Оказывая помощь своим друзьям и коллегам по ВВМКУ имени М.В. Фрунзе и помогая в наполнении сайта frunzak.ru, работаю со списками выпускников училища предвоенных лет.
В замечательное время мы сегодня живём! Практически по каждой фамилии, упомянутой в архивных документах того периода, можно с помощью интернета найти какую-либо информацию о человеке.
Молодцы все-таки руководители и сотрудники Министерства обороны, которые приняли решение и практически реализовали вопрос оцифровки огромного массива информации, касающейся наших воинов – участников Великой Отечественной войны. Огромное им за это спасибо!
Сколько документов о своих близких отыскали благодаря этому наши люди. В моей семье, например, в архивах МО РФ мы нашли практически всех своих воевавших родных, блокадников, за исключением одного – погибшего в 1942 году деда… Но надежда еще жива…
Встречая ту или иную необычную или хорошо известную фамилию, периодически через поисковик смотрю, что о данном человеке есть в сети.
И, как правило, кое-что о выпускниках родного училища на страницах интернета находится.
Сейчас я уже привык, а поначалу сильно удивлялся, какое необычное переплетение информации о различных событиях и людях иногда дает такой поиск.
Удивительные истории открылись мне, когда начал я искать информацию о заинтересовавших меня, не могу объяснить почему, Вальронде Степане Александровиче – выпускнике Морского Кадетского корпуса 1770 года, или Иване Тихоновиче Могиле, окончившем училище ровно через 160 лет в 1930 году.
Или о Александре Ивановиче Мадиссоне, ставшем офицером в 1932-м. Тут в каждом случае открываются такие невыдуманные истории, такая драматургия, что просто диву даешься!
Сам собой напрашивается вывод – учеба и успешное окончание старейшего в России военно-морского учебного заведения во все века гарантировали выпускнику судьбу сложную, опасную, полную подводных течений, камней и мелей, но исключительно ответственную и почетную при четком понимании своей личной роли в истории Родины и Отечества.
К перечисленным выше именам и фамилиям мы, надеюсь, еще вернемся в другом повествовании, уж больно хочется поделиться с подписчиками тем, что узнал.
А сейчас поговорим вот о чем: при работе со списками выпускников 1936 года я обратил внимание на не совсем обычную фамилию Моль.
О носившем ее Михаиле Николаевиче Моле ранее я ничего, признаюсь, не слышал.
Выяснилось, что в годы Великой Отечественной Михаил Николаевич служил на Северном флоте, и о нем в своих произведениях упоминал, к примеру, наш великий и мощный писатель и поэт Константин Симонов, а герой-подводник Валентин Стариков ему, своему однокашнику по училищу, посвятил отдельный рассказ в книге «На грани жизни и смерти».
Константин Симонов в начальный период Великой Отечественной был в служебной командировке на Северном флоте, в Мурманске и в Полярном, на полуострове Среднем и Рыбачьем, и даже участвовал в вылазке отряда разведчиков в район захваченного немцами маяка на мысе Пекшуев.
Вот как он описывает в своих мемуарах встречу с Михаилом Николаевичем, на тот момент (ноябрь 1941 года) – старшим лейтенантом, помощником начальника штаба ОВРа СФ (именно так названа в Приказе Командующего СФ №-1 от 08.11.1941 года, которым старший лейтенант Моль М.Н. был награжден Орденом Красного знамени, его должность):
«О том, как сурова здесь природа, может дать представление одна подробность. Вдоль дороги шла постоянная телефонная линия на столбах. Чтобы здешние ветры не вырвали и не сломали столбы, они ровно до половины своей вышины обложены пирамидами из камней.
Изрядно замерзшие и усталые, мы добрались до места уже перед самым вечером. На то, чтобы проехать всего двенадцать — тринадцать километров, ушел почти целый день.
Бывший финский курортный поселок (речь идет о пункте маневренного базирования Пумманки в губе Малая Волоковая, что у полуострова Рыбачий – прим. авт. канала) представлял собой живописное зрелище, которое запомнилось мне по контрасту со всем остальным, что я видел на полуостровах. Вода темно-серая, почти черная. И на этой черной воде у маленького причала стального цвета торпедные катера. Где-то далеко-далеко над черной водой виднеется норвежский берег. А сзади, на полуострове, всюду абсолютно белые горы, покрытые снегом. И среди этого снежного пейзажа два десятка чистеньких, нарядных, похожих друг на друга финских домиков ярко-кирпичного цвета, с белыми наличниками рам и дверей. Аккуратные, маленькие, похожие на игрушечные.
