Давно дело было. Жила раз в деревеньке, в глухомани Вятской губернии, баба Авдотья. Да и не баба, а уж бабушка. Жила-жила, до старости добралась, а счастья не прижила. Овдовела, мужика своего на погост снесла, да и бедовала одна помаленьку. Коровёнка старая при ней кормилась, молочка заради - да от коровёнки забот больше выходило, чем того молочка, да котейка-мышелов чёрно-белой масти, всё больше спал клубочком у печки, а мыши сами хозяйничали в погребе, но меру знали, лишнего не портили, и выходило, что жить можно.
Спать одной только всё не могла привыкнуть. Всё мерещилось, что на лавке у окна кому-то должно быть, а как проснётся да глянет - и нет никого. В такие минуты становилось печально, Авдотья воротилась к стенке, чтобы не завыть с тоски, читала про себя "Отче наш" и засыпала.
Но в церкву баба исправно ходила, богу усердно молилась, попа хорошо слушала и порой даже с ним говорила - не так, чтобы исповедалась да причащалась, но вот поговоришь - всё легче, а там как бог даст. Да и грешить-то уж ни сил не было, ни времени. Поп у них был заезжий, но хороший, наведывался раз или два за седьмицу, говорил, что в округе делается. А по праздникам - не церковным, те своим чередом отмечались, а по государевым - привозил поп книжки с картинками и те картинки показывал, и даже про стольный град Питербурх там было, как река широченна прямо через город течёт и крепость неприступная с золотыми шпилями над всем высится. И так ей захотелось посмотреть на золотые шпили в небе и на корабли с парусами... кроме деревни своей в жизни она ничего и не видела. Хорошо вот хоть картинки да рассказы поп приносит - а в других приходах и того не было: спросит, блюдёте ли заповеди, пальцем погрозит, да и вся поповская служба.
И вот по осени приехал так же к ним в деревню поп, но не их, а другой, пришлый, и стал стращать - объявился-де в округе лютый зверь, скот в лес заманивает и ест, одни кости потом находят разгрызенные, и людьми даже не брезгует, а то и не ест, а просто в болоте топит.
- За что же он их? - ахнула, помнится, баба.
- А по злости, - ответствовал поп важно. - Злой он, лютый — вот и лютует. Так что поостерегитесь по лесу-то шастать. По округе уж с десяток раз коров недоеденных видели. А как пойдёте, за дровами али за грибами али ещё чем - так лучше ватагой, кучно-то скорей отобьётесь. И на болотце-то ваше лесное - ни-ни.
- Нынче ж самая клюковка... - заикнулась было баба Авдотья.
- А вот уташшит тебя зверь лютый в болото, в самую трясину, утопит в грязи и съест, а кости разгрызёт и на дорогу кинет - будут валятся веки вечные без погребения, а прохожий люд их пинать станет - вот и вся клюковка тебе выйдет! - поп возвысил голос для пущего впечатления, но и без того все бывшие в церкви захолодели от ужасных слов.
А мужики пошептались и самый отважный - Силантий, что и на медведя с рогатиной хаживал, поскрёб в шевелюре и предположил:
- Так может то бесы шалят? Такого-то зверья, чтобы кости грызть и людей топить, не бывало прежде... Может, святой водой там посвятить, да и уйдёт лихо?
- Ну, бесы - не бесы, то не мужицкого ума дело, - убоявшись перспективы, ответствовал поп. - В управе сказали - зверь, стало быть - зверь. А по церковной части ничего не велено.
И с тем удалился. Деревенские стали расходится. Мужики пошли особо ватажкой, говоря промеж себя, что коли зверь - так надобно всем собраться с рогатинами да вилами и порешить лютого, ежели такие беды творит. Лишь бабка Авдотья вышла и села подле церковки. Села, да и заплакала тихонько. Она на том болотце завсегда клюковку брала, мох чистый, да мало ли с болота выгоды - ягода лечила хорошо, мох на раны да перевязки шёл, ну и по бабьей части кому нужно, а сверх того на ягоду хорошо менять было всякое. Сил-то уж почитай и не было, третьего дня на печку еле влезла, так дальше пойдёт - и вовсе на лавке почивать придётся, а зимой да весной за лукошко сушёной ягодки кто маслица даст, кто мучицы отсыпет - так и перезимуешь. А зимы-то ныне длинны пошли да холодны...
Поплакала так бабка, да и решила - схожу скоренько на болотце своё. Зверь-то, верно, к нам ещё и не добрался - поп-то вот только приехал, сказал, а зверь-то поди по другим лесам бегает, когда ещё к нам соберётся... А и соберётся - бог даст, разминёмся: лес большой, сколько деревьев - а бабка с корзинкой махонька. Успею.
