Позже Артём всегда удивлялся, как это он изначально сообразил умолчать о Тане, хотя мама из кожи вон лезла ради теоретической женитьбы сына. В самом начале он ещё мог бы чуть-чуть приукрасить действительность, кое-что подретушировать и торжественно намекнуть, что у него появилась девушка. Так почему бы не осчастливить маму? Поначалу он тупо боялся лавины неизбежных вопросов, зато потом с ужасом начал осознавать, что не готов давать честные ответы о Тане. И никогда не будет готов. Слишком уж… жутко.
А тогда, в те первые недели, Артём наивно рассуждал, что мечтающая о внуках мама приняла бы любую невесту, но всё-таки дежурно отнекивался, когда та с пристрастием расспрашивала о любых пустяках и о том, как ему в одиночку живётся на новом месте. Таня обычно сидела напротив, загадочно накручивала на палец рыжий локон и вовсе не обижалась, что он не спешит знакомить её с родителями.
Ей словно не было до них никакого дела.
Даже если он прямо упоминал мать или отца, Таня молча смотрела на стену или в окно и продолжала разговор, как ни в чём не бывало. Немного странно, но Артём быстро привык, что её интересуют только он сам и их дом. По-своему мило, если задуматься — крохотный и замкнутый на двоих мирок, где абсолютно любой человек извне будет лишним.
И душа его расцвела. Артём позволил девушке остаться в ту первую ночь, и она доверчиво легла рядом, даже не спрашивая хозяйского разрешения. Он задержал дыхание и ждал, что Таня заснёт, но она обняла его и робко поцеловала. А потом смелее… И ещё смелее.
Они тогда много смеялись и шутили. Таня рассказывала истории: про дом и кто жил здесь раньше, почему уехал или приехал… Множество переплетённых нитей и скрытых узоров.
Забавно было потом встречаться с кем-то у лифта и точно знать, например, что две сухонькие и бездетные сестры с четвёртого этажа осиротели двадцать пять лет назад, но до сих пор ссорятся из-за того, кто был истинной любимицей матери. Или грустный толстяк со второго — он мечтал петь и во сне видел себя артистом большой сцены, овации и море цветов, даже чувствовал, как потеет от безжалостных софитов, но наяву ни разу не спел в полный голос, пускай хотя бы в душе — стеснялся слишком высокого тембра и находил его девчачьим.
Таня знала о них всё досконально, буквально каждый оберегаемый от посторонних секрет.
И Артём полюбил сладкое ощущение сопричастности. Часто ловил себя на том, что улыбается, как сущее дитя, даже не подозревая об этом, а ведь жильцы наверняка принимали его за простодушного детину, не знающего настоящих горестей.
Всё то счастливое время Таня редко покидала квартиру и оставалась вечной невидимкой для соседей. И для его мамы, конечно.
Так было до приезда Кота.
Молодой человек с немного диким взглядом, не единожды сломанным носом и чуть более стремительной манерой двигаться, чем полагается для тихого и скромного обывателя, однажды просто появился в доме и занял мансарду ровно напротив квартиры Артёма.
Кот — Костя — ограничивался необременительными привет-пока, никого к себе не водил и держался особняком ото всех, то есть был до смешного похож на самого Артёма, но что-то было не так. Артём нутром чуял — что-то грызло Кота изнутри. Не давало покоя.
Поглощённый девушкой, Артём и думать не думал глубоко переживать о чужих неприятностях, когда его о том не просили, но на вполне обычный вопрос о Коте и его тайнах Таня вдруг наотрез отказалась отвечать. Артём слегка опешил и тут же отстал, но банальное любопытство заставило пристальнее всматриваться в типичного драчуна и ощущение неявной угрозы постепенно нарастало.
Любое упоминание о Коте вызывало раздражение, а потом и ярость у Тани, и вот тогда Артём лишился покоя. Ненавистный сосед стал тёмным пятном в полностью прозрачной жизни обитателей дома, но это не мешало им обоим любезничать при случайной встрече.
Вряд ли Кот догадывался, что вызывает столь бурные переживания, да и Артём нарочно старался скрадывать враждебность под дружелюбной небрежностью.
А потом Таня стала меняться.
Меняться страшно и стремительно.
