Сегодня пробуждение было не как всегда – резкий окрик вырвал Петровича из забытья; слишком резкий, даже несмотря на разделявшее орущего и разбуженного немалое по человеческим меркам расстояние. Впрочем, что значат расстояния и прочие цифры материального мира в мире квантовом?
«Петрович! – грозный окрик бригадира почти мгновенно вывел заслуженную элементарную частицу из состояния релаксации и сообщил немалый возбуждающий импульс, – вставай, проклятьем заклеймённый! На работу опоздаешь!»
Электрон Петрович спустил ноги с низенькой, неудобной койки и начал приходить в себя, покряхтывая и почёсываясь. А что? Даже элементарным частицам после пробуждения надо посидеть, порефлексировать, включить все основные системы; элементарные-то они элементарные, но ничто человеческое им не чуждо. Это особенно чувствуется, когда тебе предстоит смена на квантово-цементном заводе. А что поделать? Укреплять материю – суть жизни любой элементарной частицы. Барионный мир, чтоб его, никуда от него не деться.
Зевая и потягиваясь, Петрович кое-как пришёл-таки в себя, разлепил глаза, сунул ноги в мягкие тапки (хоть какая-то радость по утрам) и, хрустнув суставами, с кряхтением поднялся. Как-то странно болело всё и сразу: спино́н, орбито́н, холо́н.
«С чего холон-то болит? Вроде ж и не пил ничего вчера… Эх… возраст, – печально подумал, драя зубы щёткой, Петрович, – и то сказать: с самого человецкого миоцена тут мотаюсь, без отдыха и срока. Человецкого… только и знай, что паши на этих лысых обезьян с неврозом, поддерживай, значит, их мир материальный в порядке; а они мне что? Тьфу! Даже о моём существовании-то не знают. Эх, мать его, Шрёдингера! Ничего не поделаешь – надо идтить, нехорошо бригаду подставлять».
Обуреваемый невесёлыми, утренними думами Петрович прошёл на маленькую, обшарпанную кухоньку, поставил на видавшую виды газовую плиту эмалированный чайник с отбитым боком и включил газ. Сев на покосившийся табурет, работяга-электрон подпёр руками лохматую голову и вперил взгляд в грязно-белый кафель, облицовывающий мойку. Не любил, ох, не любил Петрович эти предрабочие часы: они заставляли оставаться наедине с тревожными и унылыми мыслями, от которых холон начал болеть ещё сильнее. К счастью, вода закипела быстро, а потом и чаёк поспел; ух, хорош! Крепок! С утра – что надо. В очередной раз с наслаждением отхлебнув из кружки, Петрович вдруг почувствовал чьё-то присутствие, напрягся, но тут же расслабился, опознав идентификатор бригадира Захара.
***
– Здоров, Петрович! Чаи гоняешь? Эт правильно. Ты прости, что я так, без приглашения, да ещё и разбудил тебя, но тут, понимаешь… какое дело… Ты же в курсе, что вчера партсобрание было? На высшем, – тут бригадир многозначительно указал пальцем вверх, – уровне, да.
– И что решили? Какие новости? – меланхолично спросил электрон, прихлёбывая чай.
Реакция Захара была совсем не той, какой можно было ждать после такого простого вопроса. Обычно всегда бравый бригадир как-то резко стушевался, опустил глаза в пол, потом вскочил с потёртого стула, на котором сидел, суетливо забегал по кухоньке; сразу стало особенно тесно. Не находя себе места, Захар схватил со стола первую попавшуюся кружку, налили себе чаю и залпом выпил, а это был практически кипяток. Тут и Петровичу стало неуютно: они с Захаром знали друг друга без преувеличения тысячи лет-циклов. Более того, они при рождении создали запутанную пару – то есть по сути они были родными братьями. Именно поэтому и тот, и другой могли себе позволить заявляться в гости без приглашения в любое время, сколько угодно пользоваться сверхсветовым радио для личного общения, чувствовали друг друга на любом расстоянии и всё такое. Да, далеко не все могли похвастаться подобным родством, даже в квантовом мире.
Электроны были существами общественными, поэтому ещё на заре времён выбрали для себя социализм как форму государственности и модель общества. Конечно, это предполагало определённую братскость и близость, да и высшее руководство – магнитное поле – организовывало так, что все электроны были похожи друг на друга, словно близнецы, но запутанная пара… с этим надо было родиться. И теперь Петрович в прямом смысле слова нутром чувствовал, что с его братцем что-то не так – это вселяло нешуточную тревогу.
– Да давай, не томи уже, вижу, что что-то стряслось, что там?
