которая началась болью горла 19-го июня в три часа пополудни, я одна захватила горловую болезнь, от которой чуть было не умерла. Представьте, в этот самый день он пришел ко мне как у него разбаливалось горло, и объявил, что у него готовится опасная болезнь, от которой он не встанет. Я постаралась выбить у него эту мысль из головы, и мне показалось даже, что он перестал думать о своей болезни.
В половине пятого он ушел к себе, в шесть я вышла гулять в сад. Он пришел туда и вместе со мною обошел вокруг озера. Когда мы вернулись ко мне в комнату, он опять стал жаловаться, но попросил меня сыграть обычную партию в реверси; игра продолжалась недолго, потому что я видела, что он страдает. Когда все ушли, я посоветовала ему пойти к себе и лечь в постель; он так и сделал и послал за очень хорошим хирургом, который живет в Царском Селе. Врач нашел у него перемежающийся пульс и на другой день в семь часов поручил сообщить мне, что он желал бы иметь кого-нибудь из своей братии для совещания.
Я послала ему Кельхена и отправила нарочного в Петербург за Вейкардом. К полудню приехал Вейкард; когда я узнала об его приезде, я пошла к больному, которого нашла в сильном лихорадочном состоянии. Вейкард отвел меня в сторону и сказал: это нехорошо. Я сказала ему: но что же это такое? Вейкард отвечал: злокачественная горячка, и он умрет. На это я сказала: Неужели нельзя помочь? А молодость? А крепкое сложение?
- Да, сказал он, - это, правда, конечно; но пульс-то перемежающийся, и я могу сказать наперед, как это пойдет далее, час за часом. Я позвала Кельхена. Этот, хотя и более политик, чем Вейкард, однако тоже не скрыл своих опасений. Между тем больной упорно не хотел ничего принимать: он дал пустить себе кровь, поставил ноги в воду, пил много воды и другого питья, но не принял никакого лекарства. В четверг, целые сутки, он много спал, все лицо сильно опухло, и кончик носа побелел.
В пятницу приехал доктор Соболевский, его приятель; он заставлял его пить много холодной воды и давал есть разваренные винные ягоды. Ни Вейкарда, ни других он не хотел видеть до самого вечера, когда лихорадка усилилась с жестокою тоскою. В субботу ему, по-видимому, стало немного легче; но к полудню началась рвота, рвало весь день, после чего он стал икать, и выступили багровые пятна. Впрочем, в субботу вечером Вейкард приходил сказать мне, что, если не последует прилива к мозгу, больной, быть может, еще и оправится.
В это время стояла сильная жара. В воскресенье его переместили в более прохладную комнату. Он перешел туда на своих ногах; в три часа я пришла к нему, и он говорил мне, какие он сделал распоряжения, чувствуя себя очень худо накануне. В это время он еще не заговаривался, но через час у него начался бред. Он называли всех по имени и отчеству; но между тем стал заговариваться и сердился на всех, что ему не хотят привести его лошадей и запрячь их в постель. Такое раздражение подало нам надежду, что его вырвет желчью, но этого не случилось.
В понедельник он стал слабеть с каждой минутой. Я вышла от него в одиннадцать часов, совсем ослабев, и скрывала мои собственные страдания до вторника утром. Забыла сказать вам, что в понедельник я посылала за Роджерсоном, который тогда собирался уезжать на воды. Иван Львович Чернышев напомнил мне о джемсовых порошках (здесь потогонное средство), которых немецкие доктора и хирурги будто бы не умеют давать, Роджерсон дал ему этих порошков, но без всякой пользы.
Теперь, после того, как я вам высказала всё это, у меня стало легче на душе, и я надеюсь написать вам длинное письмо, между тем как, начиная, я могла писать только отрывочные слова.
Посылаю вам опять медальон Константина, тут он несколько похож на Петра 1-го. Вы, кажется, уже знаете, что Лагарп определен к Александру. Это тот швейцарец Лагарп, который путешествовал с обоими Ланскими, забулдыгой и Базилем. Он признает дарования в своем ученике Александре.
