Подключение психиатров.
К концу недели был готов новый этап плена.
"Риэлторы" в чёрных куртках заказали подельникам в белых халатах обработать меня так, чтобы даже в случае раскрытия моего местонахождения близкими, это самое местонахождение показалось им единственно правильным.
Меня переправили в охраняемую психбольницу №2, в особо изолированное отделение №8, в самый закрытый от посторонних глаз конец одноэтажного дома.
НОПБ № 2 на улице Бердышева была прекрасно приспособлена для долгого сокрытия пленника и его беспроблемной кончины.
Случайный прохожий не мог появиться в её дворе между бетонным забором и окном специального отделения. И некому было передать записку.
Ещё до атаки бандиты выведали обо мне сведения, официально закрытые.
В частности - статус дурака.
Лет за 30 до этих событий, на меня были доносы по поводу антисоветских высказываний и маниакальной опеки брошенных собак и кошек. На уголовную статью компромата не натягивалось, но клеймо психа оформили.
(Ожидаемый вопрос: клеймо есть, репутацией не дорожу - с какой стати верить этой, и особенно прошлой, более крамольной моей писанине?
- Ответ, относящийся не только к моим, но любым спорным сообщениям:
не надо верить на слово. Надо слушать/читать независимых, ещё лучше - враждебных друг другу авторов, и думать самим.
Чтобы убедиться, что Волга впадает в Каспийское море, надо не назначать мед экспертизу географу, а пройти Волгу до устья или почитать таких разных авторов, как, например, Стенька Разин и персидский князь, пересекший Каспий в поисках украденной дочери.
Точно также квадрат гипотенузы не зависит от диагноза Пифагора).
Дурдом оказался идеальным подспорьем для охотников на чужое жильё.
Во-первых, никто не удивится, если психобольного надолго или навсегда закроют в психбольницу.
Во-вторых, меня можно объявить недееспособным в качестве распорядителя квартиры.
Затем никто не удивится, если пожилой и физически нездоровый человек не слишком задержится со своей кончиной.
Там можно с помощью современной психофармакологии сделать человека действительно невменяемым, и лишь после этого показать близким.
Вдвойне полезно приписать жертве намерение самоубийства.
Во-первых, под таким предлогом можно "законно" забрать в психобольницу даже человека без малейших признаков психопатии.
Во-вторых, суицид правдоподобней в отношении психически больного, и убийство под видом самоубийства вызовет меньше подозрений.
Подготовку к обоим вариантам фактически задокументировала сама психиатрическая банда, лживо приписывая мне намерения суицида, и сплочённо оправдывая друг друга в предельно доброжелательном к ним суде.
Но теперь по порядку
Наверно, в этом насквозь криминальном учреждении всё же не все сотрудники посвящены в каждую криминальную операцию.
Сужу так потому что тюремную санитарную машину за мной послали не в первый же день, как решили бандиты, а через несколько дней.
Оказалось, ждали проверенного на таких же преступлениях врача и конвоиров, свзанных корпоративным интересом.
Психиатрическая бригада прибыла в квартиру-тюрьму 22 мая.
Врач молодой, в узких овальных очках. Один из санитаров высокий, с усами, продолженными по бокам подбородка. Второй санитар более плотный, с очень жестокими чертами лица и злым выражением белесо-голубых глаз.
После водворения меня в машину главарь отвел врача в сторону и что-то минут 20 обсуждал с ним, так что санитары и шофер забеспокоились, поедет ли врач с ними.
Возвратясь после долгой беседы с главарём, "врач" наотрез отказался от минутного звонка моим близким, не знающим, куда я пропал.
Еще находясь близ квартиры-тюрьмы я старался разглядеть приметы местности.
В поездке санитар, который злее, требовал, чтобы я не смотрел в окно.
Был момент, когда среди встречных машин мелькнула милицейская.
Думаю, даже если бы я успел что-то ей крикнуть, надпись на санитарной машине легко "объяснила" бы ментам: везут буйного, всё в порядке.
Ехали быстро, названия улиц не было видно, однако удалось заметить название промелькнувшей вскоре остановки – «Панфиловцев».