– В общем… порешили… в этом цикле коллапс делать… сам знаешь, периодически эта штука нужна… – Захар говорил с запинкой, явно никак не мог собраться с духом. Он даже прекратил свой продиктованный законами вселенных и принципом неопределённости Гейзенберга вечный бег, прекратил на всех уровнях бытия, на мгновение застыл, а потом осел на стул, с которого вскочил до этого и бахнул: – Тебя, Петрович, триггером-инициатором выбрали! – в тесном помещении повисла гробовая тишина.
– Это чего? – наконец смог произнести ошарашенный сверх меры Петрович, – мне погибнуть?! – он залпом выпил остывший уже чай, даже не почувствовав вкуса.
– Да, – виновато и вместе с тем с какой-то затаённой надеждой ответил едва слышно Захар. Наконец вспомнив, что он всё-таки старший по всем фронтам, Захар нашёл в себе силы прямо посмотреть на Петровича. – Ну… ты ж понимаешь… приказ Партии. Против него не попрёшь. Ты меня знаешь, – начал Захар с неожиданно резким воодушевлением, – я ж твой брат… мы вместе завсегда были… спин друг друга знали лучше, чем Квантовый гимн… – в голосе бригадира послышались слёзы, – но это… сам понимаешь… это ж, оно… в интересах Вселенной, людей… мы ж для них… – было видно, что говорить Захару всё труднее, и в конце концов не в силах больше вымолвить ни слова, бригадир уронил голову на руки.
Петрович тем временем сидел пришибленный: весь его мир перевернулся в одночасье. Словно ложный вакуум прорвался-таки сквозь потенциальный барьер и одним махом перестроил всю Петровичеву вселенную.
– Позволь узнать, а как же они решили, что мне… – договорить трудяга-электрон так и не смог.
– Ну, а то ты не знаешь, как такие дела делаются? – поморщился бригадир. – Прорешали уравнение Шрёдингера для каждой частицы, то бишь для нас с тобой и… вышло, что функция-то на тебе слохпнулась, – бригадир, казалось, даже как-то повеселел, оживился. Хотя, может, Петровичу это опять только показалось? В его теперешнем состоянии чего только ни покажется.
– Значит, на мне, – безжизненным голосом, – произнёс несчастный электрон, а скажи, почему Партия прислала сказать мне о… о таком… именно тебя?
Захар поднял голову, и в этот момент Петрович нашёл-таки в себе силы глянуть брату прямо в лицо. Их взгляды встретились. Бригадир моргнул и на секунду, на место напускной весёлости («Напускной ли?» – мелькнула у Петровича стыдная, тут же отогнанная мысль) на лице собрата промелькнули горечь и страх.
– Ты, это… не смотри на меня так, – начал бригадир и виновато почесал затылок. – Я что? Единичка маленькая. Поди знай, почему на Политбюро именно меня выбрали? А только всё одно – подчиниться придётся, сам знаешь. Мне очень жаль, но против прямого приказа я идти не могу… И ты не можешь: позор это, на всю семью, – добавил Захар помолчав.
– А-а-а, вон чего – позор, – горько усмехнулся Петрович. – Знаешь, до меня тут, кажется, начало доходить кое-что, – начал было несчастный электрон, но тут братец его перебил:
– Но-но-но… ты, это… – такие вещи-то тут не начинай. Сам знаешь: поле нам сказало: надо! Электрон ответил: есть! Ты, давай, эти волюнтаристские штучки брось!
Бригадир всё больше и больше распалялся, он уже не совсем осознавал, где находится и кто перед ним. Захар видел себя на очередном партсобрании или ещё лучше – на проработке, где он, образцовый электрон, начальник бригады на квантово-цементном заводе, грозно распекает очередную оступившуюся частицу. Тем неожиданней и резче прозвучал для Захара тихий голос Петровича, столь неприятно выведший его из такого привычного и желанного состояния гнева праведного.
– Ладно тебе, Захарчик, не кипятись, всё нормально, я понимаю: ни на кого другого ни ты, ни Партия положиться не могут. Молодняк? Куда им такое ответственное дело – коллапс начинать? А я, считай, ветеран, тебе ли не знать. С Миоцена тут колупаюсь, с тобой вместе, – последние слова Петрович произнёс с нажимом. Снова показалось, или и вправду бригадир болезненно дёрнулся? – Давай свою бумажку, подпишу, я ж знаю, всё должно быть по согласию – так сказать, добровольно-принудительно, – Петрович невесело усмехнулся, а вот бригадир наоборот – повеселел пуще прежнего:
– Ну вот! Другой же разговор совсем! Всегда знал, что на тебя положиться можно. Молодец, молодец, братец – настоящий рабочий, а не какой-нибудь эгоист, – бормотал Захар, торопливо доставая измятый листок – Согласие на перевод на должность триггера-инициатора.
