Маму я помню смутно. Черные волнистые волосы, маленькая коричневая родинка над верхней губой и белые зубы. Наверное, мама часто улыбалась, раз я запомнила это.
В детстве она казалась мне принцессой. Хотя каждому ребенку его мама кажется самой прекрасной. Ее образ остался только в памяти – в доме не было ее фотографий. Зато бабушкиных много. В роли Дездемоны, леди Макбет...
Она была ведущей актрисой провинциального театра. Ушла оттуда в сорок пять лет, чтобы заниматься моим воспитанием, и чувство вины за это мучило меня всегда. А мама…
Она не умерла, нет. Ее лишили родительских прав. Как только это случилось, бабушка вычеркнула дочь из своей жизни, а заодно и из моей. Тогда же уничтожила фотографии и наложила на разговоры о маме табу. Я была слишком мала, чтобы понять, что происходит, и часто спрашивала:
«Бабушка, а где мама?»
«У тебя больше нет мамы», – отвечала она, утирая слезы.
И я верила этим слезам. И словам. В семь лет случайно подслушала ее разговор с подругой.
– Что слышно о Лерочке? – спросила гостья, крупная красивая женщина.
– Не напоминай мне о ней, – ответила бабушка. – Не хочу ничего знать!
– Дочь все-таки... – сказала гостья.
– У МЕНЯ не может быть такой дочери! Мало того что опозорила, так еще посадила на мою шею эту обезьянку! Я в своей жизни совершила две крупные ошибки: первая – сама не сделала аборт, а вторая – не заставила ее это сделать. Сейчас не нянчилась бы с этим маленьким чудовищем, а работала бы в театре...
– Жалеешь…
– Конечно. Но долг – превыше всего. Я должна уделять Анфисе очень много внимания. Дурные гены – страшная вещь.
– Откуда у Леры дурные гены?
– В молодости я выбрала в отцы своему ребенку полное ничтожество.
– А отец Анфисы?
– Такая же мразь, как и мать. Я попросила его покинуть дом еще до рождения внучки. Кстати, как потом оказалось, он тоже был замешан в том кошмаре...
Непонятое всегда томит и требует объяснений. Вечером я спросила бабушку:
– Почему ты назвала меня обезьянкой?
– Ты подслушивала?
– Нет. Просто дверь была открыта...
– Ты подвижная и ловкая, как мартышка… Разве нет?
– А почему я маленькое чудовище?
– Потому что, вместо того чтобы делать уроки, мучаешь меня вопросами.
– А что такое аборт? Ее лицо пошло красными пятнами.
– Это взрослое слово! – поморщилась бабушка. – И маленьким девочкам его произносить неприлично!
Итак, я взрослела, бабушка понемногу старела, но продолжала неусыпно контролировать мои поступки. Я росла послушной девочкой. И не потому, что боялась наказания, а просто любила бабушку.
Моя любовь к ней граничила с обожанием. Она была моим кумиром. Я копировала ее походку, наклон головы, манеру говорить. Помню, в какой ужас повергали меня манеры одноклассниц, которые надували пузыри из жвачек, ходили по квартире в трусах и лифчике и ели жареную картошку прямо со сковороды.
А еще я мечтала стать актрисой. Этими планами я поделилась с бабушкой после выпускного вечера.
– Ты – актрисой? – удивилась она.
– Мне очень хочется так же, как ты…
– Мельпомена безжалостна к бездарностям. Твой дед тоже был актером, но выше «кушать подано» так и не поднялся. Я не хочу, чтобы ты повторила его судьбу.
– Но ведь ты…
– Не сравнивай! – перебила меня бабушка. – У меня был талант.
– Ты разве уверена, что у меня его нет?
– А ты, значит, думаешь, что есть? – Бабушка страдальчески потерла виски и, вздохнув, добавила: – Хорошо, не буду отговаривать. Попытайся. Приемной комиссии ты поверишь скорее, чем мне.
– Ты поможешь мне подготовиться?
– Будь готова работать от зари до зари.
– Хоть сутки напролет, – обрадовалась я и расцеловала бабушку в обе щеки.
– Что бы ты без меня делала?
– Пропала бы! – искренне ответила я.
Соваться в столицу я не рискнула, поступала в нашем регионе. И срезалась на втором туре.
Всю дорогу домой с тоской думала о том, какими язвительными замечаниями встретит мое бесславное возвращение бабушка.
Но, к моему удивлению, она, узнав о моем поражении, ничего не сказала, только покачала головой.
