Предыдущая часть здесь.
В памяти Аллы вновь и вновь во всех подробностях прокручивалась эта сцена десятилетней давности. Муж и дочь спали, а ей уже точно не уснуть. Тихонько встала, босиком прошла в кухню, в темноте нащупала флакон с валерьянкой, плеснула в чашку с водой, выпила и вернулась на место пытки бессонницей.
Десять лет назад она экстренно уволилась, сославшись на проблемы со здоровьем и пенсионный возраст, и уехала в деревню, в родительский дом. Через две недели следом за ней приехал с повинной головой Виктор. С тех пор они и живут в этом доме, не выезжая в город. Наталья больше в их жизни и даже в разговорах не появлялась. Табу. Словно и не было ее.
Алла Сергеевна легко привыкла к деревенскому укладу, все-таки она выросла в этих условиях, а Виктору Валентиновичу пришлось тяжко. Он тосковал по любимой работе, по городским удовольствиям, по привычному комфорту. Но жена была непреклонна: «Я в город не вернусь. Если хочешь, поезжай один». А куда он без своей Аллуси? Адюльтер адюльтером, но общих дочек, да и сорок лет брака на помойку из сердца не выкинешь. Как оставить жену одну со всеми деревенскими заботами? Обещал же, что больше никогда не предаст. Виктор старался приспособиться к деревенской жизни, к чувству вины, и уже почти привык, однако возраст давал о себе знать. Все труднее становились повседневные дела, все быстрее уставал. Давление, будь оно неладно, мучило, нужные лекарства кончались быстрее, чем он рассчитывал. Забывал вовремя заказать дочерям, рассеянный стал.
…Звонок матери застал Ксению Викторовну в дороге, когда она октябрьским воскресным днем в очередной раз возвращалась из Сергеевки домой. В телефоне испуганный, заполошный голос:
– Дочка, вызывай скорую! Отцу плохо! Я дозвониться не могу.
И дальше короткие гудки. Ксения остановилась на обочине, позвонила в скорую. Диспетчер ответила, что машина будет в течение полутора часов, не раньше. Ксения развернулась и нажала на педаль газа. И тут же телефон снова ожил, раздался крик в динамике: «Всё! Витя умер! Я ничем не смогла помочь».
Дочь застала отца в огороде лежащим на земле. Рядом, опустившись на колени, плакала мама. Потом приехали уже ненужная скорая, полиция, серая машина спецмедслужбы…
– Виктор пошел после обеда забор чинить, – рассказывала сквозь слезы и икоту мать, – стал гвоздь из доски вытаскивать и вдруг захрипел, упал, забился в судорогах. Я пока сообразила, прибежала, пока звонила в скорую, тебе… а уже всё. Ничем помочь ему не смогла. Растерялась. Вспомнила, что мы же с утра давление забыли померить… Если бы померила да таблетку вовремя дала, да лечь заставила, был бы жив… Ох, Витенька, миленький, прости-и-и, виновата-а-а!
Осенний день тихо плакал вместе с ними.
Дочери надеялись, что мама не останется в зиму одна в деревне. Сначала она заупрямилась, но продержалась недолго, перед Новым годом позвонила, попросилась в город. Страшно и тоскливо одной в доме долгими зимними ночами.
Сидя на переднем сиденье машины рядом с дочкой, Алла Сергеевна молча, не отрывая взгляд, рассматривала сияющие праздничными гирляндами улицы, ёлки, ледовые городки, нарядные витрины, обилие дорогих машин, мчащихся навстречу, прохожих. Дома, улицы, площади, скверы – вроде бы все те же, хорошо знакомые, но как-то все изменилось, стало более нарядным. Или это она одичала в деревне?
С волнением переступила порог своей квартиры. И здесь многое изменилось: новая кухонная мебель, новый кафель в ванной. Да и самой ванны нет, вместо нее душевая кабина, похожая на звездолет. А в бывшей спальне все по-прежнему, здесь сохранился островок их с Виктором мира. Вот и вернулась она домой. И пусть в квартире теперь хозяйничают Ксюша с зятем, а эта комната осталась ее бастионом.
Через полчаса Ксения заглянула, чтобы позвать маму к столу и застала ее перед зеркалом в любимом брючном костюме, все эти десять лет провисевшем в шифоньере. На кровати ворохом лежали некогда носимые мамины наряды. Алла Сергеевна внимательно разглядывала себя в зеркало:
– Надобно в парикмахерскую завтра сходить, подстричься, седину закрасить… И портниху пригласить, подогнать вещи по фигуре, поправилась я немного. И на маникюр к своему мастеру запиши-ка меня. Вон какие руки стали после огорода. Стыдно из дома выйти.