Цитадель беззакония
Привезли в закреплённую за другим контингентом НОПБ №2, не заглядывая в приёмный покой, сразу в не показушное крыло отделения №8 за замки и решётки.
В больнице, несмотря на воскресенье, зав. отделением, Александр Васильевич Федоров оказался в своем кабинете, и пожелал познакомиться с пленником.
Я изложил относящуюся к делу информацию, как если бы А.В. Федоров не знал всё раньше.
По крайней мере с этого момента Федоров действительно все знал. Информация была такова, что честный представитель государственного, даже психиатрического учреждения должен был немедленно связаться с оперативниками, чтобы начать поиск бандитов по горячим следам.
А главное, врач - распорядитель закрытого помещения, не мог не понимать, что у "пациента" могут быть близкие, в отчаянии от неизвестности, куда пропал человек.
Но именно блокада любого сигнала от меня близким оказалась активным интересом подельников психотюрьмы.
Мне не верилось в преступность целой больницы. И причиной отказа А.В.Фёдорова в звонке домой казался мне профессиональный идиотизм психиатра, заставляющий его относить к бреду любую информацию, исходящую от «пациента».
Но почему он не подозревал тех, кто упек человека в закрытую больницу, не интересоваться, что за люди присвоили право решать судьбу человека, как они его достали из далекого, чужого им района, и зачем сначала держали у себя?
Я лишь потом узнал из уголовного дела, что Фёдорову бандиты заплатили за меня 30 тысяч рублей. (Это копейки по сравнению с 30 сребрениками, но и я не Иисус, чтобы за меня платили Иуде Васильевичу дороже).
Не знаю, сколько получил Л.П.Дербеко, более видный участник "белой" банды.
Не знаю, каков был барыш начмеда Натальи Васильевны Верещагиной, активно мешавшей моим друзьям увидеть меня, и вравшей о моей невменяемости.
(С.Е.Реутов проговаривался, что взятки обычно дают начмеду).
Г.И.Третьякова, в отличие от меня, не испытывала иллюзий о врачах, потому что знала пострадавших от них людей.
Евдокия Левдикова, например, с улицы Шатурской умерла через две недели, как её увезли в психостационар. До нежданной больницы сослепу подписала дарение квартиры малознакомой женщине, медработнице.
Без оставления следов
По правилам, врач скорой психиатрии должен зарегистрировать вызов, и дать направление в больницу.
Все делалось наоборот. Направления, которое дает врач скорой психиатрии, не было. Вызова на меня 22.05.2005 г. также не поступало. В книге регистрации поступающих больных не было данных о доставивших меня лицах.
Когда пришло время, следователи потратили несколько дней, чтобы только узнать адрес квартиры-тюрьмы. Психиатрическая бригада могла сразу назвать адрес, но она предпочла не светиться, а когда узнала о провале аферы, задним числом сделала какие-то записи и осталась «чистой».
Для А.В. Федорова тоже адрес не был загадкой. Но у него не было вопросов к содержателям квартиры-тюрьмы. Он знал, что выполняет бандитский заказ.
А бандиты знали, что психиатры не подведут. И побежали прятаться, лишь, когда узнали, что федоровская психотюрьма прокололась.
Но 22 мая ничто не предвещало ее прокола, и А.В. Федоров разговаривал в кабинете, как абсолютный хозяин положения.
Федоров не сказал прямо: «Я имею от пахана столько-то тысяч, поэтому мне плевать на твоих мечущихся друзей и голодных подопечных». Вместо этого он переводил разговор на другую тему, когда «пациент» просил о звонке близким.
Федорова интересовало, насколько значителен был круг моих знакомых.
Он хотел оценить, будут ли они меня искать и дознаваться, или примут на веру любую лапшу.
Он интересовался физическим здоровьем клиента, словно оценивал, может ли клиент, когда потребуется, сыграть в ящик, не вызывал лишних вопросов.
Его интересовало, каким хирургическим операциям я подвергался.
