//«В нашей истории так бывало, что именно в мрачные времена, во времена полицейщины и цензуры, наше искусство и литература расцветали гениальными творениями» (АО ©)//
//Уходит жизнь – уж так заведено, - Уходит с каждым днём неудержимо.
И прошлое ко мне непримиримо, И то, что есть, и то, что суждено(Петрарка, сонет 272)
Лермонтов – забияка, задира, насмешник? Добавлю – он был разный, как всякий исключительный человек. Он был выдумщик и непоседа. Откуда взялась эта Нубидийская конница? Это всё из детского озорства. Он веселился, любил играть, мог и обидеть при этом. Но зла у него ни к кому не было.
А убийца Лермонтова Мартынов был уж очень хорош собой. Так хорош, что уже просто неприлично. Он любовался своими отражениями во всех зеркалах, мимо которых проходил. Да, его называли миловидным, а его оранжерейные усы - поцелуйными. Но он был пустой и к тому же, гнилой.
А гнилого человека не спасет никакое благообразие или миловидность и даже красота. Люди, которые его узнавали, шарахались от него с испугом и брезгливостью. В Москве ему как-то представили молодого человека, которого нужно было чуть подбодрить. Мартынов подошёл к нему и увидел, как тот побледнел и отшатнулся. А с другим Мартынов встретился у источника и наблюдал, как тот долго не пил воду, дожидаясь полной перемены минеральной струи. Во как!
Тем не менее, в утро назначенного дня он прошёл в кабинет, присел к столу и, обмерев от силы момента, красиво и крупно вывел вверху листа дорогой бумаги:
«МОЯ ИСПОВЕДЬ». И далее единым духом без остановки: «15 июля 1871 года: Сегодня минуло ровно тридцать лет, как я стрелялся с Лермонтовым на дуэли». Бедняга Мартынов. Он стрелялся с Лермонтовым, он убил его, но внутри него ничего не изменилось. Он остался таким же ущербным, завистливым и зависимым.
На самом деле Мартынову не было покоя. Он метался и мучился. Он знал, что Лермонтов не собирался в него стрелять. На всю жизнь запомнился ему взгляд. Лермонтова. Взгляд был странный. Жалостливый, даже любящий, сожалеющий. Этот взгляд говорил Мартынову, что Лермонтов не будет в него стрелять. Лермонтов часто смотрел на Мартынова, как будто жалел его. Лермонтов понимал его - Мартынов завидовал ему. Он даже сумел понять, что Лермонтов другой. И самое главное. Он хотел быть таким, как Лермонтов. Таким же независимым, таким же значащим. И Лермонтов его хорошо понимал. Поэтому в его глазах всегда была не только насмешка, но и жалость.
И Мартынов застрелил Лермонтова. Но Поэт остался с нами - каждый из нас ещё в детстве взял у него и пронёс по жизни что-то своё заветное. Лермонтов нам подарил Парус, который белеет одинокий, в тумане моря голубом, Утёс, который задумался глубоко и тихонько плачет там, в пустыне. Он нам поведал, как бывает скучно и грустно, и некому руку пожать в минуту душевной невзгоды. С нами его слова: люблю Отчизну я, но странною любовью.
Всю жизнь мы открываем Лермонтова. Но до конца раскрыть не можем.
Чтение Михаила Юрьевича Лермонтова – это каждый раз прикосновение к чему-то потустороннему, вечному. Как он мог (мальчик!) всё видеть и понимать человеческую природу, вечную и неизменную?
Казалось: мудрый кто-то раскрывает свои тайны.
ДУМА ЛЕРМОНТОВА
Печально я гляжу на наше поколенье!
Его грядущее — иль пусто, иль темно,
Меж тем, под бременем познанья и сомненья,
В бездействии состарится оно.
Богаты мы, едва из колыбели,
Ошибками отцов и поздним их умом,
И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели,
Как пир на празднике чужом.
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы;
Перед опасностью позорно малодушны
И перед властию — презренные рабы.
Так тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты — его паденья час!
Мы иссушили ум наукою бесплодной,
Тая завистливо от ближних и друзей
Надежды лучшие и голос благородный
Неверием осмеянных страстей.
Едва касались мы до чаши наслажденья,
Но юных сил мы тем не сберегли;
Из каждой радости, бояся пресыщенья,
Мы лучший сок навеки извлекли.
Мечты поэзии, создания искусства
Восторгом сладостным наш ум не шевелят;
Мы жадно бережем в груди остаток чувства —
Зарытый скупостью и бесполезный клад.
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
И предков скучны нам роскошные забавы,
Их добросовестный, ребяческий разврат;
И к гробу мы спешим без счастья и без славы,
Глядя насмешливо назад.
Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без шума и следа,
Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
Ни гением начатого труда.
И прах наш, с строгостью судьи и гражданина,
Потомок оскорбит презрительным стихом,
Насмешкой горькою обманутого сына
Над промотавшимся отцом.
Горькие слова, и справедливые. «И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка». Может, и в этом был прав Лермонтов?
