Старик Николай жил отдельно от дочери, в своей избе, но Маруся заходила навещать его каждый день. Вот и сегодня, она вошла, весёлая к отцу, и ахнула. Он сидел на стуле, почему-то, обхвативши голову руками, и стонал.
- Папа, что с тобой? – испуганно воскликнула дочь.
- Всё, Маруся, всё, - забормотал в ответ Николай. - Не могу я больше жить на этом свете.
- Что случилась, папа?!
- Больно мне жить, дочка, с этим горячим угольком в сердце. Всё он внутри у меня сжёг, паразит! Прямо, жарит и жарит, жарит и жарит…
- Да ты что?! – ещё больше испугалась дочка. - И почему ты мне сразу не позвонил? Нужно немедленно фельдшера к тебе позвать. А ещё лучше – сразу скорую вызвать!
- Какую ещё скорую?! – почти закричал отец. - Для кого - скорую?
- Как - для кого? Для тебя! Ты же сам говоришь, жжёт у тебя в сердце. Вдруг это инфаркт?
- Нет, Маруся… - Николай отчаянно замотал головой. - Это у меня не инфаркт. Это совсем другое…
- А что - тогда?
- Это, любовь, будь она неладна…
- Любовь? – Маруся замерла, и недоверчиво посмотрела на отца.
- Ага… - закивал старик. - Хорошо, что моя Наташа не дожила до такого позора.
- Погоди-погоди, папа! – Дочка пыталась понять, о чём идёт речь. - Ты говоришь - любовь? Какая у тебя может быть любовь? К кому? К нам – что ли?
- К кому - к вам?
- Ко мне, и к Таньке. Она же тебе внучка.
- Ты чего, с ума сошла? – Отец изумлённо посмотрел на Марусю - Разве у мужчины к дочери с внучкой может быть такая пылкая любовь? У меня к вам обычная любовь - отцовская, уютная и приятная для сердца. А эта... Это не любовь – а пытка какая-то…
- Интересно… - Маруся с интересом принялась разглядывать отца. - И в кого же ты втюрился на старости лет? Тебе же, папочка, уже восемьдесят пять. Ты, случайно, про это не забыл?
- Нет, конечно... – тяжело вздохнул он. - Разве такое можно забыть? Теперь это у меня постоянно в мозгу сидит... А в груди – всё пылает… И ведь я не виноват, Маруся, что так получилось. Да и она тоже не виновата… Любовь, она – сама вспыхнула, зараза такая… Мать её за ногу...
- Значит, вспыхнула? – Дочка улыбнулась. - И кто, интересно мне, эта твоя избранница?
- Кто-кто… - Отец виновато посмотрел на дочку. - Наша новая фельдшер, кто же ещё…
- Ах, Леночка... – Маруся вдруг заулыбалась, затем вздохнула. - Да... И правда, хорошая девочка. «Лапочка» – так её женщины между собой называют. Совсем ведь ребёнок ещё, и уже фельдшер. Кстати, папа, спешу тебя успокоить, в нашем селе в неё все поголовно влюблены. Не ты один.
- Чего? – напрягся отец. - Кто это - все?
- Мужики, кто же ещё.
- И это называется, ты отца успокоила? – Лицо у мужчины стало тревожным.
- Ага, - хмыкнула дочка. - Даже мой Андрей, и тот, после диспансеризации несколько дней ходил сам не свой. Пока я ему допрос с пристрастием не устроила, только тогда он во всём признался. Сказал, что ему тоже эта лапочка в сердце запала.
- Ну, он, и кобель, твой Андрюха! – забормотал отец. - При живой-то жене такими делами заниматься...
- Ну, всё папа, всё! – одернула отца дочка. - Какими делами? Успокойся. Теперь он тебе не конкурент. Он свою ошибку осознал, остыл, и теперь смотрит на неё как на красивую картинку.
- Как на картинку? И всё?
- А куда ему деваться? Уж больно молода наша лапочка. Младше моего Андрея на тридцать лет.
- Да-да, правильно… - кивнул удовлетворённо отец. - Слишком он для неё старый.
- А тебя, папа, наша фельдшер младше на шестьдесят лет.
- На сколько?!
- Ровно на шестьдесят.
- Погоди, я же вроде считал! – полез в спор Николай. – У меня совсем другая цифра получалась!
- Почему – другая? Тебе восемьдесят пять, а ей двадцать пять. Ну-ка, вспоминай математику.
Отец подумал, подумал, потом недовольно кивнул.
- Действительно… Я ей, оказывается, на целых пять лет возрасту прибавил…
- И зачем?
- Для солидности. Подумал, ну не может же быть, чтобы она в двадцать пять годков - сразу после института - стала фельдшером.
- В наше время – всё может быть, - вздохнула Маруся. - Опытных специалистов-то почти нет, вот и посылают молодых девочек на такие неходовые места.
- Да... – Старик недовольно затряс головой. - Ты меня такой разницей в нашем с ней возрасте, Маруся, просто ошарашила. И зачем я только пошёл в этот наш медпункт?
- Как зачем? У тебя же радикулит. Ты же полмесяца стонал.
- Да и пёс с ним, с эти радикулитом! Ну, простонал бы месячишко, потом всё равно бы само прошло, как всегда проходило. А ты привязалась ко мне - сходи да сходи, пусть тебе укол обезболивающий поставят. Вот и сходил. И поставили мне укол прямо в сердце...
- Ах, значит, это Маруся виновата, что её отец в молодую девочку влюбился?
- Конечно, ты и виновата! Мне же на такую красоту теперь вообще смотреть нельзя!
- Что значит – теперь нельзя? Почему – нельзя?
- Потому что я – одинокий мужчина. И значит – свободный для любых отношений. Слушай, Маруся, а может, мне её удочерить?
- Кого? - замерла дочь. - Лапочку?
- Ну, да. Мне же ведь теперь от неё ничего особого не нужно. Просто, хочу, чтобы она рядом со мной всегда была, смотрела на меня и улыбалась своей милой улыбкой.
- Папа, ты чего, с ума сошёл?
- Почему это?
- Потому что Леночка - она не сирота! У неё свои родители имеются. Она мне сама про них рассказывала. И потом… Ты что, хочешь удочерить чужую взрослую женщину при живой дочери и внучке?
- А что, нельзя?
- Конечно, нет!
- Почему? - удивился Николай.
- Потому что не по-человечески всё это! Немедленно выбрось такие мысли из головы, и выпей для успокоения своего сердца валерьянки.
- Какая валерьянка?! – отчаянно воскликнула отец. - Эх, Маруся, сразу видно, что ты в мать покойную пошла.
- Это почему это ты так говоришь? – тут же нахмурилась дочь.
- А потому что не пылкое у тебя сердце. Мать твоя покойная тоже - так же, бывало - себя вела. Я ей в горячей любви клянусь, а она спокойно мне кивает, и молчком улыбается. И ты тоже… Я сейчас говорю с тобой, у меня вместо сердца - шашлык готовый, а тебе – хоть бы что!
- А что я могу сделать-то?
- Не знаю. Может, тебе сходить к ней? Притвориться больной, и сходить.
- Зачем? – насторожилась Маруся. – Чтобы сосватать тебя, что ли?
- Ты сама, что ли, сошла с ума? - замер Николай.
- Я?! Это же ты меня к ней посылаешь, к своей лапочке. Только я не пойму – зачем?
- А затем, чтобы ты спросила у неё – может у неё парень в городе остался?
- А чего спрашивать-то? - Маруся легкомысленно пожала плечами. - Я и так знаю.
- Что ты знаешь?
- У неё не просто парень, а целый жених имеется.
- Как - жених?.. – Отец замер, и лицо его исказила гримаса невыносимого страдания. – А чего же он в городе остался? Разве можно такую красоту от себя надолго отпускать?
- Так они же уже обручились, папа. Летом свадьбу в городе сыграют, и потом думать будут – здесь им обосновываться, или в городе.
- Да… - запыхтел отец. – Вот так вот с вами, с женщинами связываться. У влюблённого мужчины крылья только вырастут, а им – раз – крылья и подрезали… Ладно… - Николай с тоской посмотрел в окно. - Я теперь, тоже, буду на неё - как картинку смотреть... Любоваться издалека, и молчать. Спасибо что сказал, дочка…
- Не за что, - пожала плечами Маруся. – Может, тебе валерьянки, всё-таки, накапать? Легче станет.
- Какая ещё валерьянка? - отмахнулся Николай. - Ты лучше сейчас Андрея своего ко мне пошли!
- Зачем? – опять напряглась дочь.
- Скажи, пусть чего-нибудь своего принесёт. Чего он там у тебя гонит?
- Папа, ты что придумал? - начала повышать на Николая голос Маруся.
- Цыц! – гаркнул отец. – Я много не прошу! Нам одной бутылки на двоих хватит! И не спорь со старым отцом. Ему раз в году можно чуть и приложиться… - Он опять тяжело вздохнул. – Я же не просто так… Я же с окаянной любовью буду прощаться...
- Ах, с любовью прощаться... - недовольно пробормотала дочка. - Ну ладно… Но и я тоже с Андреем приду, закуску принесу, - строго добавила она. – А то - знаю я вас…