До финской войны сюда приезжали отдохнуть, посмотреть на северное сияние, порыбачить и поохотиться на зайцев. Теперь это протечное курортное местечко было самой крайней северной точкой гигантского фронта. И в одном из этих домиков размещался штаб отряда торпедных катеров.
Операциями катеров руководил здесь представитель штаба флота старший лейтенант Моль, веселый и вместе с тем сдержанный, умный, интеллигентный человек с хорошим чувством юмора.
Моль и другие моряки рассказывали нам о последних операциях катеров, во время которых они потопили на выходе из Петсамского залива и в самом заливе несколько немецких транспортов.
Я потом написал обо всем этом в очерке «На «ты» с Баренцевым морем», который в редакции переименовали в «Дерзание». Кстати, первоначальное название очерка родилось у меня как раз в разговоре с Молем.
Главным врагом катерников здесь были не столько немцы и финны, сколько отчаянная погода, почти круглый год стоящая в этих местах. Погода, при которой такие утлые суденышки, как торпедные катера, иногда почти невозможно выпустить из гавани в открытое море.
— Но мы все-таки выпускаем, — сказал мне Моль. — Хотя Баренцево море и требует, чтобы с ним обращались на «вы», а мы все-таки иногда рискуем говорить с ним на «ты»!
-
Красиво сказано! Как метко подметил Константин Симонов, так выразиться мог действительно только умный, интеллигентный человек. От себя добавлю – хорошо образованный и начитанный – это что касается красивой фразы, и по-военному бесстрашный, что касается её смысла.
Надеюсь, мои читатели будут ко мне благосклонны и не станут корить за то, что, вопреки правилам Дзена, я целиком приведу здесь и текст, принадлежащий перу одного из самых уважаемых моряков-подводников, Героя Советского Союза, вице-адмирала Валентина Георгиевича Старикова о Михаиле Николаевиче Моле: думаю, оно того стоит.
Итак:
«Капитан-лейтенант Моль»
За окном вторые сутки метет пурга. Вой ветра наводит уныние. От его порывов приземистый деревянный корпус дома отдыха Северного флота, кажется, вот-вот рухнет.
А в низкой маленькой комнате, заполненной зеленым полумраком, тепло и уютно. Мы сидим за квадратным столом, покрытым белой скатертью. Напротив меня — капитан-лейтенант Михаил Моль, командир отряда торпедных катеров, старый товарищ по училищу. Он задумчиво смотрит на зеленый шелковый абажур настольной лампы. Его энергичное, сильно обветренное лицо некрасиво, но чем-то очень привлекательно, мужественно. Густые светлые брови сбежались на переносице, из-под них поблескивают голубые, обычно насмешливые, а сегодня почему-то строгие и серьезные глаза.
В разговоре наступила пауза. Она вызвана моим встречным вопросом. Моль немногословен и сейчас отвечает мне не сразу.
— Ты говоришь, был очень удивлен тем, что среди встречающих оказался и я? Ничего удивительного. Конечно, нам удается встретиться не часто, но здесь обстоятельства были особые. Твое возвращение с моря, да еще с боевым успехом, было для меня не только радостью за товарища. Оно определяло и мою судьбу, во всяком случае ближайшую, до очередного выхода в море. — Он иронически усмехнулся. — Так вот, слушай. Четыре дня назад меня вызвал к себе командующий флотом и сказал:
— Сегодня мы дали приказ нашим двум подводным лодкам, действующим на подходе к портам противника в Варангер-фиорде, выйти из района, чтобы освободить его для действий наших торпедных катеров. В ноль часов следующих суток ваши катера должны начать поиск конвоев противника по линии Вардё — Киркенес Петсамо. Встретятся надводные боевые корабли — атаковать и их. При встрече с подводными лодками — уклоняться от боя. Нет уверенности, что приказание получено командирами, так как подводные лодки могут находиться под водой и не принять радио. Ночью подводную лодку противника трудно или почти невозможно отличить от нашей. Во избежание весьма вероятной трагической ошибки вам запрещается атаковать лодки…
Я понял задачу, повторил ее и, попрощавшись с комфлотом, оставил его кабинет. Через час мы вышли в море. Настроение, скажу тебе, было отличное. Слабый морозный ветерок, легкая зыбь, сине-зеленая глубина неба, засеянная звездами, и очень прозрачный воздух были условиями на редкость благоприятными для боевой работы катерников. «Этой ночью нам должно посчастливиться», — с надеждой думал я. Правда, так же думал, выходя в море, и раньше, но в эту ночь почему-то особенно верилось в успех. Возможно, оттого, что видимость в этот раз была на редкость хорошей. «Если противник окажется в море, — думал я, — то не обнаружить его невозможно. Впрочем, желания и даже благоприятных условий погоды и места часто бывает недостаточно. Противник ведь тоже не дурак».
