Татьяна
Тольятти, 1987, март
Две молодые женщины — блондинка и брюнетка — беседовали в комнате малосемейки в микрорайоне, построенном при градообразующем автогиганте.
Автогигант давал работу, жилье, место в садике, школе.
Татьяне — приятной на вид брюнетке, лет двадцати пяти, казалось, повезло: муж Семён — автослесарь золотые руки, она — сборщик на главном конвейере.
В недавнем прошлом — профтехучилище, жили и на частной квартире, и в общежитии. Теперь малосемейка с собственным санузлом и ожидание в очереди на улучшение условий жилья.
— Ждём прибавления? — участливо спрашивали в профкоме.
Татьяна молча кивала, а на душе кошки скребли — беременность не наступала. Скоро четвертый год как замужем.
Вторая — Лариса или Лора — блондинка, небольшая, подвижная, выглядела постарше. С Татьяной сошлись на почве бездетности. Но Лора, более опытная в отношениях с противоположным полом, причину свою знала. Прерывание первой, нежелательной беременности прошло с осложнениями, потом внематочная беременность, операция, спаечная болезнь.
Лариса, частый гость гинекологического отделения и местного санатория, прибегала и к услугам нетрадиционной медицины. Гадалки, колдуны, целители, места с целебной энергетикой дополняли багаж медицинских знаний девушки.
Сегодня, пока Семён переваривал кузов легковушки, подруги собрались посудачить о своих проблемах.
Лариса принесла бутылку «Рябины на коньяке», Татьяна достала рюмки.
— Лечение опять без толку! —Лора развернула шоколадную конфету местной фабрики и продолжила: —Люди таблетки пьют, по два изделия надевают, календарь с критическими днями на стенку вешают, в опасные дни прячутся, шарахаются друг от друга, как прокаженный от чумного, и всё равно залетают по два-три раза в год! — Лорик за языком не следила, непотребные слова слетали с её языка, как с помела. — Слышала анекдот? «Дочка, почему ты не беременеешь? Ой, мама, никак не могу проглотить эту гадость!»
Лорик залилась смехом, Татьяна поперхнулась.
— А я, — Татьяна плеснула в рюмки настойки, — вчера Ленку, соседку, встретила. Идёт бледная, как полотно! Я к ней: «Ты в порядке?» А она: «Я опять от гинеколога, проторенной дорожкой возвращаюсь». Я смотрю на неё, а она через боль улыбается: мол, у нас с мужем проблем нет. Можем и третьего заделать, но двоих пока хватит. И ведь она это не со зла, а так, между прочим, а мне как ножом по сердцу. Какая я жена, если зачать не могу? А возраст поджимает, поначалу даже не до детей было — успеем. А потом — стараемся, а все без толку. Врачи плечами пожимают.
Лора развернула очередную конфету и, понизив голос, спросила:
— А у тебя бывает, что во время этого… тебе так хорошо, что, забываешь, где ты, и кричишь, кричишь, а себя не слышишь, и вроде как знаешь, что кричать нельзя, а тебе в этот момент просто пофиг?
Татьяна подумала, кивнула головой, хотя не могла себе такое представить.
Тут-то и Лора выдала:
— Когда мне форез с лидазой назначили, я на процедурах с одной девкой познакомилась. Она то ли якутка, то ли бурятка. Так вот… В Сибири на Ангаре есть место куда, если придёшь, то точно вскоре забеременеешь, ну конечно, если есть от кого.
Лариска достала газетную вырезку и велела: «Подклей в нашу тетрадь». Подруги нещадно резали подшивки газет и журналов, собирая вырезки о местах, способствующих зачатию, записывали рецепты трав и снадобий.
После третьей рюмки они уже обсудили план путешествия. Осталось только поставить мужей в известность.
Лариска ушла. Татьяна, присев на табуретку, задумалась. Если бы художник мгновенно нарисовал её портрет, лицо вышло бы красивым, но написанным какими-то тусклыми красками.
Можно сказать по-другому — портрет хорош. Но картине нужна другая рамка и правильное освещение.
Семён казался человеком серьезным, основательным. Получил профессию, отслужил. После армии взяли на завод. Приметил складную девчонку из училища, когда та практику проходила. Работа, заработок, семья и целая жизнь впереди.
А теперь, что её ждёт?
