Жара набросилась на Аленку, как хищник на добычу, казалось она таилась здесь, на лугу, где-то среди распаленной уже с утра травы, и как только увидела эту дурную голоногую девчонку в сарафанчике чуть повыше колена, с тяжелой светло-русой косой, бьющей по худенькой спине при каждом прыжке через куртины, с загорелыми руками-прутиками, покрытыми золотистым еле заметным пушком, с огромными, распахнутыми миру глазищами с длиннющими ресницами - так и вспорхнула огненной птицей, набросилась, желая сжечь дотла, спалить, превратить в пепел. И вроде рано еще, солнце только поднялось над дальним лесом, а уже небесный огонь разошелся вовсю, нагрел травы, затопил медовым ароматом луга, и запах скошенной, уже подвявшей травы кружил голову. Джура вовсю ахал косой вразмах уже у самой кромки, там, где дикая малина сплелась с ежевикой, образовав колючий ковер, ему осталось с пару метров, а Прокл стоял в тени одинокого, невесть откуда затесавшегося на пахотный луг клена, вытирал косу пучком травы, улыбался. Батя же стоял рядом с Софьей, смотрел куда-то ввысь, и его худые, мосластые плечи чуть подрагивали, как будто он плакал.
Софья увидела Аленку, помахала рукой
- Или сюда, детка.
Аленка с вызовом встряхнулась, как бы говоря жаре - иди вон, не напугаешь, и та отпрянула, сжалась, легким ветерком потянуло из ближнего лога, за которым раскинулся тайно Карай, и оттуда потянулись тучки, пока неловкие, несмелые, похожие на перышки птиц. Аленка подскочила к бате, задрала голову, глянула на него снизу
- Бать. Ты быстро как откосил, вон цыган еще машет. Ты быстрый…
Аленке захотелось приластиться к отцу, как раньше, прижаться, она вдруг снова почувствовала себя малышкой- Аленушкой, лучше которой для бати не было. И она прижалась к его худому, жесткому, как доска бедру, сунула ладошку в холодную руку. Батя, как будто отмер, пригладил ее растрепавшиеся волосы, тихонько проговорил
- Ну-ну… Давай, девочка, помоги Софье. Воды надо натаскать, Сейчас костерок разведем, чай вскипятим.
Батя смотрел, вроде, Аленке в лицо, ласково гладил по волосам, но в его глазах плыли облака. те самые, похожие на перья сказочных белых птиц…
…
- Что, лягуша? Ведро донести тебе, а то, глядишь, потопнешь в нем, вон - оно тебя больше. Куда тянешь-то?
Аленка с трудом вытащила неполное ведро на песок, отдуваясь откинула косу, зыркнула на Прокла, пробурчала
- Опять лягушкой дразнишь? Просила же! Я не маленькая уже, и меня Лена зовут. Сам ты медведь.
Прокл стоял прямо над ней, рубашка на груди у него была расстегнута, на мощной груди играли мышцы, и Аленке вдруг стало горячо и стыдно, Она юркнула ящеркой в сторону, обогнула брата, как скалу, оступилась и свалилась бы в колючий терновник, если бы Прокл не протянул свою ручищу, и не подхватил ее, уже падающую навзничь. Как пушинку он поднял ее за талию, подержал так на весу, странно вглядываясь в лицо, потом покраснел и опустил на песок.
- Чуть не упала, коза. Вот был бы тебе медведь, ободралась бы в кровь, там шипы, как ножи. Пошли давай, там мамка ждет, скажет, что дурня валяем.
Аленка бегом поскакала за Проклом, еле успевая за его широким шагом, ведро, которое он зачерпнул доверху висело в его ручище, как пришитое, ни одна капелька не расплескалась.И когда они выходили из прибрежных кустов, минуя дол в самом мелком месте, встретились с Джурой.
- Опа, красивые… Где пропадали? Там уж все заждались, костер разожгли, чая ждут. Ты, Прошка, поспешай, жена пришла, говорит - соскучилась. Блинов принесла.
Аленка, опустив глаза, прошла было мимо Джуры, но тот придержал ее за локоть, шепнул.
- Пошли, камлы миро, к концу луга, травок наберем, силу чаю придадим. Работы еще много, травки помогут. Я знаю каких.
Джура пошел вперед, его волнистые кудри чуть шевелил поднявшийся ветерок, и Аленка вдруг послушалась. Терпеливо рвала травки, которые показывал ей цыган, слушала его воркующий, гортанный голос, и на душе у нее было хорошо и очень спокойно…
…
Тучки уже не были похожи на перышки, они сгущались, темнели, опускались низко, пахли водой. Аленка с Джурой уже заканчивали последний валок, луг стал похож на расчесанную на множество проборов гриву, пора было собираться домой, уж больно погода хмурилась. Машка с Проклом собирали посуду в узел, они молчали, как будто поссорились, и у Машки тряслись чуть одутловатые щеки. Батя связывал косы, он все так же молчал, улыбался, как будто про себя, отстраненно, как будто нездешне.
- Глянь, солнечная, папка твой чудной ныне. Ты б за ним последила, говорят, нехорошо, когда пьет-пьет, а потом бросает. Постепенно надо бы. Заболеет еще. Мать-то где?
Джура подошел близко, коснулся щеки Аленки горячими пальцами, провел ласково
- Пушинка у тебя прилипла, гляди в глаз попадет. Кожа у тебя, как у персика бархатная. И пахнешь персиком.
Аленка дернулась, отпрыгнула в сторону, сказала хрипло
- Отстань, Джура. Ну что ты липнешь! Люди говорили - у тебя невеста есть, свадьба скоро. А ты вон как. Я Проклу скажу.
Джура улыбнулся, сверкнув зубами - а они были у него ровные, белые, как маленькие сахарные кубики, щелкнул Аленку по носу.
- Эх, золотая. Проклу! Кролик волку на жалуется, опасно, девочка. Ладно, пошел я. Про отца не забудь…
…
Аленка влетела в дом с первым ударом грома. Все смешалось вокруг - нагретая пыль, взбитая тяжелыми каплями вдруг грянувшего дождя, брошенные навзничь, поваленные флоксы и ромашки, тонкие ветви вишен, которые рвал ветер, сплетая в жгуты, казалось что нет ни неба, ни земли - все единая сизая туча у которой не различишь ни верха, ни края. Софья с трудом закрывала бьющие створки окна, занавеску тоже рвало к потолку, она путала ей руки, ветер швырял ткань в лицо. Наконец, она справилась, вытерла мокрое лицо, усадила хныкающую Ксюшку за стол, сунула ей петушка на палочке.
- Вот ведь как! Только скосили, как бы валки не разметало, греби потом заново. Ты отца не видела, Ленушка? Как с покоса, так и не показывался, пропал.
Аленка покачала головой, у нее внутри сжалось что-то колюче и остро.
- Нет, теть Сонь. Он, как с луга косы нес, так я больше его и не видала.
- Ну, побудь с Ксюхой, я сейчас.
А Аленка не успела оглянуться, как мачеха накинула на голову платок и выскочила за порог…