После смерти мужа ей показалось, что время остановилось. Но, по сути, остановилось ее представление о времени, и она даже не заметила, как пронеслось четыре месяца. Мысли, как мухи, роились в ее голове, и в то же время казалось, что она ни о чем не думает и все вокруг погрузилось во тьму какого-то бессмысленного и безграничного кошмара. Сэсэк пыталась восстановить в памяти какие-то картины недавнего прошлого, подробности совместной жизни с Ягафаром, но из этого ничего не получилась. Была лишь жгучая горечь. Нелепо обижаться на судьбу, которая так рано оборвала жизнь мужа, оставившего ее с двумя детьми. Что теперь с ними будет? Как одной детей поднимать?
И когда ночью снился муж, она плакала, уткнувшись лицом в подушку, и горечь ее усиливалась во сто крат.
Только на пятый месяц ей стало чуть легче. Сэсэк вынула из альбома две фотографии, сделанные еще перед свадьбой, наклеила их на цветную бумагу и повесила между окнами. Она продолжала накладывать в лишнюю (то есть, мужнину) тарелку пищу, которая потом долго стыла без едока. А по вечерам, когда Ягафар должен был возвращаться с работы домой, затапливала печь и сидела перед огнем, как бы ожидая, что его сильные, но нежные руки обнимут сзади и прижмут к груди.
Люди пожимали плечами и шептались, только одна свекровь Хадиса понимала, что происходит в душе молодой вдовы. Иногда она выговаривала ей:
— Детка моя, нельзя же торопиться вслед за тем, кто уже ушел. Иди к людям, будь с ними, поведай им о своем горе. А нет, так раскройся перед водой, которую приносишь из ручья, перед дровами, которыми топишь печь... Иначе изведешь себя, деточка.
Слова Хадисы не прошли даром, однажды Сэсэк сказала себе: “Так жить нельзя. Хотя бы во имя детей”. Долго рассматривала себя в зеркало, пока с ужасом не заметила седые волосы: “Боже мой, а ведь мне всего 25 лет! Нет, так жить дальше нельзя!”
Между тем, золовка Сэсэк, жена старшего брата покойного Зулькарная Халида чуть не с самого дня смерти Ягафара стала ощущать смутную тревогу, сама не до конца сознавая ее причину. Произошла странная перемена в поведении ее мужа. Покойный Ягафар со своей семьей жил в соседнем доме, куда Зулькарнай заглядывал очень редко, а после смерти, казалось, вообще перестал туда заходить. Но стоило заговорить о Сэсэк и о ее малолетних детях, как он почему-то начинал вести себя нервозно, хмурился, иногда даже вставал из-за обеденного стола и уходил во двор, ссылаясь на то, что хочет курить. Вот и на этот раз, когда Халида упомнила за столом, что вчера давний поклонник их невестки Нияз заходил к ней домой и предложил Сэсэк стать его женой, Зулькарнай резко отодвинул свою чашку и вскочил с места так, будто его подбросила неведомая сила.
— Что с тобой? — опешила Халида.
— Ничего. Если и предложил, — произнес он, пытаясь унять нахлынувшее волнение. — Тебе-то какое дело до нее? Если хочешь знать, она теперь ничейная.
— Если она ничейная, то дети ее принадлежат нашему роду, вот! — тут же нашлась что ответить Халида.
Забыв о еде, Зулькарнай вышел во двор, закурил, но успокоение не приходило. Долго вышагивал он взад и вперед, не находя себя места и не отрывая глаз от светящихся окон дома своего родного братишки, покойного Ягафара, которые неумолимо манили его к себе. Слова жены жгли его, не давали покоя. Он и сам не заметил, как оказался возле заветных окон.
Услышав голос деверя, Сэсэк тут же откинула дверной крючок.
— Рано ты закрылась, — нарочито весело сказал Зулькарнай.
— А я почти все время дверь на запоре держу. Чтобы любой да всякий сюда не лез.
— Надеюсь, я тебе не всякий, — усмехнулся Зулькарнай. — Ну что, пустишь, что ли, невесткушка?