«А как если уйдет? Что родителям скажешь? И не осудишь».
А воображение ей так и подсказывало, что муж может уйти.
В выходной, бывало, подойдёт к окну — детишки в песочнице играют. Посмотрит на Таньку чужим взглядом и в гараж до вечера. Еда у Тани, правда, всегда на такой случай приготовлена.
Семён не только ремонтировал и правил машины своим клиентам, но и приторговывал запчастями: зарабатывать он умел.
Татьяна видела, что подозрительные людишки крутились возле него. Может, были бы дети, он бы больше проводил время дома.
Вот и сегодня вернулся ближе к полуночи. Душ, ужин.
Собрала посуду, помыла. Муж уже спал. От Семена пахло спиртным.
Татьяна открыла единственное окно. Городской воздух, чуть разбавленный ветерком с реки, принес немного свежести в комнату.
Вдалеке темнел постройками и цехами Автогигант. На диване храпел Семён.
Татьяна открыла маленький «Полюс». Плов с курицей, бутербродное масло на первой полке, борщ на второй, сало в морозильнике.
Кофейный напиток на столе. Обдирный черный и без названия белый х/з №7 (что значит «хлебозавод», а не то, что можно подумать) в хлебнице. Татьяна закрыла холодильник и прикрыла окно. Посторонний запах женского парфюма завихрением отделился от облачка спиртного «амбре», висящего над спящим мужем и вопросом повис возле трехрожковой люстры.
Вот оно что!
На крошечной антресоли показывала бок из красного дерматина подаренная кем-то из соседей разобранная детская коляска.
Завтра на работу.
Конвейер — дверь, обшивка, пистолет, пистоны. Дверь, обшивка, пистолет, пистоны.
И дверь — всегда правая и всегда задняя!!
Отпуск в начале сентября.
Куйбышев, 1987, сентябрь
Поезд дальнего следования стоял на первом пути, готовый выдать незамысловатую чечетку своми колесными парами, а Лариски, которая гостила в Куйбышеве несколько дней у свекрови, всё не было. Проводник стоял в дверях вагона и посматривал на часы. Татьяна тревожно всматривалась в выходящих из вокзала на перрон.
Лариса должна ждать Татьяну уже с билетами.
К тому, что жена проведет где-то в Сибири почти две недели с Ларисой, Семён отнёсся спокойно, чем даже обидел Таню.
Нет, вначале он деспотично вскинул брови: «Куда?» Но потом сказал: «С Лариской?»
Татьяна надеялась, что, может, даже начнет отговаривать, или безапеляционно ответит: «Нет», или бросит свои железки и скажет, «Я с тобой!»
Она не знала, что смазливая смелая бабенка, молодая, а уже на своей «девятке», во второй раз подкатила к Семёну на правку очередной вмятины. «Бойкая, с деньгами и, судя по глазам, не прочь познакомиться поближе. Ну, что ж. Дело молодое», — прикинул он.
Татьяне же коротко бросил: «Поезжай!»
Проводник меж тем спорил с мужчиной, который порывался войти в вагон и затолкать компактный, но, судя по всему, очень тяжёлый чемодан.
— Ну наконец-то! —выдохнула Татьяна.
Лариса быстрой походкой вышла на перрон. Татьяна, готовая разорвать подругу на мелкие кусочки, теперь обрадовалась и тут же насторожилась: Лариска шла без вещей, с виноватым взглядом.
— У меня задержка, кажется, я дождалась. В общем, я не поеду.
— Тогда я тоже не поеду, — расстроилась Татьяна.
Но Лорик уже развеяла сомнения подруги железобетонным аргументом, крепче, чем бетон в основании плотины Братской ГЭС:
— Танька, не дури! Прикинь: я только об этом месте подумала пару часов — и вот результат — я, кажется, беременна.
Она сунула два билета Татьяне.
— Места больше будет, скажешь проводнику, чтоб не подсаживал. Твоя остановка — Братск, адрес и телефон у тебя записан.
Споривший с проводником мужчина быстро сориентировался и подошёл к девушкам.
— Извините, кажется, я не нарочно подслушал ваш разговор. Умоляю, продайте мне ваш билет. Следующий поезд только через сутки. Не подумайте чего дурного. Зовут меня Алексей Сергеевич. Я журналист. Писал репортаж о новой продукции Волжского автозавода, — мужчина вытащил из бокового кармана удостоверение, чем сильно обрадовал Лариску.
—Ну, вот и попутчик у тебя появился. Удачи, Таня! А я со своим из города уеду к маме в деревню, чтоб на глаза Семёну не попадаться, пусть думает, что я с тобой. Отпуск с мамой проведем. А там, может, все образуется.
Татьянин попутчик — полный лысоватый мужчина — пропустил ее в вагон, победоносно блеснул очками, сунув плацкарту проводнику: «Съел?» Возможно, тот хотел бы увидеть другую бумажку, красного или сиреневого цвета, но билет был настоящий, а проводник опытный: дорога длинная, подзаработать возможность ещё будет.
Дядька радовался, как ребенок, что попал на поезд, и говорил, говорил без остановки.
— Все нормальные люди билеты в кассах берут до поездки, а я в конце клянчу у проводников для оплаты командировочных. Обычно корреспондентская корочка и бумажная купюра за полстоимости заменяет билет. А сегодня не сработало. Я же в командировке с заданием нарисовать очерк о народном переднеприводном автомобиле. Везу отчёт, —он показал на чемоданчик. —Тяжеленный, сволочь! Думаете, там «Война и мир»? Ошибаетесь! Очерк у меня в голове, а в чемодане запчасти к народному автомобилю. Истинная цель моей командировки — распредвалы, колодки, пружины. Везу в областной центр местному начальству. Ну и конечно репортаж о чудо-конвейере, — продолжал корреспондент.
— А я на это чудо каждый день смотрю, — Таня подхватила разговор, — да, что смотрю, работаю. Только чудо к концу смены кажется чудовищем.
Теперь уже слушал корреспондент. Татьяна рассказала об изнанке АвтоВАЗа. Корреспондент записывал:
— Это какая-то мафия! Надо будет Юрке в «Литературку» сообщить. Мой редактор такую публикацию вряд ли пропустит. А материал— просто бомба...
Прошло уже часа полтора. Проводник попросил приготовить билеты. Журналист виновато взглянул на попутчицу, достал из пиджака десятку, протянул Татьяне:
— Аванс, остальное по приезду, поиздержался.
—Будет вам, — рассмеялась девушка.
Пассажиры попритерлись к своим местам. Семья напротив ловко отгородилась простынкой от всего вагона. За простыней хрустнула газета, накрытая на столик вместо скатерти, потом послышался другой хруст — яичной скорлупы, сдираемой с яиц, сваренных вкрутую, щёлкнул лезвием перочинный нож, тугие толчки и скрежет вскрываемого металла указывал на то, что в ход пошли консервы.
— Сайра в масле, — мечтательно произнес дяденька.
Татьяна тут же достала бутерброды с колбасой, помидоры, картофель и копчёного леща. Алексей Сергеевич ахнул, настолько она быстро и сноровисто накрыла на стол.
— Честное слово, я это так... Я не голоден, — с этими словами он поднялся, быстро прошел в конец вагона и вернулся с двумя стаканами чая в стандартных подстаканниках, неся их в двух руках, покачиваясь в такт движению поезда, и уверенно протянул девушке:
— Могу предложить только чай!
Татьяна достала нарезанный хлеб.
— Я же вижу –вы есть хотите. Я ведь на двоих собирала.
— Вы правы! Я врун и лжец. Я чертовски голоден! — он быстро освободил от золотистой чешуи красноватое прозрачное филе, пропитанное жиром, отделил его от хребта, оставил на реберных костях аппетитные пластинки и, вырвав самый жирный кусок, с которого жир стекал на руки, вгрызся в него, наполнив ароматом весь вагон.
— Эх, пивка бы!
Простынка, за которой хрустели скорлупой отодвинулась. Волосатая рука услужливо протянула темную 0,5 — «Жигулевское»!
Журналист посмотрел на Татьяну и отметил про себя, что его попутчица красива. Черты лица правильные, волосы темные волнистые, глаза серые. Улыбка оживляет лицо, делает его близким и понимающим. Уголки губ приподнимаются, как будто их за ниточки дёргают, кончик носа задорно кивает в такт, и брови по кошачьи выгибают свои черные спины. И тембр голоса приятный. Вот только глаза грустные. Тоска какая-то сидит в их глубине.