Вскоре Алла Сергеевна вернулась к прежнему образу жизни, словно и не было десяти лет затворничества в деревне. Она ходила на концерты в филармонию, посещала выставки, любила посидеть в кафе одна или с новыми подружками. Обновы, прически, маникюр… Дочери радовались такому преображению мамы, возрождению интереса к жизни. Но встал вопрос: что делать с домом в деревне? Возвращаться туда мама явно не планировала, а использовать его как дачу тоже было неразумно, уж слишком далеко от города. Проще арендовать на выходные номер в одном из многочисленных отелей, выросших за последние годы в живописных окрестностях города. Заплатил и отдыхай, ни тебе грядок, ни курятника. Осторожно завели разговор на эту тему с Аллой Сергеевной. Она с минуту подумала и неожиданно легко согласилась:
– Делайте, как считаете нужным. Я все равно завещание на дом на вас оформила, так зачем ждать моей смерти?
Дочери взяли дни в счет отпуска и поехали готовить дом к продаже. Дело оказалось хлопотным. Разбирая вещи, книги, Ксения наткнулась на ту самую записку, позвала сестру.
– Так вот в чем причина внезапного конфликта и отшельничества родителей! – догадалась Тамара. – У отца была любовница… Никогда бы не поверила… но вот факт. И что с этой запиской делать? Сжечь?
– Погоди, – удержала ее сестра, – это мамина жизнь, надо ее спросить.
Алла Сергеевна перечитала записку, хмыкнула:
– Надо же, нашли. А я искала, да забыла, в какую книгу засунула. Сама хотела сжечь. Выбросите, конечно, кому она теперь нужна?
– Мам, можно тебя спросить? Ты знаешь, кто эта женщина?
– Конечно, знаю. Наталья Ильина.
– Тетя Наташа?! – хором изумились дочери.
– Она самая.
Ксения и Тамара молча смотрели на мать, друг на друга. Тетя Наташа, с которой было связано столько добрых детских и юношеских воспоминаний, непременная гостья на всех семейных праздниках, на их свадьбах, мама друга детства Валерки? Самая близкая подруга их мамы… кто-кто, но только не она! Теперь до них дошел весь масштаб трагедии, обрушившейся десять лет назад на голову бедной матери.
– Как же ты смогла простить отца? – Ксюша прижалась к маме, обняла ее.
– Девочки мои дорогие! Вопрос в том, кто из нас двоих больше виноват друг перед другом. Я, как видите, живу и радуюсь жизни, могу побаловать себя чем хочется, а Виктора больше нет. Я лишила его любимой работы, всех радостей жизни, всего, к чему он так привык. Десять лет я жила, замуровавшись в своей обиде, десять лет я навязывала Виктору чувство вины, не понимая, не думая, каково ему. И он терпел все это ради сохранения семьи, ради меня и вас. Может, поэтому и ушел так рано. И всё из-за дурацкой, ненужной ему интрижки, из-за навязчивой влюбленной бабы! Его нет, а я живу…
– Мам, подожди… Так ты теперь считаешь, что можно было простить такую измену?
– Я думаю, что прощать нельзя только в тех случаях, когда близкий человек сознательно отравляет тебе жизнь, делает ее невыносимой. Алкоголиков, тиранов терпеть и прощать нельзя, а всякие ошибки, увлечения, случайные интрижки не стоят того, чтобы рушить добрые отношения. Лучше вовремя сойти с пьедестала оскорбленной жены и постараться посмотреть на ситуацию глазами родного человека.
Ну вот представьте, что не нашла бы я эту записку. И жили бы мы по-прежнему душа в душу, не отравляя ссорами друг другу последние годы. Никуда бы он из семьи не ушел. Их отношения с Натальей с годами сами собой сошли бы на нет. И был бы отец сейчас здоровый и счастливый с нами… Кстати, а о Наталье вы что-нибудь знаете?
– Да она как-то перестала попадаться нам на глаза после вашего отъезда в деревню. Уехала в другой город, кажется.
– Ну ладно, девочки мои, спать пора, завтра будет новый день. Я купила билет в оперный на премьеру. Надо выспаться, чтобы к вечеру быть в хорошей форме.
Алла Сергеевна встала, скомкала злосчастную записку и метко бросила ее в мусорное ведро.