Моль встал с места. Неторопливо сделал несколько шагов, остановился у окна и закурил. Затем он подошел к дивану и сел на него. Я терпеливо ждал продолжения рассказа.
— На этот раз я Начал поиск от Вардё. Насколько можно было видеть через ворота гавани противника, я просмотрел рейд, оба выхода из пролива. Кроме черных очертаний скалистого берега и нескольких мигающих буев, ничего не обнаружил. Дал приказание катерам сбавить ход, перестроиться в кильватерную линию и пошел на юг, вдоль восточного побережья Варангера. Шли так близко от берега, что слабую линию прибоя можно было видеть невооруженным глазом. Ни одна сколько-нибудь значительная складка берега не оказалась вне наблюдения, но ни одной «живой души» не обнаружил. Ни одной паршивенькой лайбы… И по мере того, как мы шли дальше, надежда встретиться с конвоем нас покидала. Мы были окончательно разочарованы, когда подошли к Петсамо и легли на обратный курс.
Во второй половине ночи вспыхнуло северное сияние такой интенсивности, что на мостике можно было читать. Горизонт временами очерчивался так ясно, как будто я находился в центре огромного серебряного блюда и далеко перед собой видел его края. Словом, все было хорошо, но… не было противника. Пришло время оставлять район. Нехотя я приказал ложиться на новый курс. На какое-то время сполохи прекратились, и наступила глубокая темнота. Напряжение поиска стало спадать, и я почувствовал усталость, слабость в ногах. Да и холод от промокшей насквозь одежды, обледеневшей снаружи, начал добираться до костей. Настроение было отвратительное. «Не повезло тебе, Моль, — думал я, — и на этот раз боевое счастье ходит где-то в стороне от тебя». Но вдруг небо вновь озарилось яркими разноцветными сполохами, они как змеи извивались в небе… Будто ток внезапно прошел по мне. Слева от меня контркурсом, в надводном положении шла подводная лодка. Противник! От неожиданности зарябило в глазах. Я всматриваюсь в обнаруженный корабль, не ошибся ли? Форштевень… Рубка, ее характерное образование… Такое есть только на немецких подводных лодках типа «У». Силуэт был слишком отчетлив, как черное пятно на белом листе бумаги.
Атаковать! Но как же запрет? Две мысли столкнулись, как две гигантские силы. Мне стало жарко. Пеленг менялся быстро, расстояние до корабля не превышало 10–13 кабельтов. Что же делать? — мучительно думал я. Еще секунда — и будет поздно. Атаковать, немедленно атаковать! А вдруг это свои? Так нет же, это враг! Комфлотом мог не предусмотреть частного случая, я уверен, что это противник! Размышлять было некогда. Противник мог обнаружить меня и уклониться от удара. Не в состоянии в этой внутренней борьбе как следует осмыслить обстановку, повинуясь не столько разуму, сколько велению сердца, я дал катеру полный ход и повернул на врага. Еще один момент — и было бы поздно. Торпеды уже шли на корабль, когда с лодки заметили нас. Она начала поворот в сторону от катера и, как мне показалось, погружение под воду. Но этот маневр запоздал. Одна из торпед попала в ее корму. Яркая вспышка над палубой, корабль качнулся на волне и, задрав высоко носовой штевень, быстро пошел ко дну. Не сбавляя ход, я проскочил над тем местом, где только что была подводная лодка, и сбросил две глубинные бомбы. Оглушительный гидравлический удар от подводного взрыва потряс корпус катера, и все было кончено…
Моль замолчал. Его взгляд неподвижно остановился на лампе. Губы слегка вздрагивали в уголках. Не трудно было видеть, что сейчас, вспоминая этот эпизод, он заново переживал все. Он перевел взгляд на меня. На лице его появилась усмешка.
— Это был конец для противника, для меня же — начало тревог и мучительных ожиданий своей судьбы. — Лицо Моля стало равнодушно-спокойным.
— Когда я вернулся на базу, командование встретило меня довольно холодно. Выслушав мой доклад, командир соединения отрывисто сказал:
— Нас ждет командующий флотом.
Я собрал походные документы и в сопровождении товарищей — свидетелей происшествия в море — последовал за командиром соединения. Шел с мыслями о том, что предстоит разговор, который, судя по встрече, будет не из приятных. Трудно предрешить, чем он закончится… У меня не было никаких доказательств, кроме твердого собственного убеждения в том, что я потопил противника. Остальные, кто все это видел, не были настолько уверены. Это, конечно, было не в мою пользу. Предчувствуя недоброе, я шел не очень уверенно…
У командующего сидел член Военного Совета. Прежде чем представиться, я посмотрел на их лица, пытаясь уловить настроение, но мне показалось, что настроение у них обычное, рабочее, и они ничем не взволнованы.
— Вы не выполнили мой приказ, — начал командующий флотом, — доложите подробно обстоятельства боевого столкновения и постарайтесь доказать, что потопленная вами подводная лодка действительно была противника. — комфлотом смотрел на меня прямо, выжидательно.
Я рассказал все, как было, но ни словом не обмолвился о своих переживаниях, о том, как мне трудно было решиться на эту атаку. Какое это имело значение после того, что уже сделано, тем более, что я сознательно пошел на нарушение приказа?
— Какие еще доказательства вы можете привести, на чем основаны убеждения, что потопленный вами корабль принадлежал врагу? — строго спросил комфлотом.
— Других нет, — ответил я и почувствовал слабость в ногах. Еще бы! Я привел все доводы, которых мне казалось вполне достаточно для того, чтобы убедить командующего. А этого оказалось мало. Командующий обратился к боцману, который был со мной на мостике.
— Вы тоже уверены, что это был противник?
— Мне казалось, что это была немецкая лодка, — нетвердо ответил боцман.
— Показалось! — раздраженно повторил комфлотом и обменялся взглядом с членом Военного Совета. Тот едва заметно кивнул, очевидно, разделяя не высказанную вслух мысль командующего.
Мне стало душно. Командующий снял телефонную трубку и приказал оперативному дежурному запросить наши подводные лодки, находящиеся в Варангер-фиорде. Трубка спокойно легла на аппарат.
— Будем надеяться, что все было действительно так, как вы доложили. Но, если одна из наших подводных лодок не отзовется или не вернется по истечении срока пребывания в море и если мы не получим подтверждения вашего доклада из других надежных источников, вас будет судить военный трибунал. Вы не выполнили приказ!
Это прозвучало как приговор. А потом комфлотом безразличным тоном, обращаясь к командиру соединения, сказал:
— А пока на пять суток под арест в каюте.
Моль замолчал. Взгляд его снова остановился на лампе, и в глазах зажглись зеленые огоньки.
— Первые сутки тянулись мучительно долго, но к исходу их я получил первое извещение о том, что одна из лодок отозвалась. Вторая же пока молчала. — Моль не был сентиментальным и о тонкостях человеческих переживаний всегда говорил иронически, хотя сам не был лишен чуткости к людям. Может, поэтому и в разговоре сейчас ему не хотелось касаться собственных чувств. Но разве без этого трудно было его понять? Я его понимал. Но мне все же хотелось от него самого услышать ответ на мой вопрос.
— Ты не раскаиваешься? — прямо спросил я его.
— Нет, — отрывисто ответил он. По-видимому, мой вопрос показался ему обидным. Он зло посмотрел на меня, но потом, смягчившись, доверительно добавил:
— Знаешь, мы, вероятно, бываем иногда лучше, чем сами о себе думаем. Не скрою, после разговора с комфлотом у меня осталась обида. В самом деле, отдаешь всего себя, все, что можешь, рискуешь, и вдруг тебе такое — докажи документами! Но разве мог я думать о доказательствах в тот миг, когда, уверенный в том, что передо мной противник, принимал решение на атаку?
После разговора с командующим у меня было достаточно времени для размышлений. Я много думал о том, правильно ли поступил? И, взвесив все, пришел к выводу, что правильно. Иначе я поступить не мог, просто не имел права…
Моль говорил, а я, слушая его, думал, что кто-то другой на его месте поступил бы иначе, хотя, быть может, и понимал бы, что нужно поступить так. Тот человек, наверное, прежде чем принять решение, подумал бы о себе и, приглушив совесть приказом, отказался бы от удара по явно опознанному врагу.
Моль продолжал рассказ:
— Хоть я и был уверен в том, что потопил противника, молчание нашей второй подводной лодки очень меня тревожило. Здесь я уже думал о себе, ведь могло быть роковое стечение обстоятельств, я мог стать бессмысленной жертвой формальности. А лодка не отозвалась и на вторые сутки, и на третьи… — Глаза Моля смотрели на меня с упреком. И в этот момент я видел в них все, что он испытал. «Ведь это был ты, почему же ты не ответил?» — прочел я в его взгляде. Мне стало не по себе, и на немой вопрос я машинально ответил:
— Не работал передатчик.
Мне хотелось, чтобы Моль понял, как немного я был виноват перед ним.
— С часа на час я ждал вызова в трибунал, — продолжал он — Не оставляла мысль, что будут судить со всей строгостью законов военного времени. Странное чувство охватило меня. Ясно сознавая правильность своих действий, я в то же время ожидал сурового наказания, готовился к этому… И вдруг ты обнаружился!.. Нужно ли после этого объяснять, почему я вышел тебя встречать? На пирсе я не имел возможности рассказать тебе о случившемся, ты был занят с начальством, — усмехнулся Моль. — Но и меня оно не забыло. Вечером того же дня мне вручили орден Красного Знамени.
Свежая эмаль боевой награды горела на его груди.
Размышляя об услышанном, я смотрел на Моля и думал: вот ведь совсем недавно мы сидели за школьными столами. Веселый, подвижный Моль был очень безобидным, ничем не примечательным, а сейчас вырос вот в какого человека!»
(Книгу В.Г. Старикова «На грани жизни и смерти» можно найти и почитать по ссылке: https://history.wikireading.ru/372966?ysclid=lsaffnmn75225227411)
Думаю, и вас захватил круговорот разных мыслей и переживаний по мере продвижения от начала повествования к концу.
Идет война…
Сколькими вопросами задаешься, если поставить себя на место любого из описанных в рассказе персонажей.
В каком напряжении нужно постоянно находиться командиру подводной лодки, чтобы выполнить боевую задачу и при этом не погибнуть от оружия не только противника, но и своих сил в тех условиях?
Как глухой полярной ночью при постоянно штормовой погоде командиру торпедного катера найти и уничтожить врага, не сделав при этом ошибки и своими руками не отправив на дно нашу подводную лодку, на которой командиром, возможно, твой одноклассник по училищу?
Каково Командующему флотом на протяжении всей войны отправлять на боевые задания своих подчиненных, четко осознавая, сколько разноплановых рисков и угроз таит в себе каждый такой вход, о чем думал в те долгие периоды, когда приходилось ждать их донесений или возвращения с моря…
И так далее, и тому подобное…
Великие это были люди, настоящие воины и мужчины! Честь им и хвала на долгие века!
Как же потом сложилась судьба нашего героя?
Пройдя всю Великую Отечественную на Северном флоте, Михаил Николаевич Моль, оказывается, служил вместе с легендами Военно-Морского флота, нашими преподавателями в ВВМКУ имени М.В.Фрунзе в конце 70-х – начале 80-х годов: дважды Героем Советского Союза контр-адмиралом Шабалиным Александром Осиповичем и Героем Советского Союза Павловым Борисом Тимофеевичем.
Был в те годы он и командиром корабля, и командиром дивизиона тральщиков Охраны водного района главной базы Северного флота, и командиром Киркенесской ордена Ушакова бригады больших охотников за подводными лодками Северного флота. Войну закончил в звании «капитан 2 ранга», потом был переведен на Черноморский флот, где уже в звании капитана 1 ранга службу завершил в стенах Черноморского Высшего Военно-морского училища имени П.С. Нахимова.
Боевой путь и военные заслуги Михаила Николаевича по достоинству были оценены Отечеством. Он неоднократно награждался правительственными наградами, среди которых три Ордена Красного Знамени, два Ордена Красной Звезды, Ордена Орден Ушакова II степени и Отечественной войны I степени, медали «За боевые заслуги», «За оборону Советского Заполярья», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и многие другие.
Такая вот история жизни и службы, подвига и героизма стоит за этой необычной фамилией, одной из многих, входящих в список выпускников ВВМКУ имени М.В. Фрунзе предвоенного периода.
Невольно всплывают в памяти строки, написанные Робертом Рождественским:
«Люди! Покуда сердца стучатся, - помните!
Какою ценой завоевано счастье, - пожалуйста, помните!
…
Детям своим расскажите о них, чтоб запомнили!
Детям детей расскажите о них, чтобы тоже запомнили!»
Давайте расскажем вместе. И будем помнить!
