К статье про три мифа нашей действительности

Кратко о содержании статьи, исключая львиную долю рассуждений. В качестве ответов на комментарии.

Мы живем не только в материальном пространстве, но и в пространстве человеческого. Это идеи, смыслы, ценности, etc - в сумме "нормальность", где воспитывается человек, формируется личность с представлениями о нравственности, нормах, здравом смысле, будущем, счастье. Мы исходим из нормальности, через нее открывая время, нашу повседневность, себя и мир вокруг.

Для человека естественно родиться, естественны географическая и биологическая предопределенности. Естественность нормальности как явления природного или исторически естественного процесса - миф, она целиком сконструирована и используется в поле политического, строящегося на ней. Порой политическое полностью ответственно за ее облик, для этого разрабатываются институции, транслирующие представления и идеи. Нормальность выступают важнейшим звеном, сдерживающим и ограничивающим фактором, даже в обеспечении траекторий развития. Ведь оно может быть целиком преподнесено в корпусе трафаретов, живым ресурсом подпитывающим фундамент политического.

Я убеждён, что именно наша нормальность - а меня интересует преимущественно она, то есть мой и наш опыт - оперирует бинарными оппозициями, разделением на "черное" и "белое". Яркие примеры - риторика правительства, создающего негенетическое "мы", скорее выполняющее функцию исключения, чем включения (либо с нами, либо против нас), расхожие оскорбительные клише и формулы, помещающие людей в политический и интеллектуальный контекст (ватник, либераха, дурак, etc). Все это препятствует диалогу, порождая либо молчание, либо монологи. Монологи позволяют приобщаться в общности, солидаризироваться и чувствовать себя увереннее благодаря ауре Большего. Любая сложная позиция переносится в плоскость вопроса с ответами "да" или "нет" без сложных опций.

Нормальность дает и идентичность, которая широко тиражируется. Венец идентичности - ее абсолютное воплощение, лидер и герой, который и есть государство, а государство есть он. Но и он - просто человек. В его конечности и человеческой природе узлом стягивается претензия на бесконечность, достигаемая через приравнивание к государству, и неминуемая конечность, величайшая угроза, описываемая как нежеланная политическая конечность и на изнанке мифа о неуязвимости, витальности и силе существующая как конечность человеческая.

Сформированная нормальность активно эксплуатирует травму развала Советского союза, при этом сохраняя преемственность с ним. Как через поколения, вышедшие оттуда и ассоциирующиеся с истеблишментом, так и через отношение к силовым структурам, через геополитические амбиции, представления о постах, превращающихся не в работу, а в автобиографию.

Большие перемены затронули и интеллектуальный истеблишмент, интеллигенцию, сперва обесценненную и превращенную в карикатуру, а после произведшую на свет социальный слой, затаивший обиду на народ, ставший массой, слой, отказывающийся от диалога и просвещения масс, позволяя простым людям быть макетами для наполнения "нормальной идентичностью". На мой взгляд, социальная функция интеллигенции в ее консерватизме, обеспокоенном формирование личности с точкой отсчета в Самости или Я, и в ее диалоге, который помогает прикладывать усилия и восходить к Высокому, меняясь и становясь самими собой, а не спускать Высокое, редуцируя до простейших образцов. Апофеоз последнего - симптоматичное пристрастие к тезисам, в действительности являющимся лозунгами и пустыми суждениями, наполняющимися содержанием только благодаря идеологии, пренебрежительное отношение к рассуждениям, требующим усилий и внимательности.

Культура не является с необходимостью политизированной. Она - поле для становления "Я" в индивидуальном ключе. С ней связан и язык свободы, являющийся языком знания, а не языком, доступным большинству. Потому что для знания недостаточно владения разговорной речью, оно требует умения мыслить, сомневаться, переоткрывать. Наконец, знание требует зрелости, протяженного состояния, не достигаемого одномоментно, а взращиваемого внутри ценой усилий и практик.

Просвещение заключается в предоставлении в распоряжение знаний, сведений, в заложении основ для обретения опыта и знаний, расширяющих горизонт, а не становящихся прорезью в забрале. Отсюда главный вызов желающим быть интеллигентами - вызов ведения диалога с обычными людьми, не задетыми специфическим знанием и образованием, довольствующимися искаженными фактами и подготовленными колеями.

Среди задач интеллигенции была и десталинизация, развеивание не просто единичного культа личности, но наследия производящего династии цензуры, замалчивая, кумовства, выслуживания. Десталинизация начиналась случайно, еще в годы Второй мировой, из-за чего спровоцировала борьбу с космополитизмом. Она воплощалась в простейшем людском опыте: зарождении чувства суверенности на поле брани, достаточной смелости, переносимой в послевоенную повседневность. Другие стороны десталинизации - возвращение памяти о жертвах, признание вины преступников, устранение сталинской символики, принципов устройства институций и сталинского сознания. Потому что "сталинизация" - ядро советского режима, перекочевавшее в настоящее, с ним пришла и тоталитарная мифология как отсутствие будущего.