Поступать в какой-нибудь другой вуз было уже поздно, и я решила пойти работать. Попросила помощи у бабушки:
– У тебя большие связи, помоги. Ответ был скорым и категоричным.
– Нет, – сказала она. – Я всего добивалась сама. Это хорошая жизненная школа, тебе тоже стоит пройти ее.
– Но ведь у тебя никого не было, а у меня есть ты, – возразила я.
Бабушкины губы тронула улыбка, но тут же пропала. Черты лица стали строже.
– Если я тебе помогу с трудоустройством, придется выступить гарантом перед людьми, которые тебя примут. Это значит, что я и только я буду отвечать за твое поведение. Готова ли ты поклясться, что не опозоришь моего честного имени? Что никогда не повторишь предательства, которое совершила твоя мать?
– Я не знаю, в чем она провинилась...
– Тебе не обязательно знать. Но, надеюсь, я воспитала тебя порядочной...
Бабушка устроила меня продавцом-консультантом в престижный дорогой магазин женской одежды (магазинов такого уровня в нашем городе было всего три).
Вот где пригодилась бабушкина выучка! И безупречная осанка, и умение со вкусом одеваться, и литературная речь. Хозяйка магазина была мной довольна и, нарушив свое же правило, сократила мой испытательный срок, а через три месяца повысила зарплату.
Бабушка первой узнала о моих успехах. Растрогалась. Поздравила, подарила колечко с бирюзой. А потом весь вечер обзванивала подруг, вдохновенно рассказывая им, какая у нее замечательная внучка.
Беда пришла неожиданно. Однажды, пересчитывая товар после закрытия магазина, я обнаружила пропажу. Такую чудовищную, что от нереальности происходящего чуть не потеряла сознание. Из моего отдела пропала шуба – за сто двадцать тысяч рублей! Я искала всюду, даже в других отделах… Тщетно. Как в воду канула. И ведь ни разу за смену я из зала не выходила – даже в туалет. Как же такое получилось?! Бросилась к охраннику на выходе.
– Богом прошу, вспомни…
– Анфис, ты чего? Шутишь? Декабрь на улице. В наш магазин все бабы в шубах ходят. Откуда мне знать, в своих они уходят или в краденых?
Я шла в кабинет хозяйки, как на Голгофу. Внутренне была готова к тому, что она накричит на меня, оскорбит, даже ударит. Но она спокойно выслушала мое признание и вынесла приговор:
– Кражи случаются везде, хотя в нашем магазине это редкость. У нас правило: недостачу товара возмещает продавец. Я не зверь и не требую сделать это немедленно. Даже не увольняю тебя. Но в течение месяца ты обязана внести деньги в кассу… Если вернешь всю сумму – забудем о инциденте. Нет – придется передавать дело в суд.
В ту минуту мне хотелось одного: повеситься. Спасти от этого шага на всем белом свете меня мог только один человек – бабушка. Но придется ей все рассказать. Это самое трудное.
Бабушка выслушала меня молча, ни один мускул не дрогнул. И выражение лица у нее было точь-в-точь, как у хозяйки магазина, – отстраненное, спокойное. Вернее совсем безразличное.
– И чем я могу тебе помочь? – спросила она после театральной паузы. – Ты ведь можешь дать мне денег… Взаймы... Я потом отдам...
– Мою пенсию? – в ее голосе сочетание сарказма и брезгливости.
– Я имею в виду твои драгоценности. Один бриллиантовый гарнитур стоит…
– Я купила его, заработав деньги тяжелым трудом. И не собираюсь расплачиваться за твою халатность.
– Господи! Но что мне делать?
– Ты эгоистична. Думаешь только о себе. А обо мне подумала? Если тебя отдадут под суд, как я смогу смотреть в глаза людям, перед которыми за тебя поручилась? Ты опозорила меня, как и твоя мать!
Внезапно на меня навалилась апатия.
– Если меня посадят, ты откажешься от меня так же, как когда-то отказалась от нее? – спросила я тускло.
Она не ответила. Но я поняла: надеяться в этом мире мне больше не на кого. Дождалась, пока бабушка уснет, пробралась на кухню и открыла коробку, в которой хранилась домашняя аптечка.
«Этого должно хватить», – равнодушно подумала, пересчитывая на ладони маленькие розоватые таблетки...
Инстинкт самосохранения оказался сильнее желания избавить бабушку от позора. Почувствовав сонливость и тошноту, я доползла до ванной и, засунув в рот два пальца, вызвала рвоту. Потом добрела до дверей соседки.
– Анфиса, деточка, что с тобой? – запричитала та. – Тебе плохо? Я сейчас же скорую вызову. А где твоя бабушка?