В то время, как Федоров изображал недоумка в своем закрытом заведении, двое моих друзей "обзванивали всех знакомых, все больницы и морги, звонили в милицию..." (Это строчка из их заявления. Но тогда я не мог знать, заметили ли они мою пропажу).
Общим между квартирным и психушечным пленом было главное: решительный отказ хозяев пропустить какой бы то ни было сигнал наружу.
С просьбой хоть о кратком звонке близким я обращался к каждому халату. Ответ одинаков – отказ.
Отказ касался не только допуска самого «пациента» к телефону, но и дачи звонка о его местонахождении кем-либо из сотрудников психиатрической больницы.
На любые аргументы о мечущихся в неведении знакомых пропавшего без вести человека и о беспомощных домочадцах в оставленной квартире, весь медперсонал отвечал беззаботно: «Все решает заведующий».
В позднем СССР психбольницы использовались для бессрочного заключения критиков власти, к которым не находили подходящей уголовной статьи.
В оттепель политиков туда не сажали, но уже в начале 2000-х закрытые психстационары оказались идеальным местом для заточения бывших владельцев жилья, отобранного преступниками.
Закон-то есть
Против такой возможности 2 июля 1992 г. приняли неплохой закон
"О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан".
Самое главное в этом законе - запрет на блокаду сигналов от пленника пациента на волю. Статья 39:
"Мед. организация обязана... в течение 24 часов с момента поступления пациента принимать меры по оповещению его родственников или иного лица по его указанию".
Длинноватый срок. Почему сразу не пустить его к телефону. Даже сутки неизвестности бывают стрессом для родных.
О телефоне говорится в статье 37 (3): "Имеет право пользоваться".
Правда, ту же статью изгадили ложкой дёгтя: эти права "могут быть ограничены заведующим отделением или главным врачом".
Будто специально позаботились о таких зав отделением, как А.В.Фёдоров, и таких главврачах как в НОПБ № 2...
Но и в таком виде Закон не даёт права скрывать информацию о помещённом туда человеке дольше 24 часов (ст. 39).
Незнание сомнительно, интерес очевиден
Это положение закона наверняка знает любой врач психстационара. А если бы и не знал, любой понимает, что у внезапно пропавшего человека есть близкие, кто его в тревоге ищет, или подопечные, бывает, не только собаки и кошки.
Это прекрасно понимали сотрудники "больницы", потому что не просто игнорировали потребность "пациента" в звонке близким, но активно препятствовали возможности любого сигнала.
Из пациентов к телефону не допускался никто. Посетителей тоже ни к кому за эти дни не замечалось. Утечку информации обслуга больницы пресекала так же бдительно, как охранники предыдущего места заключения.
Когда дежурная медсестра заметила, что пациент что-то пишет, ее окрик «Что ты там химичишь?» говорил о ее посвященности в секретный, без права переписки, характер госпитализации.
Добыть карандаш или ручку в строгом крыле фёдоровского отделения – большая проблема. Кроме того записки некому передать. За решетками – обнесенный глухим забором больничный двор.
В строгих палатах никто ничего не писал, не читал, и похоже, не испытывал особого желания. У большинства пациентов психика настолько разрушена, что их ничто особо не влекло кроме курева. В этом им не отказывали. От этой зависимости их никто не лечил, несмотря на идеальные условия больничного контроля.
Из персонала видимо у каждого был свой интерес.
Вряд ли каждый имел оговоренную долю от выручки за отнятое жильё.
Большинство не знали деталей каждого преступления, но знали о преступном бизнесе коллег и начальства.
Высунутся ли они в борцы за правду?
Каковы условия их работы и корпоративные отношения.
Считается, что там тяжелее, чем с нормальными пациентами.
Это где как.
Закон чешет под одну гребенку работу психиатра в далекой глубинке и мощном городском стационаре.
А разница – земля и небо. В небольшом селе психиатр действительно может оказаться в трудном положении перед «буйным» сумасшедшим. Но и там к услугам врача статья 30 Закона № 3185-1 о милицейском содействии.
В фёдоровском отделении отказных психокалек давно усмирили фармохимией. И качающих права можно усмирить один раз, чтобы они поняли свои перспективы.