Посмотрите на предвыборные программы, на десятилетиями произносимые обещания и прогнозы, на их несбыточность и пересеченность красных линий. Тоталитарная мифология архаична, убеждая в существовании заранее подготовленного правильного опыта - той самой "нормальности", что бережет систему и образ героя, фигуры реалполитик, ориентирующейся сохранение своей биографии в лучшем виде и проведение политики в соответствии с собственной жизнью.

Среди багажа прошлого уцелел и миф об империи. Эпигон "прогресса", поданный через простейшее измерение: количественную экспансию вместе более сложной качественной. Владимир Путин периодически цитирует Солженицына. Я тоже процитирую его: " Нет у нас сил на Империю! - и не надо, и свались она с наших плеч: она размозжает нас, и высасывает, и ускоряет нашу гибель.".

Никогда проект империи в России не был удачным. Колониальные успехи приносили другим державам славу, силу и богатства, наши колониальные успехи распростерлись на едва обжитые земли, столетиями едва заселяемые, что, впрочем, частично разрешилось не без участия репрессий и функционального заселения с существованием ради работы, к которой приставлен на всю жизнь. Англия покорила Индию, ССШ покорили Калифорнию, Российская империя же заняла вечную мерзлоту и тундру, дающие очень скромный престиж по меркам своего времени. Беспрестанная жажда славы, обретенной масштабами и экономическим достатком, столкнулась с пределами к концу XIX века, а грезы, поставленные в проекте "славянского братства" и захвата проливов - стали в ряд посылок для участия в Первой мировой. Империя почти распалась на сатрапии, пересобравшись как бунт мира униженных и оскорбленных против капитализма. Но и проект СССР не обрел искомой гегемонии, обнаруживаясь в качестве анахронизма среди глобализующегося мира, оставаясь нуждающимся в притоке технологий и идей из-за своих границ. Так распался и советский лагерь, распущенный вполне добровольно под тихий скрип ощущения непреодолимой провинциальности и несвободы за железным занавесом. И вновь вместо модернизации пришла архаизация, а давно занятые территории породили массу сюжетов о сепаратизме, а не экзальтации от единения.

В архаизации невозможен подлинный консерватизм. Только его маргинальный двойник, врастающий в мистику и эзотерику, в тоталитарное визионерство без времени. Архаизация не дала преуспеть ни в одной международно значимой области, связанной с изобретением или развитием технологий, введя строптивую фигуру, персонализированную в одном человеке, полном ресентимента, в эшелон стран третьего и почти мифического четвертого мира. В таком мире возможна лишь одна идентичность - искусственно удерживающая конструкцию как единое целое силой страха и ограничения, без возможностей для личной идентичности и биографии. Над нормальностью обитают подобные древнегреческим богам фигуры, скованные совсем иной рациональностью, что фрагментарно ложится в низину "нормальности", где и обитает основная масса людей.

Для этих олицетворения Замка, высящегося над равнинами "нормальности" и повседневностями множества, всегда есть альтернатива, возможная из-за иной рациональности, кажущейся внизу нелепицей, нонсенсом. Обескураживающий эффект их поведения разгоняется следствием разрушенной структуры памяти, едва восприимчивой как к будущему, так и к прошлому. Прошлое - спрессованная черта из артикулированный коммеморативных практик, тянущихся к величавому портрету Замка, будущее - расплывчатые силуэты будущего, сами по себе из низины никак не открывающиеся. Их конкретное воплощение - политические программы и обещания, всегда в очень общих словах, без сложных планов и расчетов, разбивающиеся о блуждающие в низине мифы о наживе, пренебрежении жителями низины, о перечеркивающие манифесты реальные поступки. Образование, медицина, наука, уровень жизни в целом, доступ к туалетам и теплой, даже чистой питьевой воде - беспрестанные спутники государства, способного заниматься неподвластными территориями и писать свой образ в цветах сверхдержавы. 

У жителей низины тоже есть альтернатива. Она всегда есть, просто нормальность - круговорот представлений и идей - препятствует мышлению вопреки себе и наперекор Замку. Эта альтернатива - кардинально иное, все, что начинается с возвращения к самим себе. С подлинного консерватизма, стягивающего мир, принадлежащий нам, к нам самим, видящим прошлое и будущее под светом Солнца, а не регулируемых античными богами электрических лампочек.