– Спит. Я не хотела ее тревожить.
– Да уж, – усмехнулась соседка. – Не любит она, когда ее тревожат...
После мучительно болезненных процедур врачи наконец оставили меня в покое. Заснула я под утро.
Когда открыла глаза, увидела возле своей койки какую-то женщину. Встретившись со мной взглядом, она быстро отвернулась. А я заметила круглую коричневую родинку над верхней губой незнакомки...
– Мама, – шепнула я, – ты вернулась…
Глаза женщины наполнились слезами. Она взяла в ладони мою руку и нежно поцеловала каждый мой палец.
– Девочка моя… Как же ты… Зачем?
– У меня беда, мама. Большая…
– Но ведь все в порядке было… В институт не поступила? Обидно, конечно, но ведь не такое горе, чтобы… И работа у тебя хорошая… – Она говорила быстро и невнятно.
– Откуда ты знаешь?
– Я все о тебе знаю. Соседка рассказывала, и потом… Я ведь все эти годы рядом была. Совсем рядом. И на твой первый звонок ходила. И на выпускном была – целую кассету на видео сняла!
– Почему же ты никогда… Ни разу… – Я не могла говорить, меня душили слезы. Побледнев, мама опустила голову:
– Ты же знаешь… Меня лишили родительских прав. А бабушка сказала, что, если я когда-нибудь появлюсь поблизости, она сдаст тебя в детский дом. Ты говорила о какой-то беде... Что случилось?
– Нужно достать сто двадцать тысяч рублей... – призналась маме о пропаже шубы.
Ее реакция меня испугала. Вместо того чтобы ужаснуться, она улыбнулась!
– Две тысячи долларов? У меня есть такая сумма! Собирала на машину. Представляешь, как раз сто двадцать тысяч выйдет! Тютелька в тютельку!..
В больнице я провела шесть дней. Все это время мама была рядом. По крупицам восстанавливали историю семьи. Я видела, что ей трудно, но настаивала.
Мама в детстве обожала бабушку и тоже мечтала стать актрисой. Поступила в театральное училище. Потом влюбилась в однокашника. Тайком расписались. Вскоре она забеременела, и пришлось срочно знакомить мужа с матерью.
Две недели мой отец жил в доме тещи. Присмотревшись к нему, она заявила:
– В моем доме этого человека не будет!
– Ладно, – ответила мама. – Тогда я уйду к нему в общежитие.
– Ты не поняла. Я имела в виду совсем другое. Либо ты разведешься, либо…
– Что – либо? Что – либо, мама?
– Либо вылетите из театрального. Оба. Ты ведь знаешь мои связи…
Когда я родилась, мама полгода сидела со мной, а потом пришло время возвращаться в училище, поэтому она была вынуждена сдать меня в круглосуточные ясли.
А когда училась на четвертом курсе, случилась беда. Какой-то павлик морозов стукнул куда следует, и на студенческую вечеринку в общежитие нагрянул наряд милиции. Пятерых студентов застукали за курением марихуаны. Двумя из пятерки были мои родители. Завели уголовное дело по статье «хранение наркотиков».
Отчисление из института, исключение из комсомола.
«Так все и было», – сказала мама.
– Непонятно… – произнесла я. – Почему же тебя лишили родительских прав?
– Бабушка подсуетилась. За полгода до этих событий она со скандалом уволилась из театра и изнывала от безделья.
– Как за полгода? Разве не из-за меня?..
– Из-за Офелии, – грустно усмехнулась мама. – В театр пришел молодой режиссер, решил ставить «Гамлета». Роль Офелии отдал начинающей актрисе, а твоей бабушке предложил сыграть Гертруду.
Она скандалила, интриговала, любовника подключила, чтобы убрать этого режиссера, но ничего не вышло.
– У бабушки был... любовник?!
– А ты думаешь, откуда у нее драгоценности? На актерскую зарплату купила?
Уволить режиссера у него оказалась кишка тонка, а вот лишить меня и Антона родительских прав – тут он расстарался.
– А где сейчас мой отец?
– Погиб. Давно. Разбился на мотоцикле. Я его очень любила...
Мама замолчала, потом продолжила:
– Бабушка и правда талантливая актриса… Лицедействует и на сцене, и в жизни. Нам с тобой отвела роли без слов, главную оставила себе. Помнишь:
«Вся наша роль – моя лишь роль…»? Это о ней.
– Вся наша боль – моя лишь боль, – прошептала я. – Только вот за что нам с тобой эта боль? Ответь мне, мама…