Маша
Поселок Шестаково, 1951-65 гг
Маша не могла вспомнить, приснилось ей это или это было на самом деле.
Вечер, почти ночь. Она вышла в огород. Большой колючий комок, пыхтя, прокатился к кустам вишни и зарослям малины в конце огорода, за которым начинался хвойный лес. Ёж деловито шуршал травой и топтался в молодых побегах малинника. Маша, осторожно ступая по траве, подошла к колючему шару поближе и, наступив на скошенную стерню, ойкнула.
Еж мгновенно свернулся клубком.
Она знала, что тот побудет в таком состоянии, как минимум, минуту, и она успеет налить ему молока.
— Жди меня, ёжик, — шепнула Маша в темноту, мягко отпрыгнула и поспешила за молоком.
Как только она зашла в избу, ближайшая к малиннику копна скошенного накануне сена пришла в движение и два огонька загорелись на её макушке отраженным от звёзд светом и уставились на ёжика.
Маша прошла в сени, выбрала крынку с топленым молоком, решив, что ежи предпочитают именно топленое и, сняв пальцами подсохшую корочку на горловине, отлила чуть не четверть в консервную банку и принесла её под малинник.
Ежа не было. Она поставила банку поглубже в середину зарослей. Аромат молока должен привлечь колючего. Отошла метров на пять и села на корточки рядом с кустом крыжовника.
Маша не испугалась последующей картины лишь потому, что решила, что видит сон. Копна сена зашевелилась и стала перемещаться, раздвигая стебли малины, к банке с молоком. Два светлых пятнышка уставились на куст, за которым пряталась девочка. При этом чуть слышный звук, напоминающий свист, прошелестел в воздухе.
Очнулась она в своей кровати и удивилась тому, какой интересный сон ей приснился. Первым делом она выбежала в огород. Но копны были уже раскиданы. Подсохшая трава, обдуваемая лёгким ветерком, отдавала последнюю влагу лучам поднимающегося солнца, чтобы не сегодня-завтра превратиться в лёгкое, невесомое сено. Банка же была на месте и блестела изнутри, как будто всё содержимое было тщательно вылизано или выбрано хлебным мякишем.
Этим сном можно было поделиться в садике, но был выходной. Маша хотела рассказать о живой копне маме. Но услышала:
— Маша, иди с тетей Ниной, займи очередь за хлебом. А я потом подойду.
В деревне Глухаревка, где она жила с матерью, хлеб привозили из райцентра два раза в неделю в среду и выходной, с утра. Глухое, но сказочно красивое место в Восточной Сибири. Вековые ели, растущие на сопках сорокаметровым зубчатым забором, окружали его со всех сторон. Рос и кедр, и лиственница. Машин дом стоял на склоне сопки совсем рядом с лесом. Сзади огород, ниже поле с картошкой, ботва которой выросла выше Маши. Корова пополам с соседкой. Во дворе маленькие жёлтые утята — вечная Машина забота, желанная добыча парящих в небе коршунов, узнаваемых по длинному раздвоенному хвосту.
Маша считала, что эта жизнь единственная, единственная и радостная.
Речка Илим текла в Ангару. На скалистом берегу высилась причудливая скала, вершина которой была придавлена огромным плоским валуном.
В десять лет Маша заблудилась.
Морошка, голубика — ягод в тайге полно. Но осенью — клюква. А клюква там, где болота. В этом болоте, собирая красные, как капли замёрзшей крови, ягоды на зелёном бархате влажного мха, Маша отдалилась от подруг — хотелось похвастать самыми крупными ягодами. Она слышала их ауканье, азарт подгонял её все глубже и глубже в топь и, когда самые большие алые жемчужины легли на верх Машиного ведёрка, девочка аукнула. Но услышала лишь эхо. Она кричала, пока не охрипла. Трясина хлюпала под резиновыми сапогами, засасывала внутрь себя. Маша пару раз зачерпнула сапогом прохладной жижи, прежде чем выбралась на твердую почву, где росли ели. Присев на упавший ствол, она натянула накомарник на грудь, расправила штаны, вытряхнула иголки из «резиновцев» и поняла, что заблудилась! Хотелось плакать и есть. Девочка выплюнула кислые ягоды, подумала: «Хоть бы глоток топлёного молока». Веки стали тяжёлыми, и Маша задремала. Звон кружившегося над телом гнуса сменился на свист. Маша открыла глаза.