18 сентября 1784. Прошу вас взглянуть на прилагаемые листы. Они написаны после чтения книги г-на Бальи об истории астрономии. В этом сочинении он много говорит о первоначальном народе, который мог существовать в Сибири. Я начала искать разъяснений этому мнению, разделяемому и г-м Бюффоном. Содержание моих листов может быть занимательно для Бальи и Бюффона, в таком случае вы можете показать им сии слабые опыты; и если господа эти захотят послать нам вопросы, вы мне их доставьте.
Но вот что для одного вас, потому что это еще не достаточно обследовано. Салийцы и Салические закон, Хильперик 1-й, Хлорис и все Меровинги были славянского происхождения, равно как все Вандальские государи в Испании: имена их и походы на это указывают. Величайшими врагами Славян были итальянские монахи. Они ненавидели их как язычников и как христиан не ихнего вероисповедания. После этого не удивляйтесь, что французские короли, коронуясь в Реймсе, присягают на славянском Евангелии. Хильперик I-й был лишен престола за то, что он желал, чтобы галлы, получившие свою азбуку от римлян, прибавили к ней три греко-славянские буквы, именно: "ч", "х" или "хер" и "пси".
Если бы г. Кур де Жебелен (Антуан) знал по-славянски или по-русски, то сделал бы еще более любопытных открытий. Я считаю его всемирную грамматику одним из превосходнейших творений, появившихся в нынешнем веке.
21 сентября 1784. Скажу вам: что касается дел общественных, то все пойдет своим чередом, по-прежнему, но в моем личном существовании прежде я была очень счастлива, а теперь лишилась этого счастья. Я стараюсь утопить себя в чтении и письме, вот и все; у меня остается одна только крайняя чувствительность к невознаградимой утрате, которую я испытала.
23 сентября 1784. Вскоре я вам сообщу новости об этрусках и о рунических древностях. Вы увидите, что дело начинает разъясняться. Писатели и историки не знали по-русски и потому страшно напутали и затемнили истину. Я отдумала: не показывайте этих тетрадей ни Бальи, ни Бюффону. Это не их дело, хотя они первые указали на существование народа, об открытии которого, пожалуй, и не заботятся. Впрочем, делайте, как хотите: это не охладит наших разысканий. Заметьте, что я не даю себе полного отчета в том, что пишу в этом письме, и не имею духа перечесть его. Но оно для вас, и вы лучше оцените состояние моей головы.
26 сентября 1784. Сейчас получила ваш №76, в котором вы спрашиваете о моем здоровье; на это скажу вам, что я не больна и не была больна после моего письма от 2 июля, но до крайности огорчена. Да, я не в состоянии обещать вам, что буду писать каждую неделю, потому что буду забывать обещание: я никогда не умела подчинить себя такому этикету; да и к чему так аккуратно посвящать во всё почтамтских чиновников.
Относительно камей скажите тем, кто будет вам их предлагать, что я их никогда не покупала для себя лично, так как не знаю в них толку, а вперед и совсем не буду покупать. Если вы желаете иметь верное понятие о моем положении, скажу вам, что вчера исполнилось три месяца с тех пор, как я не могу утешиться после моей невознаградимой потери. Единственная перемена к лучшему состоит в том, что я опять привыкла к человеческим лицам; впрочем, сердце также обливается кровью, как и в первую минуту.
Долг свой исполняю и стараюсь исполнять хорошо; но моя скорбь велика, какой я еще в жизни никогда не испытывала, и вот уже три месяца, как я нахожусь в этом ужасном состоянии и страдаю адски.
1785 год
20 февраля 1785 г.
За эту зиму я составила список из 280 слов (здесь для словаря), которые велела перевести на сто восемьдесят языков и наречий; мне их еще продолжают доставлять всякий день: вот и все, чем я занималась. Чувствуя себя неспособной ни к чему, я полагала, что не к чему писать. Русская история заснула; мои внуки подрастают; прекрасная Елена (Павловна) достойна этого имени, потому что этот ребенок в самом деде красавица, вот почему я и назвала ее Еленою. Местоположение дачи, которую я купила, очень приятно.