Переступив порог, он зажмурился от яркого света. Сэсэк наклонилась к кумгану, чтобы по обычаю полить воды на его ладони. Он увидел ее вогнутый стан, распустившиеся волосы, которые почти достигали пола, и кровь горячим потоком хлынула ему в голову. Он по-медвежьи сгреб своими лапищами хрупкую Сэсэк, изо всех сил сжал ее в объятиях и стал неистово целовать лицо, волосы, голые плечи, пытался поймать ее губы, но она уклонялась. Наконец Зулькарнай, опомнившись, ослабил свои объятья, и Сэсэк тут же вырвалась из его рук. Он стоял растерянный и смущенный, видимо, сам ошарашенный от своего поступка.
— Прости меня, Сэсэк.
Впервые он назвал ее по имени. До этого она для него была только “килен”*.
— Уходи, — тихо промолвила Сэсэк.
Он хотел еще что-то сказать, но не решился, тихо затворил за собой дверь.
* Килен — невестка.
* * *
Прошло немало дней. Сэсэк старалась не показываться в доме свекрови, где могла встретить Зулькарная, а тот тоже не заглядывал к невестке.
Однажды ему встретился лесник Ахмет.
— Невестка-то ваша делянку на дрова просит. Где бы мне ей выделить, а? Как думаешь, Зулькарнай? Как ты скажешь, так и будет.
И Зулькарнай тут же вспомнил, что вполне удобная делянка есть под горой, совсем неподалеку от аула. Лесник не стал противиться. Он уважал Зулькарная и, откровенно говоря, побаивался его, его смелости и пудовых кулаков.
— Вот только как она справится с этой делянкой, бедняжка, — на всякий случай сочувственно произнес Ахмет, на что Зулькарнай только усмехнулся.
На другой день, прямо с раннего утра, он прихватил с собой бензопилу, которой завидовал весь аул, заткнул за пояс топор, взял еды и отправился на намеченную делянку. Работал с остервенением, одну за другой заваливая и стройные, и корявые березы, словно именно на них хотел отыграться за все свои невзгоды и неудачи, за те неразумные поступки, которые он совершил и которые уже невозможно исправить. Одно за другим с глухим стоном рушились деревья на землю, а он продолжал лихорадочно вгрызаться острыми зубьями пилы в стволы берез, уже начинавших наливаться нежным весенним соком. Зулькарнай не чувствовал ни голода, ни усталости, и лишь иногда, когда пересыхало в горле, зачерпывал ладонью мокрый снег, совал его в рот и опять продолжал работать с новым ожесточением.
К вечеру похолодало. Мокрого от пота Зулькарная знобило.
Наконец, завершив работу, он не спеша пошел в сторону аула. По пути завернул к своему другу трактористу Габбасу.
— Что случилось? — обеспокоенно спросил тот. — Ты что, дрался с кем?
— Почему это ты так решил?
— Да вид у тебя, знаешь ли... И дышишь, как загнанная лошадь.
— Дрова пилил. Помоги, дружище, перетащить деревья с делянки к нашему дому... Точнее, к дому покойного брата моего Ягафара. Не говорю, сейчас. Ну, хотя бы в ближайшее время. Сам с тобой рассчитаюсь.
— Перетащим, почему не перетащить, — не стал перечить верный приятель. — Матери-одиночке следует помогать, — добавил он, и Зулькарнаю показалось, что глаза его блеснули лукаво.
Когда на третий день Сэсэк вернулась с работы, она увидела у своего дома кучу бревен, которых вполне могло хватить ей на целый год. Пока она оторопело смотрела на нежданное богатство, Хадиса-иней ей обо всем рассказала, нисколько не подозревая при этом, какими чувствами руководствовался при этом ее сын.
— Прямо как в сказке, — радостно воскликнула Сэсэк.
— А завтра вели золотой рыбке распилить эти бревна. А там, глядишь, она тебе их расколет и штабелями сложит, — добродушно сказала свекровь.
И действительно, за два-три дня Зулькарнай распилил бревна на чурбаки, а потом сам же и расколол их.
Время бежало стремительно и неудержимо. За весной как-то тихо и незаметно подоспело лето, заполнив мир зеленью трав и лесов. Лицо Сэсэк как бы тоже обрело свет, в глазах заиграли лучи живой жизни. Она постепенно отходила от горя, привыкая к своей новой доле. Встречи с Зулькарнаем были случайны и мимолетны. Столкнувшись, они почти ни о чем не говорили, — каждый спешил удалиться своей дорогой.