Таких распинают на денёк, привязав к четырём углам массивной кровати.
Вяжут не медики. В федоровской крепости по первому звонку последней санитарки готовы примчаться дебелые охранники и связать пациента за один отказ лежать и не ходить.
Однажды при мне в отделение поместили нового пациента, который о чём-то ругался с персоналом и, видимо, надоел.
Позвали охранников, примчались двое двухметровых, семипудовых, и прификсировали пациента к кровати.
Вызывают не часто. Надо ли этим амбалам выдавать тайну начальства, и уходить с блатной работы в грузчики?
Буйных там не встречалось. Большинство выглядели просто олигофренами имбецилами, идиотами. Одного из них, маленького и щуплого, держали связанным только потому, что он все чего-то просил, пытался выходить в коридор из палаты.
Некоторые пациенты исполняли роль надзирателей. Мешали свободным хождениям. Хватали за челюсть пациента, отказывающегося глотать лекарства.
Один из таких надзирателей, высокий дебил по имени Виктор забавлялся тем, что прижигал зажигалкой голые ступни привязанного к кровати маленького идиота. На ступне уже виднелся волдырь – ожог второй степени.
В таких условиях работа персонала - не бей лежачего, хоть и пациентов навалом.
И контингент благодатный: никогда не вылечивается и никогда не умирает от «основной» болезни.
Федоровская братия даже без преступных доходов пользовалась привилегиями по статье 22 Закона РФ № 3185-1. Согласно статье, психиатры имеют надбавки к окладам, сокращенное рабочее время и дополнительный отпуск за «работу в особо опасных и тяжелых условиях».
Повышенная зарплата – явно не главный доход для психомогильщиков. А.В.Фёдорова замечали в сбыте налево нарколекарств.
Средства на содержание закрытых больных в руках той же банды. Средства немалые, и кормят в иных больницах вполне прилично.
А в фёдоровском отделении трапеза — ломтик хлеба и блюдечко перловки.
С такой экономией главным ворам есть чем купить любовь подчинённых. А пациенты, в основном, те, от кого отказалась родня. Печься ли о них персоналу в ущерб клёвой и не надсадной работе?
Принудительное, под угрозой связывания и уколов, скармливание мне таблеток началось в первый же день водворения в больницу.
Как и все уважающие себя сумасшедшие, я старался их не глотать, а прятать.
Временно спасало большое дупло в зубе.
Прятки с таблетками не могли продолжаться долго. Часть таблеток пришлось проглотить. Естественно, их название мне никто не сказал.
Не уверен, они ли ухудшили без того неважнецкие мои память и разумение. Но когда удалось покинуть больницу, оказалось, я напрочь забыл имя и отчество пациента, виденного лишь в день моего убытия.
Лишь он выглядел нормальным человеком - недавно поступивший 70-летний старик Маресин. Он лишился жилья из-за какого-то несправедливого правового акта, хотя сам почему-то считал виновным своего, тогда ещё живого отца. В больнице Маресину отказывали даже в достаточной еде. Этот высокий мужчина испытывал грубый калорийный голод, не говоря уже о качественном.
Он оставался там, туда меня не пускали так же твёрдо, как ранее оттуда, и попытки что-либо узнать о его судьбе окончились неудачей.
Надзиратели – санитары по нравам не хуже охранников бандитской квартиры. Родной язык – матерщина. Интересы – один к одному. Как-то ночью из наблюдательного пункта дежурных санитаров донеслись звуки видеофильма под названием, кажется, «Боец», о лагерной жизни, очень полюбившегося охранникам квартиры-тюрьмы. Подумалось, может быть, они знакомы и обменивались видео кассетами?
В фёдоровском отделении были и показушные палаты с нормальным режимом. Они находились за поворотом коридора, и отделялись от строгих палат контрольным пунктом дежурного персонала.
Заходить в то крыло пациентам из строгих палат категорически запрещалось.
А тамошних пациентов контролировали слабее. В строгую часть они заходили редко, но представляли единственную возможность передать сообщение за пределы психотюрьмы.