«М-да, уже заполненный, и даже дата есть – через полцикла, то бишь через два человецких дня. Только подписать и осталось. Эх, гори оно всё ложным вакуумом», – подумал Петрович и одним движением поставил в поле для подписи свой идентификатор
– Вот молодец, хвалю! – ещё больше засуетился Захар, выхватил злосчастную бумажку из рук Петровича, цепко глянул на подпись и мигом спрятал листок во внутренний карман робы. – Ни секунды не колебался, настоящий партиец, орёл! – с предельным весельем в голосе вещал бригадир; вещал, а на брата всё же старался не смотреть. – Ну, я пойду, и, это, не забудь, тебе ещё на работу сегодня».
Как ни спешил бравый бригадир на работу, а вторую кружечку чая он, между делом себе таки налил. Выпил залпом, крякнул и заметил: «Ух, хорош, крепок! Гомеостатический женьшень? Для внутренней стабилизации системы? Штука хорошая, хорошая, но ты, это, теперь-то с ним завязывай; для коллапса лучше несобранным быть, так врачи говорят».
Петрович не ощутил, как исчез Захар. Приговорённый электрон сидел и тупо смотрел сквозь стену. Он не хотел видеть ничего и никого; даже мелькнула крамольная мысль – не выйти сегодня на работу. Мелькнула и пропала: «А куда я денусь? Закон Вселенной: местоположения нет тебе фиксированного, без работы не посидишь, даже в свои дни последние.
«А-а, пропади оно всё!» – в который раз за это неожиданно ставшее для него роковым утро подумал Петрович. И всё же было что-то… что-то такое, от чего трудяга-электрон чувствовал себя преданным, использованным. «Да, конечно, мы все – лишь элементарные частицы, нас всех всегда используют, но вот в этой ситуации… ладно уж партия, но ты… эх, бра́тка, братка».
Грустные мысли ещё какое-то время не давали Петровичу встать с табурета. Наконец электрон собрался с силами, тряхнул холоном, допил остывший чай и перенёсся на работу.
***
Черна, как искажённая и высосанная чёрной дырой материя, стала жизнь Петровича.
Да, он ходил на работу, даже выдавал сверх плана; а как же иначе? Ему намекнули, мол, коллапс коллапсом, а раз уходишь, то добр напоследок потрудиться. Приходя домой, Петрович падал на кровать, не в силах пошевелиться, но особенно лежебочиться ему не давал вездесуще-проклятущий закон Вселенной и принцип Гейзенберга. Измученный электрон наворачивал круги по квартирке и постоянно пил чай не от желания насолить партии при коллапсе, а просто чтобы нервы успокоить. Даже когда он сидел на кухне, движение его продолжалось в иных планах квантового бытия.
А ещё Петрович всё время думал, думал, не в силах остановить поток мыслей, и это было хуже всего. Мысли были самого разного рода, но самая главная и мощная из них выкристаллизовалась достаточно быстро: он ненавидит человеков. Если раньше его неприязнь к, как он их про себя называл, барионным громадинам носила скорее шутливый характер, то теперь она трансформировалась в самую настоящую ненависть. Да, элементарным частицам всегда говорили, мол, мы живём, действуем и умираем ради людей. Петровичу это всегда казалось немного несправедливым, а уж теперь-то было и вовсе невыносимо. Спору нет – наблюдать за громадинами интересно, интересно послушать их неуклюжие размышления насчёт квантового мира, попасть в прибор Штерна-Ге́рлаха, образовав временную запутанную пару с кем-нибудь случайным – пусть людишки голову поломают, что да как, умора же. Но умирать ради них… И ведь никуда не денешься: простой электрон неспособен наплевать законы вселенной и, тем более, на приказ Партии. Только и оставалось что злиться.
Петрович верил в инопланетян, а сильнее всего в то, что все они злые. Почему? Бывал Петрович в космосе – очень суровое место; поэтому он был уверен, что ребята, которые смогли там не просто выжить, а ещё и развиться хотя бы до людишкинского уровня – тоже парни весьма крутые и суровые. И им, этим ребятам, Земля с её чуть ли не уникальными условиями показалась бы тёплой колыбелькой, выйти из которой могли лишь мягкотелые, изнеженные слюнтяи. И сейчас Петровичу очень хотелось, чтобы на материальный, земной мир внезапно напали орды суровых пришельцев. А он бы, Петрович, с удовольствием стал бы электроном в какой-нибудь плазменной суперпушке, всю бы свою энергию отдал, чтобы луч такой б-ж-ж-ж, бабах! УБИТЬ ВСЕХ ЧЕЛОВЕКОВ! Тогда бы хоть не напрасно помирать… Эх, мечты, мечты.