Год оказался ягодным. Женщины и дети каждый день толпами ходили на сладко пахнущие поляны, которых было полно в ближайшем лесу.
Однажды Сэсэк, оставив детишек вместе с Халидой-иней, тоже отправилась по ягоды. Собирала их до самого вечера. Когда, наконец, собралась в обратный путь, прямо перед ней невесть откуда выросла могучая фигура Зулькарная. Сэсэк какое-то время смотрела на него, затем собралась молча проскользнуть мимо, но тот довольно крепко обхватил ее за плечи.
— Сэсэк, послушай меня, — сказал он срывающимся голосом. — Ты думаешь, что я стремлюсь к тебе только потому, что Ягафар умер и ты осталась одна? Или полагаешь, что права любить имеют только неженатые? Если хочешь знать, я был влюблен в тебя еще на вашей свадьбе. Как же мне теперь быть? Наверное, на этом свете мне так и не суждено будет понять, что значит настоящая семья. Если бы ты знала, что такое жить с нелюбимым человеком.
Выложив все это, Зулькарнай бросился в ближайший лесок, оставив невестку в полной растерянности. Только сейчас она открыла для себя, что между Зулькарнаем и его покойным братом, ее бывшим мужем, много общего: голубые глаза, присущие всей их родне, привычка смотреть не мигая, заглядывая глубоко в душу, и характеры у них похожие, оба вспыльчивые, способные порой на самые крайние, в чем-то даже безумные поступки. Наконец, оба они были бесхитростные, непосредственные люди. О таких говорят: что внутри, то и снаружи. Помнится, Сэсэк при первой же встрече была удивлена тем, что такой стройный и симпатичный джигит, как Зулькарнай, был женат на откровенной дурнушке, которая не подходила к нему ни с какой стороны. “Вот что делает с человеком любовь”, — подумала она тогда. Выходит, он ее не любил. Как же могло произойти такое? Как он мог тогда позариться на Халиду? Впрочем, этому удивлялась не она одна. И мало кто знал историю их супружества.
А дело было так. Подружка Халиды, соседка по дому Бану, вышла замуж за парня из соседнего аула. Вот на их свадьбе впервые и встретилась Халида с Зулькарнаем, который был шафером жениха. “Такого красавца среди катайцев* днем с огнем не сыщешь”, — подумала она тогда. Разве могла она хотя бы представить, что через каких-нибудь несколько месяцев они станут мужем и женой? А натолкнула ее на эту мысль подруга Бану. “Вот парень так парень, правда?” — сказала она, глазами показывая на шафера своего жениха. — “Не будь Габита, я бы обязательно выбрала его. Не будь дурой, уж я бы не упустила такого парня из своих силков”.
* Катаец — представитель рода Катай.
Такими словами Бану раззадорила Халиду, сама не подозревая, на какое дело подтолкнула свою подругу: уж ей ли с ее внешностью помышлять о статном удальце!
Но мысли Халиды, разгоряченные хмельным, заработали в нужном направлении. “Попытка не пытка!” — решила она и поставила себе целью во что бы то ни стало обратить на себя хоть какое-нибудь внимание шафера. Но как это сделать? Водка! Вот единственное средство, которое, как известно, лучше всего помогает в подобных случаях. И она принялась подливать Зулькарнаю при каждом удобном случае, постоянно вертясь вокруг него и предлагая выпить то за здоровье молодых, то за счастье влюбленных, то за любовь вообще. Находиться рядом с ним ей позволяло то обстоятельство, что она тоже была “первой подругой” невесты, и она ни на шаг не отходила от Зулькарная. В конце концов цель была достигнута: парень захмелел так, что перестал сознавать, кто и зачем рядом с ним, покорно дал себя увести на улицу, где обнимался и целовался со столь податливой девушкой, потом зашел к ней в дом, благо он оказался пуст — мать Халиды как раз уехала в другой аул погостить у родственников. Тут она быстро собрала на стол и выставила бутылку все той же спасительной водки.