Прорыв сигнала
Спасение пришло в лице бесконвойного Павла, оплошно пропущенного из соседнего, нормального крыла. Этот приятный молодой человек был, возможно, единственным в отделении пациентом, кому какая-то санитарка или сестра доверяла свой сотовый.
Павел не верил в злой умысел врача, но и не видел причины отказа в звонке.
Договорились. Завернули с ним за дверной косяк. Телефон держали меньше двух минут.
Могла сорваться и эта возможность. Третьяковой не было дома. Ещё успели позвонить Марчук, и у неё оказались обе. Как раз обсуждали мою пропажу.
Я сбивчиво начал о голодающих дома кошках, но более расторопный Павел сразу назвал адрес больницы. Секундное промедление погубило бы шанс.
Засекли. С проклятиями набросились. Отобрали телефон. Развели по камерам палатам. Ужесточили контроль.
Но сигнал о местонахождении похищенного ушел на волю.
Первой сообщила собака
Оказалось, ещё до почти невозможного звонка, друзья узнали о моей пропаже.
В день нападения банды моя собака, с которой я возвращался с сада, осталась на улице, потому что до квартиры мы дойти не успели.
Неприкаянную Дину увидела соседка по подъезду, интеллигентная и снисходительная к моей нелюдимости, Виктория Алексеевна.
Она, единственная, знала телефон А.П.Марчук. Ей я предоставлял копию ключа от квартиры, как и Галине Третьяковой.
Узнав, что дома только голодные кошки, Марчук и Третьякова начали поиски.
Искали и на саду, и в больницах, и в моргах.
Услышав звонок из психотюрьмы, Антонина Павловна и Галина Ивановна приехали в НОПБ на Бердышева в тот же час.
Более тяжёлой проблемой оказалось им увидеть меня, а мне - узнать об их приезде.
Прятать так прятать
В приёмном покое не было записей о моём поступлении в больницу.
Но Марчук и Третьякова дали понять, что знают, я здесь.
Зам главврача. Н.В. Верещагина отказалась их пускать под странным, но непробиваемым предлогом моей невменяемости.
К счастью, визитёры знали «невменяемого» десятки лет. Поэтому запоздалая скрытность и обман начмеда что-то говорили не обо мне, а о ней.
Пришедшие уведомили, что не пустить их или закрыть здесь же обеих дорого обойдётся психодельцам.
Растерянный зав отделением А.В. Федоров допытывался, как визитеры узнали, что я здесь.
Пустили их только в прихожую. Мне дозволили подойти к ним на 10 минут.
Этого хватило, чтобы сказать и узнать главное. За разговором неотрывно следили подельники Фёдорова.
Враг был ещё силён. Друзьям пришлось ещё воевать с "правоохранителями".
Я, всё ещё закрытый, не мог знать об их злоключениях, но они дали мне карандаш, и я к следующему их приезду написал кое что, о чём не успел сказать в первой встрече.
Во время обхода палат Федоров потребовал от меня показать спрятанную в карман записку. Когда я отказался, дурашливая ухмылка на лице Федорова мгновенно сменилась выражением звериной ненависти.
Через полчаса после его удаления за кулисы целая свора психосотрудников набросилась на арестанта и ринулась обшаривать карманы, как если бы там лежало оружие.
Преступный персонал пока ещё был полным хозяином положения, надеясь, что нежданные визитёры ограничатся заявлением в местную милицию.
Врал ли главарь о связях с милицией?
"Милиция тебе не поможет. Она сама тебя пасла. Она тебя и сдала"- предупреждал С.Е.Реутов в добольничной каталажке.
Выдачи тайны он тогда не боялся, потому что меня планировали умертвить раньше, чем я смог бы оказаться на воле. А смысл этого признания был сделать меня сговорчивее в плену.
Следующие свидетельства никогда бы не появились, доверься Третьякова и Марчук одной милиции Советского района.
Из бандитских разговоров, перехваченных совсем другими оперативниками:
(Копии отвратительные, потому что сняты при плохом свете дешевым фотоаппаратом из подшитого тома. Ксерокс в суде не дают, и торопят со временем).