И на завтра затемно, с первыми али вторыми петухами - уж не до счёту было - бабка Авдотья вышла из избы со своей любимой корзиной-добытчицей. Сплёл ей ту корзину ещё покойный муж из хорошей ивы, крепко сплёл - вдвоём порой тащить приходилось, исправно корзиночка кормила их и запас по сию пору делала так же исправно. В корзинку сложила полкраюхи хлеба, две луковки, отсыпала чуток соли в чистую тряпицу, да сверх того положила три яблока хороших: осенью кто ж без яблок?
Когда забрезжил рассвет, бабка уже шла по знакомой тропе, что вела через лес в соседнюю деревню - большую, не чета ихней замухрышке. По этой тропе, люди сказывали, можно было и до самой Волги-матушки добраться, ну если кому ног не жалко. Так-то всё больше по дороге ездили, но дорога кругом шла, как раз оттого, что в лесу было то самое болото - а тропа шла через него напрямик.
День начинался ясно, солнце вздымалось своим чередом, ранняя изморозь скоро пропала с травы, и в чистом синем небе потянулись птицы на-полдень, что не хотели зимовать в холоде. Вот и неприметная своротка - бабка, подобрав подол одной рукой, а другой держа корзинку-любимицу, перелезла через поваленную ещё прошлой весной березу и двинулась привычно в свои заповедные ягодные места, "закрома", как они их с мужем раньше называли.
Под ногами скоро зачавкало, ноги в обмотках да лаптях стали влажны, но это ничего: русский народ - смекалистый. Лапти с обмотками как намокнут, так и высохнут — это сапогом раз черпанёшь воды, так она там и станет хлюпать, а в лапоточках по сухому пройдёшь - и ладно. А ступать мягко, ноги от каменьев да прочего закрыты - диво что за обувка. И чего бары да барыни такой обуви не носят?
Бабка не один и не два раза останавливалась, слушала лес - но ничего страшного и непривычного не услышала. Не было лютого зверя, не хрустели ветки и не шуршал, и не сопел никто в густом подлеске. Вот и теперь, уже войдя в вотчину болотника и ступая по мокрой тропке, в который раз напрягла слух - но нет, лес жил своей привычной жизнью. А сверху раскинулось синее небо да светило солнце - ну что плохого может сделаться-то?
И вдруг в аршине впереди себя поперёк тропы помстилось что-то белое и продолговатое. Авдотья нагнулась поглядеть - верно, берёзовое полешко, протянула руку - и оцепенела. В руке она держала кость, крупную, начисто обглоданную - не гнилую, но без кусочка мяса. Напрягая старые глаза, бабка подняла находку повыше к солнечному свету - вся белёсая поверхность была покрыта следами крупных зубов. Кость была начисто обгрызена без всякого ножа, до последнего кусочка плоти.
Бабка отбросила кость и собралась было дать дёру, даже сделала шажок в обратную сторону, но призадумалась. Ну мало ли кость... волки-то в лесу воют иногда, может, лося задрали - а днём-то серые людей сторонятся, да осенью, когда дичи сытой отъевшейся полно: что им бабка старая? не суп же им варить - а иной выгоды со старухи и не получишь. Авдотья подобрала кость и даже лихим делом примерила к себе - но размер был не человечий: лось ли, блудная корова - но уж точно не в человеке эта опорка ездила при жизни. И ладно, успокоила себя старуха - виданное ли это дело: людей есть.
А клюковка яркими капельками уже ждала её, и бабка принялась собирать драгоценные ягодки - с каждой горсточкой легче делалась предстоящая зима, и стылая хворь уже не будет донимать, и будет на что выменять и маслице, и кусочки копчёного мяса, и муки, буде запасы кончатся раньше положенного... из деревенских-то сюда мало кто хаживает...
Саженях в пяти впереди звучно хрустнуло, и бабка очнулась. С краю болотца, на поваленном стволе осины, сидел крепкий мальчонка лет двенадцати в одних грязных портках, без рубахи и босой, и смотрел на неё хитрыми глазами. В чёрных нездешних глазах плясали золотые искорки. В руке он держал такую же точно кость, что валялась теперь на тропинке, и грыз её безо всякого стеснения - и даже с некоторым вызовом, отрывая кусочки мяса крупными острыми зубами. Сырое ли было кушанье или, скажем, копчёное - бабке Авдотье было не видать.
Она выпрямилась и поставила корзинку.
- Ахти, господи! Потерялся, бедненький! Ты чьих же будешь? Нашенский или из дальней деревни? - запричитала Авдотья. - От мамки отбился, верно?
И бабка, осторожно переставляя полную корзинку, двинулась через болото к нему.
Мальчишка ловко подпрыгнул на своей осине, не выпуская еды, и оскалился. Рот оказался полным больших белых зубов, острых и похожих на хищные. Он спрыгнул ей навстречу.
- Я страшный бес! Злой и хищный! Я тебя съем! - и в доказательство он выставил обглоданную кость и помахал ею. Бабка тем временем приблизилась вплотную.
- Ну что ты, миленький мой, что ты... - она подошла и встала напротив. Мальчишка оскалился всеми своими зубами и зашипел, будто бы норовя укусить, но Авдотья скинула свой платок и ловко набросила ему на голые плечи. - Так-то теплее будет небось? Как же ты тут ночевал, маленький мой? Ножки-то озябли, а? - причитала она.
Господь не расщедрился на детей для Авдотьи, да и мужа прибрал до срока - и бабка, старея, глядела на чужих детей и внуков безо всякой зависти, но с тихим сожалением о своём счастье, что так и не пришло к ней... И теперь, глядя на грязного мальца с костью в руке, что скалился аки додревний дикий человек с картинки в книжке, в ней будто проснулось всё это ожидание - голодный мальчишка посреди леса, да ещё и умом тронулся от пережитого - бес он, слыханное ли дело. И бабка решительно повязала ему платок крест-накрест, как малышу, и взяла за руку.
- Пошли.
Он попытался вырвать руку:
- Не пойду! Я злой! Я тут теперь жить буду и охотиться на вас! - и он снова оскалился, показав ещё и изрядные клыки.
Но бабка Авдотья тоже была не лыком шита. В молодые лета её и в няньки звали, и с соседскими младшими братьями ей играть доводилось - на мякине не проведёшь:
- Будешь, конечно, как же без охоты нонеча-то? - ворковала она, цепко держа его за руку. Ладонь у мальчишки была крупная и сильная, с загнутыми острыми ногтями. - На людей-то теперь охотиться заказано, но мы на зайца можем, али на волков-лиходеев сходи как захочешь... Из них шубы хороши, тёпло в мороз-то ходить. А подрастёшь - так и на медведя можно, только уж дюже опасный зверь. Но Силантий сотоварищи хаживал, вон баба евойная в медвежьей шубе щеголяет, мужу гордость, себе красота...
Мальчишка-бесёнок расслабился было от перспектив, но тут же снова оскалился и опять попытался выдернуть руку:
- Бесы злые и против людей! Вот, у меня рога! - и свободной рукой попытался что-то показать бабке в нечёсанных лохмах.
- Ну мало ли у кого рога, - не особо вглядываясь в показанное, бабка целеустремлённо тащила мальца за руку. Они уже двигались по хоженой широкой тропе, лес редел и предвещал родную деревню. - У коровы рога, у козы рога, у лосей рога - что ж теперь, в бесы их записывать? Хочешь яблочко?
- Хочу, - буркнул мальчишка. Три раза с хрустом кусив, он слопал всё яблоко без остатка и сказал:
- Дай ещё...
Бабка просияла и протянула второе, а затем и третье.
Потянуло дымом от печек - самый сладкий запах для путника, что предвещает конец пути, отдых и родимое жильё.
Бесёнок снова дёрнул руку и остановился:
- Не тащи меня! Я злой!
- А мы тебе обувку справим, - не сплоховала бабка. - У меня и обмоточки тёплы, и лапоточки новы есть - летом наплела в запас, из хорошего лыка. А? У кого ножки в тепле - те сразу добреют, - уверенно завершила она мысль, и против такого слова уже нельзя было ничего противопоставить.
Придя в избу и пристроив драгоценную корзину в угол, она сказала:
- Сейчас баньку истопим, а ты посиди тут, погляди картинки - и протянула ему лубки, что как-то купили по случаю на ярмарке. Мальчишка сел на лавке против окна и стал с интересом разглядывать разноцветные картинки.
Через некоторое время истопилась банька. Солнце уже перешло на вторую половину, и тени удлинились, предвещая сумерки, но старая банька была так ловко поставлена, что в оконце попадали закатные лучи, и париться было светло. Баня топилась по-черному, но старуха не стала сильно кочегарить, поэтому внутри было в меру жарко, вода согрелась, а дым вышел и стало так чудесно, как только можно себе представить. Мальчишка уже не сопротивлялся. Он покорно снял грязную одёжку и вошел внутрь.
- А теперь чего?
И впервые бабка несколько опешила. Не знать бани - такого представить было нельзя. Но увидев, как мальчишка ладно сложен и крепок - прямо жених, не исхудал и не изнурен крестьянским трудом, решила - может, из городских, к тамошнему барину в гости приехал - а там всякие чудеса есть: и ванны, вроде лоханей с водой, в которых моются лёжа, и даже сказывали про лейку с горячей водой, что бежит без остановки и прямо на макушку. Ну не довелось мальцу бани увидеть - так мы покажем, решила про себя бабка. А приедет поп - посоветуюсь, а то не ровён час - скажут, что мальца украла.