Ну а потом было то, что бывает: парень совершенно потерял всякие ориентиры, не знал, с кем лежит в постели, кого обнимает и кого просит стать его женой. Все, что он делал в ту ночь, происходило словно в бреду, он ничего не осознавал и не чувствовал, кроме горячего и тугого девичьего тела, и уснул только на рассвете.
Когда он проснулся с разламывающейся на части головой и попытался осмыслить происшедшее, то увидел над собой улыбающееся лицо той, которую смутно запомнил со вчерашнего дня. Халида лежала рядом с ним обнаженная, улыбалась приветливой улыбкой и время от времени целовала его в губы. Зулькарнай резко отшатнулся, затем, придя в себя, спросил неприязненно:
— Что случилось? Где это мы?
— Случилось то, что ты хотел. Мы теперь с тобой муж и жена.
— Не говори ерунду! — грубо оборвал он. — Где Габит и Бану? И вообще, где свадьба?
— Свадьба была вчера, — безмятежно ответила Халида, хотя внутри у нее все трепетало и страх сковывал все ее существо: как поведет он себя дальше? Но Зулькарнай оказался парнем довольно спокойным, он не стал ничего доказывать, ничего ей выговаривать, просто оделся и вышел. Даже не заглянув в дом невесты, где и на второй день продолжалась свадьба, он поспешил убраться из этого аула, где его так нагло хотели прибрать к рукам. Да еще кто! Такой дурнушки у него еще не было, хотя знал он немало девушек. Но ему только думалось, что он так легко ускользнул от этой хитрой девахи. В тот же день молва о том, что Зулькарнай переспал с Халидой и сделал ей предложение, распространилась сначала по аулу, а затем — и по всей округе. Это сама Халида постаралась. А потом через несколько месяцев доказала свою близость с ним и предметно: выяснилось, что она беременна. Об этом, между прочим, он узнал от друга своего, Габита, которому, в свою очередь, сказала, конечно, его жена и подруга Халиды Бану. Сообщил он ему и о том, что если Зулькарнай не захочет на ней, жениться, то она подает на него в суд, а уж он-то, мол, при всех случаях встанет на сторону обесчещенной девушки, которая поверила обещаниям джигита. Вокруг только и разговоров было об их предстоящей свадьбе, и даже родители Зулькарная смирились, стали уговаривать сына покориться судьбе и жениться на девушке, которую он соблазнил и оставил в положении.
И сдался Зулькарнай. Сжал зубы и женился на той, которую не только не любил, но и питал чуть ли не отвращение. “Совместная жизнь и ребенок заставят все забыть, смирись, значит, так угодно было Аллаху”, — уговаривала его мать. А разве против собственной матери устоишь? “Ничего, поживу малость и разведусь, — решил он про себя. — Сотни, тысячи людей разводятся, а мне кто не велит? Буду платить алименты, все лучше, чем жить с противной твоей душе”. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает: вместо намеченных полугода или, в крайнем случае, одного года, Зулькарнай прожил с Халидой пятнадцать полных лет! Мало кто из женщин умел так угождать своему мужу, превозносить на людях его мнимые и действительные достоинства, готовить то, что ему нравится. Во всем этом она была просто кудесница. А какой мужчина не любит лести и ласки, подчеркнутой покорности и восхваления? Вот и жил Зулькарнай год за годом со своей женой, все больше примиряясь со свершившимся. Да и внешность Халиды настолько ему примелькалась, что он перестал замечать непривлекательность ее черт, попросту не обращая внимания. В выпивке она ему никогда не отказывала, ставила на стол бутылку по первому его требованию, благо это добро у нее всегда имелось в запасе. И только на свадьбе своего младшего брата Ягафара испытал он вдруг чувство, которое можно было назвать потрясением. А может быть, прозрением. Он будто бы заново понял, что такое женская красота и притягательность. В тот день он не находил себе места и потом всю ночь не мог уснуть, вздыхал, ворочался в постели, несколько раз выходил во двор покурить. “Поздно, поздно! — скрежетал он зубами. — Потерянного не вернешь...” А в глазах стояло молодое и прекрасное лицо невестки, которое теперь до конца жизни будет обращено не на него, а на его брата. И тогда он впервые испытал к Ягафару жгучую, черную зависть, но сумел взять себя в руки и ничем не выдал своих переживаний.
Но самое удивительное заключалось в том, что мать Зулькарная и Ягафара как-то сразу невзлюбила Сэсэк, считая ее гордячкой и неумехой, и опять же по наущению Халиды, которую она считала своей, ибо та давно и прочно вошла в доверие свекрови, завоевала ее расположение. Вот почему Сэсэк с первых дней оказалась как бы в роли чужой в их доме, и вот почему Ягафар постарался поскорее выстроить собственный дом, работал дни и ночи и добился-таки своего: новая изба встала напротив родительского дома, а переселение в него явилось для Сэсэк истинным праздником. Но она не заметила другого: чрезмерные перегрузки на физической работе надорвали здоровье ее молодого мужа, и это привело его к безвременной смерти. “Это я виновата, я, я, я! — говорила она порой сама себе. — Я должна была его жалеть, удерживать от лишней работы... А я, наоборот, подталкивала его к краю бездны... И вот она открылась передо мной, эта бездна. Он ушел, а я осталась над черной бездонной ямой...”
* * *
Все в жизни имеет свое оправдание и свое завершение.
Сэсэк нужно было что-то уплатить за делянку, и она пришла в лесничество, впервые за долгие месяцы нарядившись и даже слегка подкрасив губы. Она настолько отвыкла от всяких общественных и прочих заведений, что даже не посмела с ходу войти в просторный дом, где помещалась эта контора, от которой во многом зависели жизни и даже судьбы здешних жителей. В последнее время многие бросились строить новые дома, и каждому нужна была делянка получше, деревья постройнее. А от кого это зависит, как не от лесничего и его подчиненных? Наконец, она несмело открыла дверь и перешагнула порог конторы. То, что она увидела, заставило ее вздрогнуть и сжаться: на скамейке сидел Зулькарнай и дремал, откинувшись головой к стене. Кроме него, в конторе никого не было. На скрип двери он открыл глаза и с полусонным удивлением уставился на вошедшую Сэсэк, видимо не веря своим глазам. Затем вскочил с места и бросился ей навстречу.
— Сэсэк! Ты?! К кому?
И тут на нее что-то напало, что-то опалило изнутри, голова пошла кругом.
— А что... Может быть, к тебе. Может быть, увидела, что ты сюда зашел и я за тобой.
— Т-ты... Не может быть. Ах, Сэсэк...
Он сгреб ее своими ручищами и прижал к себе так, что она невольно застонала — не от боли, а от мужской близости и затаенного счастья.
— Отпусти... Отпусти, Зулькарнай, кто-нибудь зайдет.
— Пусть! Пусть зайдет. Пусть все увидят.
— Не надо. Лучше в другом месте. Только не здесь.
Она сама не понимала, что говорила, как, впрочем, и он. Они были счастливы этой тайной близостью.
* * *
— Ну сколько можно убиваться? Весь дом пропах твоим табачищем. Если бы умерла не она, а я, небось, прыгал бы от радости. А тут, видишь ли, невестка богу душу отдала. Не она отдала, — он взял. И все потому, что великий грех совершила, с чужим мужем стала валандаться. Это после смерти-то собственного мужа! Давно ли? С двумя детьми. Ей в адском огне суждено гореть. Я же не слепая, стоило тебе появиться, у нее глаза загорались, как у кошки. Да и другие тоже видели. Правду говорят: когда вдовая баба последнюю совесть теряет, она на чужого мужика бросается. А ведь она не-вест-ка наша! Была. На собственного деверя позарилась...
Халида все говорила и говорила. Уже не первый день. Буквально с того момента, когда Сэсэк похоронили на сельском кладбище рядом с ее Ягафаром. Никто не знал, как она умерла. Случилось это как-то враз, неожиданно, внезапно. Она всего-то несколько раз была близка с Зулькарнаем, да и то где-нибудь в лесу, подальше от аула, вдали от глаз людских. Встречались там, где их никто не мог увидеть. Но правду говорят, что в ауле и земля видит и слышит: слушок о том, что Сэсэк сошлась со своим деверем пополз по домам. Об этом говорили шепотом, многие с пониманием кивали головами: мол, как можно столько лет жить с этакой уродиной, когда рядом, в соседнем доме, обитает такая красавица. Да в прежние времена вдову-невестку всегда брали второй женой, и если бы Зулькарнай это сделал, никто бы его за это не осудил. И, конечно, никто, кроме самого Зулькарная, не знал, что он в тот же день после их первой близости на коленях молил ее выйти за него замуж.