***
«ЦЕНТР РАЗЪЕДИНЕНИЯ» – гласила надпись, выложенная аршинными буквами над входом в угрюмо-торжественное, серое здание. Среди окружающих её построек оно выделялось монументальностью. Петрович задрал голову, пытаясь взглядом добраться до колючих вершин высоких, игольчатых шпилей, венчавших здание. Наверное, несчастный электрон просто хотел как можно лучше запомнить здание, которое очень скоро станет его домовиной. Петрович ещё немного постоял, потом поёжился и шагнул в гостеприимно открывшиеся высоченные прозрачные двери. Его, как и множество других, выбранных для почётной церемонии, никто не охранял, не встретил, не проводил. Руководство не сомневалось – никто не сбежит, все явятся в срок. Во-первых, участие в коллапсе – это высшая степень доверия и невероятный почёт, а во-вторых, куда бежать, если тебя в мгновение ока и в другой вселенной найдут? Квантовая телепортация – она такая. В случае Петровича он ни секунды не сомневался в том, кого именно пошлют на его поиски.
Вновь зябко поёжившись, примирившийся уже с судьбой электрон пешком (центр был единственным местом, куда телепортироваться было не принято) отправился к месту проведения процедуры коллапса.
Центр огромного зала был окружён защитными экранами на случай, если что-то пойдёт не так. Трибуна находилась на возвышении, и контролёры бесстрастно взирали на толпу таких же, как Петрович «избранных», одетых в длинные, белые робы. Контролёры размеренно протоколировали происходящее.
Восприятие действительности начало подводить Петровича – всё вокруг стало каким-то размытым, фрагментарным, эфемерным, словно он уже сколлапсировал.
«Интересно, у других так же?» – подумал электрон и заозирался по сторонам, пытаясь по лицам товарищей по несчастью прочитать их мысли, угадать чувства, а лучше – найти поддержку. Петровичу очень хотелось найти в толпе электронов такого же несчастного и затравленного ожиданием неминуемого, как он сам. Тогда было бы хоть чуточку легче. Но нет, на всех окружающих его физиономиях было то счастливое, чуть высокомерное выражение, какое бывает при осознании своей исключительной важности и уникальности; и эта решимость в глазах – решимость во что бы то ни стало оправдать оказанное им высокое доверие…
Петрович махнул рукой и стал смотреть через защитный экран прямо на контролёров.
А тем временем началось; нет, не коллапс – пространные речи о важности миссии, о долге перед Вселенной, людьми, партией, о том, как сказочно повезло избранным, как они должны гордиться, как ими гордятся… и прочее, прочее. Петрович не слушал, не боялся, мысли куда-то выдуло из головы. Наверное, поэтому он пропустил момент, когда среди хвалебных речей контролёров особенно громко и торжественно прозвучало его имя, когда ему первому приказали войти в огромный круг-арену…
Сознание спуталось, всё смешалось окончательно… момент коллапса Петрович не запомнил и не почувствовал; лишь только внезапно вспыхнула в мозгу удивительно чёткая мысль: «Нас много, а это значит, что коллапс случится не раз в сто миллионов лет, а в десять минус шестнадцатой степени секунды быстрее».
И прозвучал громогласный ПЫК! Петрович испытал физический коллапс; он никогда бы не подумал бы, что его жизнь (и жизни множества его собратьев по счастью-несчастью) оборвётся со звуком ПЫК. Да Петрович его и не слышал, его услышали-ощутили только хорошо защищённые контроллеры, тщательно следившие за процессом. Волновая функция, бывшая до того тонкой и будто бы и размазанной, в том месте, где коллапс вырезал из неё кусок, вдруг стала чёткой и вполне определённой. Словно из раскатанного теста стаканом вырезали частичку. И вышла из того места энергия, неведомая пока, абсолютно новая и чистая.
Но ничего этого Петрович не видел: ему вообще казалось, что его жизнь оборвалась под звуки Токкаты в си миноре P. 459 Иоганна Па́хельбеля.
***
– Алексей Германович! Профессор Восьмидомов! Подойдите, пожалуйста, скорее! Ничего не пойму! Что такое прибор показывает?!
– Что же вы, Бобров? Зачем так кричите? Чего вы там не понимаете? Процедура же совершенно стандартная. Ох уж эти новички, вот и доверяй им на коллайдере работать, – едва слышно добавил профессор Восьмидомов, но всё же поспешил подойти. – Ну, что тут у вас? Дайте-ка… Так. Стоп. Вы уверены, что всё правильно сделали? Точно? Ну, тогда… Нет, этого… да просто быть не может… ошибка, наверняка… Нет всё в штатном режиме… но тогда… Бобров… утверждать пока рано, но если всё правильно, мы, кажется… абсолютно новый вид энергии зафиксировали…
Автор: Арсен Сохов
Источник: https://litclubbs.ru/writers/8654-neotvratimost-est-funkcija.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также: