– Тебе так гораздо лучше.
Очередной комплимент от Морозова. Вчера он заметил Беллины ресницы, а сегодня осчастливил вниманием приталенное платьице, которое впервые было чуть выше колен – и обнажило красивые ноги. Он так странно выражал похвалу: на его физиономии ни одна эмоция не проявлялась. В последние дни Эрвин вообще стал отчаянно угрюмым. Да, именно отчаянно угрюмым. И отчаяние, и угрюмость – то, что Белла могла выхватить, если их взгляды пересекались. Но это случалось редко. Эрвин не горел желанием общаться.
– Я могу чем-то помочь? – она попыталась принять в нём участие, но парень отмолчался.
– Ты поссорился с фрау Натальей?
– С какой стати мне с ней ссориться? Мы почти не пересекаемся.
– Вы же разговариваете на репетициях.
– Это рабочий момент... Слушай, где у вас можно развлечься? Я уже который день зеваю от сплошных экскурсий и достопримечательностей.
Белла прекрасно поняла, что он имеет в виду. Конечно, речь шла не о танцах в парке для тех, кому за. Её бывшие однокурсники часто хаживали в такие места, которые время от времени накрывала полиция.
Они с Эрвином сидели, как всегда, неподалёку от режиссёра. И парень, и девушка уже мало чем могли пригодиться Георгию Вениаминовичу, поскольку все организационные моменты с работниками театра режиссёр решил на первых репетициях. Театр никуда не делся, сцену артисты обжили, но работа молодого конферансье и переводчицы оставалась их работой.
– Я сейчас, – вдруг вскочила она посреди репетиции и куда-то ушла.
Режиссёр не обратил на неё никакого внимания, выкрикивая из центра огромного и пустого зрительского зала неизменные наставления опять в чём-то проштрафившимся артистам.
Следующий концерт был только завтра, и Эрвин мечтал только о том, чтобы поскорее охладить беспокойную голову, которая плохо справлялась с наскакивающими друг на друга мыслями, уже не желавшими ждать своей очереди, и их бессмысленный вал вгонял парня в ступор. Спроси его кто-нибудь в этот дурацкий период, сколько будет дважды два, он бы брякнул что-то про деда и сметану. В Ленинграде проблем с разгрузкой мозга у Эрвина не возникало. Всё-таки его город всегда любил свободу, и строгая эпоха ограничить её не могла. А этот синий чулок – старомодная Белла – зачем он её спросил вообще? Она ничего не знает, кроме своих немецко-русских словарей, которые зубрит, должно быть, по пять раз на дню, и так в течение лет пятнадцати, с самой начальной школы...
– Вот!
Белла вернулась и, довольная, плюхнулась на своё место, запыхавшись от быстрой ходьбы. Она протянула Эрвину блокнотный листик.
– Рёдельбар... Роте Карре, 16, – сообщал листик.
Парень саркастически приподнял брови:
– И что это? Очередной дом-музей Иоганна Гёте?
Белла нахмурилась.
– Не хочешь – не ходи. Они открываются в семь. Но это секрет.
И только она собралась надуться, и даже скрестила руки на груди, как режиссёр, наконец, её окликнул, и они вдвоём отправились улаживать вопросы к работникам сцены.
Когда Белла снова оказалась на прежнем месте, то краем глаза заметила, что Эрвин улыбался.
– Спасибо, – бросил он, не сбавляя ухмылки.
«Вот дурак», – подумала девушка.
– Всегда обращайтесь к заучке Белле, – проворчала она.
Эрвин рассмеялся.
– А ты, я смотрю, та ещё штучка... Как узнала адрес? Или это твоё тайное злачное местечко?
Она фыркнула и всё-таки надулась.
– Красотка Белла не должна сердиться. Морщины раньше появятся.
Ну и фамильярность! Если не считать того, что её ещё никто красоткой не называл.
– Позвонила кому надо.
– Надо же. Ради меня?
Белла чувствовала, что он глаз с неё не сводит.
– Нет! Исключительно ради психического здоровья советского гостя, который выглядит в последнее время хуже висельника.
И что за привычка у него – вечно хмыкать? Как будто он знает больше того, о чём она даже может подумать.
– Пошли со мной.
– Ещё чего.
– Что, поджилки трясутся? Наверняка в твоём Рёдельбаре развратник на развратнике, и развратником погоняет. А Белла у нас отличница и герой труда.
Всё-таки он умел смешить, этот парень.
– Вовсе нет! Просто я ещё на такие мероприятия не накопила.
– Ну, я не знаю, какие тут у вас порядки в ГДР, а у нас в Союзе если мужчина приглашает женщину, то это значит, что он за неё платит.
– А она – за него?
Оба расхохотались.
В конце концов, чего ей, Белле, бояться? Ей двадцать два года, и она уже достаточно взрослая, чтобы тихо посидеть в уголке развлекательного заведения с кружкой пива или даже потанцевать, например, под чудесный «Вчерашний день».
Дурочка Белла.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь: https://dzen.ru/a/Zc03KhR9D0NexO4y?share_to=link
А здесь - начало этой истории: https://dzen.ru/a/ZH-J488nY3oN7g4s?share_to=link