Вид его был ужасен. Шерсть клочьями висела на нем, словно старый мох, клыки торчали из полураскрытой пасти, надбровные дуги тяжело нависали над лицевой частью черепа, ноздри открывались наружу двумя отверстиями и смотрели не вниз, прикрытые крыльями носа, а целились двумя черными провалами вперёд.
Но глаза являли удивительный контраст с этой чудовищной звероподобной внешностью.
В глубоких глазницах, под косматыми бровями, Машу встретил ясный, осмысленный, умный, с оттенком немного скрытого превосходства, взгляд высокоорганизованного существа.
«Можешь не говорить ничего, я всё пойму без слов, все сделаю так, как ты хочешь, подскажу, что не так», — ненавязчиво читалось в глазах бирюзового цвета.
Если бы не эти глаза, она бы умерла от страха, даже не вскрикнув, настолько парализовал все её мышцы безобразный вид этого монстра.
В следующую секунду она поняла, что лежит в лесу на дороге-лесовозке, в знакомом ей месте, откуда знает, как добраться до дома.
***
Окончив восьмилетку, она стала ходить в школу-десятилетку в соседнем большом селе — Шестаково.
С кем бы ни общалась Маша, рассказ о Лесном человеке вызывал неприятие и насмешки. Не удивление, не страх, не интерес. Некоторые вертели у виска пальцем, ржали, обзывались дурой, вруньей и фантазеркой. В основном доставалось от сверстниц-девчонок. Пацаны прощали эту странность Маше, всё -таки она была красивой девочкой.
Маша, перейдя в школу-десятилетку, больше о лесном человеке ни с кем не говорила. Те, кто, обзывал её вруньей, после восьми классов постепенно разъехались и исчезли из её жизни. Девочки и мальчики, перешедшие с ней в старшие классы, быстро забыли о Машиных фантазиях. Кроме одного — маленького невзрачного Витеньки.
Витенька учился хорошо, был дисциплинирован, учителя ставили его в пример. Иногда оставляли его для доверительных бесед. Витенька гордился этим, в беседах излагал свою позицию, проще говоря ябедничал на товарищей.
Пришло время, и похорошевшие девчонки своим невниманием стали задевать самолюбие самого маленького взрослеющего подростка. Маша знала, что значит, когда над тобой насмехается весь класс, и держалась с Витенькой, как со всеми.
Витенька расценил это по-своему, выждал, когда Маша осталась дежурной в классе, предложил свою помощь. Вначале помог расставить стулья, затем незаметно закрыл дверь.
Подкрался к девочке сзади, когда та протирала доску.
Сердце его бешено колотилось, во рту пересохло.
Он сказал глухим чужим голосом:
— Давай я сотру...
Закрыл от страха глаза, вытянул губы, ткнулся ими куда-то в Машину щеку или ухо, неловко больно ударившись своим лбом о девичий висок. Руки скользнули по начинающей формироваться груди упали вниз и нащупали... влажную тряпку, которой в следующий момент с размаху Витенька получил по мордасам.
Маша из обычной девочки превратилась в стройную девушку с запоминающимися тонкими чертами лица, темными вьющимися волосами, правда, почти всегда зачесанными под платок, выразительным овалом ярких, очерченных каймой губ. Улыбка обнажала ровные белые зубы и делала ее и без того красивое лицо близким и приятным. Серые доверчивые глаза под пушистыми ресницами дополняли её портрет.
В десятом классе она встретила свою любовь — Сергея, смелого, красивого мальчишку.
Бригада его отца прибыла из Иркутска и строила бараки для переселенцев из деревень, которые неминуемо затопит после перекрытия Ангары новой плотиной ГЭС.
Сергей метко стрелял из рогатки и из отцовского ружья, знал от отца — заядлого охотника — повадки зверей, мог поставить капкан на любую дичь. Они сошлись, так как она любила природу, а он хорошо знал зверей и птиц.
Маша была счастлива, дело шло к свадьбе.
Витенька меж тем решил завоевать авторитет тем, что стал выпивать и курить, и по-прежнему похотливо поглядывал на Машу.