— Если хочешь — выходи за меня второй женой, а я усыновлю твоих детей. Как-никак, они же от моего родного братишки. Не хочешь — разойдусь с Халидой, станем жить вдвоем. Я на все согласен, Сэсэк!
Но она только грустно качала головой.
— Не получится у нас жизни, Зулькарнай. Лучше бы я была тебе чужим человеком. Халида не даст... А тут еще дети... Нет-нет, я не могу, и не говори больше об этом.
— Но как же быть? Неужели так и будем встречаться где попало, скрываясь от людских глаз? Рыскать по лесу, словно звери?
— Нет, не будем. Мы просто не будем больше встречаться.
— Нет! Только не это. Я же тебя люблю... И ты меня любишь. И, значит, мы должны быть вместе.
Он приходил к ней домой посреди ночи, полагая, что Халида спит, ничего не видит и не слышит. Пятнадцать лет прожил он с этой женщиной, которая хитростью и обманом сумела женить его на себе, но так и не узнал до конца ее характера, не постиг ее натуры. Зато ее знала Сэсэк, которая взглянуть боялась на свою золовку и при одном ее появлении начинала дрожать, как осенний лист. Каждая встреча с Зулькарнаем становилась для нее страшным испытанием. Ей все время казалось, что за ними из какого-то невидимого укрытия подглядывает она, ненавистная Халида. А Зулькарнай все просил, требовал: ты должна быть моей женой! И ей все труднее было сказать решительное “нет”. Она уже начинала колебаться, все чаще впадала в раздумье и, лаская своих детей, тихо повторяла: “Что же мне делать? Ответьте, детушки мои, как мне поступить?” Старший сын Рамазан спрашивал: “Ты о чем, мама? Почему ты такая грустная?” И тогда она печально улыбалась: “Это я так, сынок. Мало ли что придет в голову...” Ей совершенно не с кем было посоветоваться, — в таком деле разве бывают советчики. Она одна должна была решить, что ей делать, как поступить. Но как раз этого она и не могла сделать, и потому вновь не спала по ночам, плакала в подушку, со страхом и надеждой прислушиваясь к любому шуму и шороху за дверями: вдруг Зулькарнай?..
И вот ее не стало. Умерла неожиданно, вдруг. Потом уж прошел слух, что она просто-напросто чем-то отравилась. Но как, чем и почему... Этого не знал никто. И только самые проницательные понимали: та, что сумела женить на себе такого красавца, как Зулькарнай, не остановится ни перед чем, чтобы удержать его при себе до конца. Но вслух об этом никто не высказывался. Да ведь и доказательств никаких не было. И побаивались опять же: не дай бог обрести такого врага, как Халида!
Знал ли, догадывался ли о чем-либо Зулькарнай?
Вечерами, вернувшись с работы, он часами сидел на крыльце и молча курил, и никто не мог вывести его из этого состояния. Когда Халида звала его ужинать, он не отвечал, и она замолкала, боясь его взрывного характера. Лишь однажды он внезапно встал с места и произнес таким тихим голосом, что она едва его расслышала:
— Если бы ты знала, как я тебя ненавижу.
От этих тихих слов она вся сжалась, дрожь прошла по всему ее телу. Но очень скоро она успокоилась: “Ничего, не впервой... Перемелется — мука будет”.
И она оказалась права. Жизнь брала свое. Зулькарнай постепенно приходил в себя, становился все более разговорчивым, все чаще подходил к сироткам, дарил им подарки, говорил, поглаживая их по голове:
— Ни в какой детдом я вас не отдам. Здесь будете жить, пусть хоть камни обрушатся на мою голову. Вы теперь мои детки...
А по ночам ему все чаще снилась бездна, глубокая, бездонная... И туда падает тонкое женское тело и кричит:
— Зулькарнай! Держи меня! Держи!..
Перевод с башкирского Газима Шафикова
Оригинал публикации находится на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Сагира Шарафетдинова
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.