В этом фрагменте Р - С.Е.Реутов; Д - Л.П.Дербеко.
Комментарий к этому фрагменту.
О связях:
Когда банда заметала следы, Реутов заверял Дербеко, что вопрос об уголовном деле закроют, благодаря его связям во властных структурах.
..."Прокуратура в РОВД передала, там никто заниматься не будет.
Сегодня я там три часа сидел".
..."Я просто сегодня с начальником РУВД серьёзно разговаривал долго, наверно часа полтора Он мне сказал, что всё нормально, мы этот вопрос закроем".
Начальником РУВД в те годы был полковник милиции Сергей Викторович Волков.
Мне приходилось общаться с ним из-за другой преступной истории - погрома собачьего приюта, изгнания его первых содержателей, замене их лживыми и безответственными людьми, что в конце концов привело к пожару.
С.В.Волков и тогда был на стороне зла.
Поэтому мне трудно не верить Реутову.
О заметании следов:
Кроме договорённости с РОВД о саботаже расследования, здесь Дербеко и Реутов обсуждают уничтожение фальшивой дарственной, документов на переоформление квартиры.
В записанных разговорах Дербеко и Реутов также подробно обсуждают, как избежать обвинения в краже настоящих документов на квартиру, пока я находился в плену. Для этого пытались незаметно подкинуть документы обратно, пользуясь захваченным ключом.
Р: "Или сегодня ночью, или завтра утром зайдут"...
Д: "Втихоря там типа подкинут и всё".
Дело в следующем. Из визита следователя бандиты поняли, что авантюра сорвалась, но ещё не знали о главном разоблачительном материале в виде прослушки. Другие свидетельства были бы легко отброшены. Мои показания никто бы не принял в расчет. Бандиты хотели уничтожить и такую улику, как похищенные документы. Если бы они, пользуясь отобранным у меня ключом, подкинули их обратно, то никто бы не поверил, что их крали. И бандитский захват хозяина не удалось бы доказать, потому что свидетели везде были свои – и участники захвата, и охранники временной каталажки, и перевозчики в окончательное место, и преступный персонал психбольницы.
Возможно, документы действительно пытались вернуть, потому что в первый же день после моего освобождения кто-то орудовал ключом в замочной скважине снаружи. Но дверь была закрыта изнутри. А кроме меня в квартире была Г.И.Третьякова, чьё присутствие, как лишнего свидетеля, уловил человек снаружи.
Компетенция Дербеко не ограничивалась медицинской частью. Он знал о главном мошенническом документе - поддельной дарственной на квартиру. И узнав о провале, требует уничтожить эту серьёзнейшую улику. Остро интересуется, успели ли зарегистрировать бумагу с поддельной подписью в БТИ и юстиции, где уничтожить следы труднее.
О подельниках:
Заслуженный врач России Дербеко проявляет полное знание бандитской авантюры. Критикует самого Реутова за недостаточное усердие в мошеннических делах: «зря ты все бумаги не видел. Вот что плохо».
Заинтересован в сохранении её ценных участников. В конце советует, как "Игоря не светить". Игорь Папилин - нотариус, изготовлявший фальшивые дарственные.
Ценность для жулья нотариальной конторы И.В.Папилина подтвердило и другое уголовное дело - №1-308/06, поступившее в Федеральный суд Железнодорожного района 25 апр. 2006 г. Там мошенническую операцию с квартирой и деньгами покрывала нотариус О.М.Кругова из той же конторы на Танковой 72, что и И.В.Папилин. А главной мошенницей выступала Светлана Сергеевна Акимова. Она же с бандой Ахантьевой и Реутова участвовала и в афере с моей квартирой. Хотя в Железнодорожном и Советском районах есть много своих нотариусов, жулики предпочитали использовать контору на Танковой 72. Это притом, что она в Калининском районе.
В следующей фонограмме собеседники те же.
Комментарий к фонограмме.