Как-то на очередном мальчшнике, зажарив добытых в старой заброшенной церкви голубей, Витенька предложил закурить Сергею и, цинично сплюнув под ноги, рек:
— Ты, что Сереж, действительно хочешь, жениться на этой!? Да она е...я на всю голову. Она тебе про лесного человека не рассказывала? Ты просто поздно к нам в школу пришёл. Женишься, узнаешь, спала она с ним или нет. Расскажешь после.
Витенька смачно затянулся.
Если бы Сергей врезал бы Витюхе по физиономии сразу, тот бы полез в драку, дракой бы всё и закончилось.
«А вдруг этот урод что-то знает про Машку? Ведь пацаны проглотили, смолчали», — Серега разжал пальцы, сжавшиеся было в кулак.
Сомнение, посеянное в душу, как камень, брошенный в воду, может поднять незаметный фонтанчик брызг, а может разойтись кругами волн, возмущая доселе спокойную поверхность воды, превращая её в бушующий океан.
— Отец, ты веришь в лесного человека? — задал Сергей вопрос отцу.
— Нет, конечно. Запомни — все существа, покрытые шерстью — наша добыча. Медведь, волк, рысь, росомаха, кабан, лось — их надо убить первым, иначе они могут убить тебя. Видишь шерсть — стреляй, потом рассмотришь — чья. Соболя, колонки, куницы, чернобурки, лисы — этих убивать надо аккуратно, лучше всего выстрелом в голову, в глаз.
***
Последняя школьная весна. Поцелуи, объятия, сидения на лавочке до утра. Но не более того.
Тайга просыпалась. Вылезли первоцветы. Голодное время для зверья. Маша ждала от Сергея предложения.
Сегодня он зашёл за ней домой. Оба, не сговариваясь, пошли в тайгу. Пошли вдоль реки, туда, где первоцветы были самые красивые, и откуда был виден большой камень на скале. Сергей взял из отцовского арсенала обрез. Тайга есть тайга. Можно и голодного зверя встретить, и на зека напороться. Червь сомнения точил юношескую душу, всегда внимательный к звукам в лесу парень думал об одном — как спросить. И получилось неуклюже.
— Народ болтает, что у нас снежные люди появились.
Если бы Маша засмеялась, мило улыбнувшись, даже захохотала, он бы успел заметить и оценить опасность, притаившуюся за густой стеной молодых ёлок, но девушка замялась: «Вот, оказывается, с кем можно поделиться своими детскими переживаниями».
Пока Сергей смотрел на любимое девичье лицо, в буреломе за молодыми ёлками произошло движение, раздалось урчание.
Маша вскрикнула, Сергей сдёрнул обрез с плеча и успел выстрелить в зверя.
Это был медвежонок, отбежавший от проснувшейся от спячки бурой медведицы. Следующий выстрел юноша сделать не успел. Двухсоткилограммовая медведица сбила Сергея с ног и принялась терзать тело, нанося страшные раны шестисантиметровыми клыками и чудовищными когтями. Как только Сергей перестал отбиваться и, залитый кровью, затих, медведица бросилась на девушку. Разорвав плечо, сломав ключицу, она вдруг оставила жертвы и толкая подранка медвежонка впереди себя, скрылась в чаще.
Маша, не чувствуя боли в прокусанном плече, подползла к бездыханному Сергею, ещё не осознав дикости произошедшего. Кричать она не могла из-за поврежденной гортани, но мысленно повторяла: «Живи, живи милый мой, возьми мою жизнь, только не умирай!» Она припала ухом к растерзанной грудной клетке. Юноша не дышал.
«Кто-нибудь, хоть кто-нибудь, помогите!!!» — травмированные голосовые складки не двигались.
«В двустволке остался патрон, выстрел могут услышать».
Маша потянулась к обрезу.
Чуть слышный свист заставил её обернуться.
Он стоял сзади, большой, но уже совсем не страшный, и смотрел Маше прямо в глаза умным, осмысленным взглядом из колодцев глазниц.
«Можете не говорить ничего, я всё пойму без слов, все сделаю так, как сделали бы вы», — читала Маша в глазах бирюзового цвета.
Маша протянула чудовищу здоровую руку. Черная гладкая, покрытая с тыльной стороны жёстким волосом кисть сжала её, другая кисть легла на грудь юноши. Сергей задышал.
Маша летела по тоннелю бирюзового цвета. Душа её была легка и свободна.
---
Автор: Александр Ярлыков