Долгие годы чтение прозы Ивана Шмелева сталкивалось с неодолимым противодействием – она казалась мне вариантом слащавого лубка, немыносимо-приторной идеализацией дореволюционного жизненного уклада. Однако, с тех пор прошло много времени: оказались прочитанными «Няня из Москвы» и «История любовная», оставившие глубокий след в моей читательской судьбе. И вот, видимо, пришло время и для самой прославленной книги Шмелева – «Лето Господне», то ли сборника рассказов, каким она кажется поначалу, то ли полноценным романом, которым становится в финале. В любом случае укрепляюсь в мысли, что неприятие шмелевского отношения к реальности и людям вызвано не иначе как неподготовленностью читателя, его духовной отдаленностью от праведности и святости.
Вспоминаю, как один мой друг сказал, что некоторые его знакомые выстраивают всю свою жизнь «по Шмелеву». И действительно велик соблазн внешнего копирования бытового устройства жизни, каким оно предстает в «Лете Господнем», пусть даже оно глубочайшим образом воцерковлено. Однако, само развертывание этой книги от описания праздников и постов, насыщенных светом и весельем, к скорбному событию в жизни рассказчика – болезни и смерти отца показывает, что былое не вернуть. Вся эта жизнь, такая яркая в детстве, безвозвратно утрачена. «Лето Господне» - книга-воспоминание, вовсе не лубочная и не идеализирующая прошлое, в ней есть место и сложным образам, например Василю Васильевичу (пропойце и вместе с тем ответственному слуге отца героя), или скажем, пунктирному, почти незаметному образу матери, с которой у Шмелева, как известно, были сложные отношения.
Автор писал «Лето Господне» почти двадцать лет, видимо, потому, что хотел детально и скрупулезно все вспомнить: и действительно, внимание Шмелева к устной речи, в том числе и простолюдинов, позволило ему акустически богато обрисовать то, что не смогли сделать многие до него (наверное, за исключением Лескова) – дать портрет русского соборного единства как семьи. В данном романе чувствуется как никогда в русской прозе восприятие целого народа, как семьи во Христе, как Богочеловечества. Никто не живет в «Лете Господнем» автономно, отделяя себя от других, здесь все зависят друг от друга и не забывают друг о друге. Это почти рай в каком-то смысле: здесь никто не обделен вниманием и участием. Многие исследователи писали о так называемом «пищевом коде» в романе Шмелева: так и есть, в романе пище уделяется много места, но, думаю, потому, что рассказчик – то ребенок, то эмигрант, видящий прошлое из голодных лет конца сороковых.
Гастрономическое изобилие в «Лете Господнем» нужно для того, чтобы читатели, как можно, ярче, осязательнее, зримее, вплоть до вкуса, ощутили, как жили тогда, и как это все было уничтожено революцией. Мы знаем по страницам того же «Преступления и наказания», как жило студенчество в Петербурге, но столица – это еще не вся Россия. Для Шмелева важна богомольность дореволюционных москвичей, не отравленная новомодными западными идеологическими течениями. Потому в «Няне из Москвы» он так остро и противопоставил одно другому. В то же время нельзя не признать, что, когда Шмелев пишет нечто остропроблемное, у него все же получается лучше и убедительнее, чем когда он показывает, как скорби буквально прорастают из беспечной, вернее беспопечительной жизни ребенка.
Если бы «Лето Господне» с его описанием годового богослужебного круга, традиций, бытовых верований и привычек, связанных с ним, ограничивалось первыми двумя частями, текст бы сильно проиграл, став всего лишь сборником рассказов о жизни купеческого Замоскворечья. Однако, именно третья часть сообщает ему ту цельность, которая и делает его полноценным романом. Есть мнение, что у «Лета Господня» нет аналогов в русской литературе, зато есть кинематографический эквивалент – «Сибирский цирюльник» Михалкова. С этим нельзя не согласиться, ведь и там и там создатели попытались проникнуть в сам код нашей ментальности. Увидели в дореволюционной России то национальное и религиозное единство, которое позже подменилось узкоклассовым подходом, а затем вообще буржуазной атомизацией – жизнью человека лишь для самого себя.
Сейчас же для того, чтобы увидеть нацию единой, нужно именно то восприятие, которое предложили Шмелев и Михалков, - кафоличность, духовно-семейственные узы, связывающие русского человека с окружающими, ибо духовная автономия – это смерть (для того, чтобы это увидеть, стоит открыть любую книгу Мишеля Уэльбека). Иван Ильин, которому Шмелев посвятил «Лето Господне», писал, что эта книга – не о прошлом, а о будущем России. Каждому из нас остается лишь на это надеяться, прилагая возможные усилия для реализации этого будущего.