Этот разговор относится уже к моменту, когда об авантюре прослышали СМИ. На жалобу Дербеко «завтра ждут телевизионщиков» Реутов уверенно ответил: «Там их не будет. Я в РУВД сегодня был, с начальником РУВД разговаривал на эту тему… Он сказал, что вопрос практически на 100% решен".
"Да с телевидением решим. У меня же Лондон - мой друг".
Про это не знаю. Выдающегося телемагната Якова Лондона, пострадавшего от бандитских пуль, тоже подозревали в связях с "братками". Но он мог и не знать, кем был приятный контактёр С.Е.Реутов. Оба - любители шахмат, умны и предприимчивы.
Действительно, телевизионщикам не дали увидеть и узнать самое главное.
Они были оповещены о неординарном деле кем-то из реальных борцов с организованной преступностью. Но кто-то другой властно направлял их репортажи в пустопорожнее русло.
В разговоре видна осведомлённость Дербеко в деталях квартирной аферы и субординация её участников. К Реутову он обращается, как к давнишнему подельнику, на "ты", а тот к нему, как старшему - на "вы".
К Наталье Ахантьевой, давней и далеко не рядовой участнице таких дел, оба относятся пренебрежительно.
Дербеко: "Ты один приезжай, без Натальи".
Реутов: "Да я даже вообще с ней на эту тему разговаривать не хочу".
Дербеко: "Она балаболит и всё".
Реутов: "Да, это пустое".
На совет Дербеко: "Смотри, чтобы "хвостов" за тобой не было" Реутов отвечал: "Да какие "хвосты"? У меня же со структурами очень хорошие отношения вплоть до начальников"...
Всё это вскрылось потом. А вначале...
Для защиты от банды обратились к банде.
Антонина Павловна и Галина Ивановна не знали о преступных связях, точнее об их объёмности. Поэтому вначале наивно обратились в РУВД.
После их сообщения отряд красноармейцев не ворвался в расположение белых халатов, не заставил взяточников назвать заказчиков, не начал расследование по горячим следам.
Милиционеры холодно предложили бросить заявление в ящичек у дежурной части. Знакомая могила! Прокуратура также отказалась от оперативных мер. Отослала ходоков обратно к милиции и предложила ждать положенный месяц для ответа.
Мои спасатели понимали, что за месяц можно подходящими медикаментами в преступных руках нанести человеку необратимый вред.
Понимали и заинтересованность А.В.Фёдорова. Даже если кража квартиры сорвалась, Фёдоров ещё вынужден объяснить, по какому праву он держал в закрытом психстационаре человека без оповещения близких, без регистрации поступления, без созыва мед комиссии, которая бы подтвердила основания принудительной госпитализации.
Создать такие основания - понятная задача.
Фёдоров не успел довести задачу до конца. Пытался скармливать таблетки вместо фатальных уколов. А после вторжения в его цитадель Третьяковой и Марчук стало поздно. Через день они приехали снова.
В перыый визит они видели меня в том нормальном состоянии, в каком знали все 20 лет знакомства. Как оправдаться Фёдорову, если бы они через день увидели меня невменяемым?
Оправдываться ему пришлось бы не перед этими простыми женщинами, а перед гораздо более влиятельными людьми, явившимися вслед за ними.
В следующем отрывке разговора Ахантьева жалуется Реутову на Фёдорова.
Жалуется зря:
..."Когда бы ему вчера поставили два укольчика, он бы сегодня не подлежал выписке"... Ахантьева не знала, насколько настойчивы "бабки", считала, что если бы меня сразу затравили до невменяемости, то с квартирой всё пошло по плану, и ругала врачей за нерешительность. Она не знала, что когда в НОПБ №2 пришли следователи, дальнейшее моё удержание в психотюрьме стало бессмысленным.
Ксерокопия полностью:
В этом разговоре "дурогон" и "козлина" - Леонид Павлович Дербеко:
Слова Ахантьевой: "он человека выписал" относятся к А.В.Фёдорову.
Но не его "вина" и не его заслуга в срыве авантюры.
Теперь психотюремщику оставалась задача избежать обыкновенной тюрьмы.
И он избежал даже увольнения со службы, благодаря описанному далее "правосудию".