Как видите, не смотря на все газетные толки, я еще не умерла; у меня нет и признака какой-нибудь болезни, но до сих пор я была существом бездушным, прозябающим, которого ничто не могло одушевить. За это время я увидела и узнала, сколько у меня истинных друзей, и их дружба часто мне была к тягость; между тем, уже во многом они сумели произвести поворот к лучшему, и надо сказать правду, это уже немало, а затем баста. Вот все, что я имею сказать вам. Будьте здоровы.
5 марта 1785 г.
Я успела глубоко убедиться в том, что у меня есть друзья; самый могучий, самый деятельный, самый прозорливый из них, бесспорно, фельдмаршал князь Потемкин. О, как он приставал ко мне, как не давал мне покоя, как я его бранила, как на него сердилась! Но он не унывал, подступая то с той, то с другой стороны, пока вытащил меня из моего кабинета длиною в десять сажен, в Эрмитаже, в котором я поселилась. Надобно отдать ему справедливость: он умнее меня и все, что он ни делал, было глубоко обдумано.
Я очень обязана вам за участие, которое вы принимали в моем положении. "Первобытный мир", первобытные языки, словари двухсот языков сделали из меня совершенно нелепое существо. Я хотела утопить мое горе во всем этом хламе, между тем этот хлам нагонял на меня тоску, и я наводила скуку на других.
Тем временем господа Александр и Константин перешли на руки мужчин; воспитание приняло определенное направление на основании неизменных правил; они являются прыгать вокруг меня, и мы поддерживаем подобающий тон. Смею утверждать, что эти дети подают очень большие надежды. Барышни, их сестрицы, здоровы; но старшая не в моем вкусе; быть может, я соблазнюсь красотою младшей (Елена-прекрасная). Говорят впрочем, что она похожа на меня, и я чувствую к ней некоторую слабость.
Очень рада, что мы сходимся во мнениях; я всегда говорила, что этот магнетизм никого не вылечивает, но и уморить также никого не может. Я думала, что одна я способна выть за чтением романов или во время представления трагедий; теперь оказывается, что вы делали тоже самое весь свой век: вот отчего вы так хорошо понимаете меня, умеете меня угадывать и истолковывать мое душевное состояние лучше меня самой. В виду этого вы уж сделайте милость, выносите меня пока во всем моем настоящем слабоумии.
Я нахожу, что письмо дочери Дидерота написано превосходно и с силой. Письмо Эмилии прелестно, и так как вы производите ее в мои фрейлины, то быть по сему. Желаю, чтобы это могло способствовать ее счастью. Пришлите мне сочинения Дидерота; заплатите за них, что спросят; разумеется, я не выпущу их из своих рук, так что они не могут повредить никому; пришлите мне их вместе с библиотекой Дидерота. Зачем вы хотите ехать в Швейцарию? Если удаляться от дел, то приезжайте сюда; к тому времени, может статься, и я опять несколько поумнею.
18 марта 1785 г.
Надобно рассказать вам, что сегодня затеял Александр. Он смастерил себе круглый парик из куска ваты и, пока мы с генералом Салтыковым дивились тому, что его прекрасное личико не только не обезобразилось от этого наряда, но еще похорошело, он сказал нам: "Пожалуйста, смотрите не столько на мой парик, сколько на то, что я буду делать". И вот он берет комедию "Обманщик" (сочинение Екатерины II высмеивающее графа Калиостро), которая лежала на столе, и начинает представлять одну сцену с тремя действующими лицами; всю эту сцену он разыгрывает один, придавая каждому лицу тон и телодвижения, свойственные роли, которую он изображает.
Никогда еще ни Калифалькжерстон, ни Самблен, ни его дворецкий не были разыграны лучше, с большою естественностью и правдой, и сверх того, с той изящной грацией, которую этот ребенок умеет придать всем своим затеям. Мы просто глазам не верили, глядя на то, что он выделывал, и при этом помирали со смеху. Никогда никто не учил его драматическому искусству; но этой зимой он бывал на представлениях в малом эрмитажном театре. Он посещал театр усердно и с большим вниманием, и перед спектаклем охотно читал сам или просил прочитывать себе пьесу.
Признаюсь, меня удивили способности, которые выказал сегодня этот мальчуган. Не может быть, чтобы он не удался; он идет себе сам собою, и как еще!