Глава 5.
Шура, одетая в легкую одежду, обмерзшая как сосулька, появилась на пороге Мелекесского детского дома, занимавшего необыкновенно красивый купеческий особняк из красного кирпича. Детдомовские ребята сбегали и позвали сестренку Пану. Девочки обнимались и плакали. Всю одежду с Шурочки сняли и сожгли, саму обрили наголо, поскольку на ней были сплошные вши, вымыли, накормили и положили спать на невиданное чудо – постель с чистыми белыми простынями. Совсем рядом в своей кроватке лежала любимая Паночка. Шурочка плакала от счастья. Пана легла с ней рядом, обняла ее. Сестры проговорили всю ночь и только под утро, наконец, заснули.
До войны жизнь в детдоме была замечательной. В столовой на столах стояли вымытые фрукты, разрезанные арбузы, и дети могли в любое время заходить туда и есть их, сколько угодно. Работали самые разные кружки. Воспитанники и педагоги жили одной дружной семьей. Дедушка Сталин хорошо заботился о сиротах. Но началась страшная война. Детдомовских лошадей забрали для фронта. Дети пахали и возили овощи с поля, впрягаясь вместо лошадей. Стало голодно. Директриса детского дома, после того, как ее красавец-муж прислал ей с фронта письмо с известием о тяжелом увечье, ударилась в разгул с поправлявшимися в госпитале ранеными офицерами. Она устраивала банкеты, стала обворовывать детей. И без того скудный паек убавился так, что дети стали пухнуть от голода. Голодные ребятишки ели все, что находили. Иногда это заканчивалось бедой. Так однажды четверо детей нашли на освободившемся от воды берегу в иле какие-то луковички и съели их, а к вечеру умерли. А сама Шура во время дежурства на кухне, чистя чан из-под кислой капусты, гнилой и чёрной, оставшейся на краях чана, с голодухи наелась её и испортила себе желудок на всю жизнь.
В другой раз, раздобыв немного картошки, девочки после дежурства решили испечь ее потихоньку, хотя на поле ели ее грязную и сырую, забравшись под телегу, чтобы никто не видел. Они разожгли плиту, не зная, что на ней спит, греясь, старик-сторож дядя Кря, прозванный так за вечное кряхтение. И вот в темноте они услышали отчаянный вопль. Это дядя Кря почуял, что горит. Картошку испечь не удалось. Напуганные, девочки легли спать голодные.
Шурочка заболела малярией. Угасала на глазах. Одна нянечка дала ей иконку и научила молиться. Девочка берегла иконку как самую большую святыню. Во время одной из проверок ее нашли и вызвали виновницу к директору. На вопрос, верит ли она в Бога, девочка смело ответила: «Да!» В те времена это было подвигом. Молитва помогла ей, и болезнь отступила. Вот эта молитва: «Не унывай, не унывай, душа моя, уповай на Господа Бога! Видит Господи печаль мою. Кого пошлешь на помощь мне, ангела-хранителя иль сам сойдешь, Спаситель мой».
Детдомовские дети навещали раненых бойцов в госпитале, пели им песни, читали стихи, писали за них письма родным. У каждого был свой подопечный, у Шуры тоже. Она вышила и подарила ему кисет для табака, а он, ожидая свою Шурочку, припасал для нее кусочек хлебца.
После прорыва блокады Ленинграда в детский дом привезли ленинградцев всех возрастов. Истощенные до состояния скелета, дети целыми днями сидели около столовой. Кормили их понемногу, но часто. Взрослые ленинградцы стали работать с детьми. Были они из творческой интеллигенции. И появились в детском доме учителя музыки, балета… Шуре посчастливилось учиться музыке, танцам, гимнастике. Она прекрасно играла на скрипке. Дома у нее долго хранились ноты, подписанные ленинградским учителем музыки: «Талантливой Шурочке Кисуриной от…» кого, не помню. Куда эти ноты делись?
Шурочка и на самом деле была по-настоящему талантлива, очень любила математику, играла на скрипке, аккордеоне, пианино, сама придумывала танцы, шила, вязала, вышивала. Окружающие тянулись к ней как к солнышку. У меня хранятся фотографии ее детдомовских друзей. Их много, целая коробка маленьких фотокарточек, на которых с обратной стороны детскими почерками написано: «Милой Шурочке …» Подруги звали ее не иначе как Шурочкой и кисанькой. Удивительно, но воспитанницы детского дома очень часто фотографировались. Вот на этом фото три неразлучные подружки.
Лялечку крохой подбросили на крыльцо детского дома. Фамилии таким деткам работники детдома придумывали сами, подбирали громкие, знаменитые: Малиновская, Перовская, Вишневская и т.д. Лялечка была боевая, отчаянная девчонка. Могла заехать кулаком в лоб любому обидчику. Ляля была очень смуглая, с густыми черными бровями и волосами. В графе национальность ей написали наобум: узбечка. Когда пришло время получать паспорт, Лялечка заупрямилась:
- Не хочу быть узбечкой!
- А кем ты хочешь быть?
- Хочу быть грузинкой (хорошо, что не Владычицей Морской)
Так стала Ольга Васильевна Малиновская грузинкой.
Когда закончилась война, детский дом в Мелекессе расформировали. Старшеклассниц, в том числе и трёх подружек, отправили в Сенгилей, маленький, уютный городок на Волге, великой русской реке..