- Ложись, соколик, - указала Авдотья на лавку и взяла веник. Вопреки ожиданию, веник был перенёсен смирно и на лице мальчишки появилось что-то вроде удовольствия.
- Закрой-ко теперь глазоньки, - сказала бабка. - Будем лохмы отмывать.
- Не надо, я сам - попытался было возразить мальчишка, но Авдотья решительно взялась за ковш и стала одной рукой лить горячую воду на голову мальчишке, а другой тереть густые волосья. И вдруг рука зацепила на его голове что-то твёрдое. Не веря глазам, бабка отставила ковшик и раздвинула кучеряшки. На голове росли небольшие рожки, они уверенно торчали вверх и не были похожи ни на козлиные, ни на бычьи, ни на лосиные.
- Так ты и вправду бесёнок? - вымолвила она.
Голый мальчишка стоял перед ней беззащитный и понурый.
- Ну я же говорил, - промямлил он. - А ты за своё... помыла зачем-то. А бесы и не моются вовсе...
Бесёнок подошёл к печке-каменке, запустил руку в багровые угли. Бабка и вскрикнуть не успела - он вытащил тлеющий уголёк, покатал на ладони, потом подкинул в воздух и поймал ртом. С хрустом прожевал и показал язык. Ни на нём, ни на ладонях не было ни следа от такого соприкосновения. Авдотья села на лавку, совершенно потерянная. Выходит, поп дело говорил? И она своими руками притащила в дом злобного хищного беса, что кости грызёт и людей в болоте топит? Она в ужасе перекрестилась, ожидая, что от этого всё исправится. Но бесёнок исчезать не стал - а сел на лавку с печальным видом: он и сам не знал, что теперь делать.
- А хвост твой где? - спросила бабка, не зная, что ещё выдумать.
- Нету, - огрызнулся бесёнок. - Может, потом отрастёт.
- Звать-то тебя как? - Авдотья вдруг поняла, что не удосужилась спросить имя мальца, и ей стало неловко.
Он открыл рот и издал несколько рокочущих звуков, что напомнили то ли хищного зверя, то ли рёв пожарища. От звуков бабку взяла оторопь.
- А по-человечьи как сказать?
Он пожал плечами.
- Хочешь - Борька? Тоже рык есть, немножко, правда...
- Давай.
***
После бани поставили самовар, напились чаю с булками, потом перебрали и рассыпали в плоские короба сушиться ягоду. Уже вовсе стемнело, только дрова в печке светили избу неверным светом. Пора было ложиться. Бабка подвинула широкую лавку ближе к печке, постлала на неё всякого мягкого тряпья побольше и приготовила старую мужнину шубейку - укрыться. К утру печка обыкновенно остывала, ей-то на полатях тепла чуток хватало дотянуть до рассвета, а на лавке могло быть свежо.
Борька улёгся и блаженно вытянулся. Бабка укрыла его шубейкой, впервые за много дней влезла споро на печку без всякого беспокойства со стороны суставов и почти сразу заснула, как-то забыв обо всем на свете. Раз она проснулась от привычной одинокой тоски и вдруг услышала рык снизу, от печки, обмерла от ужаса - и тут же осознала, что это храпит малец внизу, храпит непривычно, скорее рычит по-звериному. Бабка перекрестилась и вдруг так ей стало хорошо от этого молодецкого рыка и от того, что не одна она: на лавке спал внучок. Потом она ещё просыпалась, слушала сопенье и рычащий храп и блаженно засыпала.
Под утро, перед рассветом она опять проснулась и не услышала храпа. Обеспокоясь, слезла вниз, всунула ноги в валенки и нашла мальца не на лавке, а перед печкой. Горел огонь, заслонка была открыта, а перед огнём сидел Борька и что-то беззвучно говорил в самое пламя. В тёмных глазах его отражались багровые сполохи.
Увидев напуганную бабку, выпрямился, отойдя от печки, и сказал:
- Я своим передал, что пока не вернусь. Можно?
***
С утра поели тёплой каши с молоком и маслом. Борька съел две миски каши и облизал ложку, потом сжевал пару яблок. Бабка долго собиралась с духом, мучилась и наконец изрекла:
- В церкву бы надо сходить... благословения спросить... нынче поп приезжает. Ты как, сдюжишь? Вы, бесы-то, в божьем храме... того...
- Да не знаю я... Нам не говорили. Может, если не злой, то и ничего...
- А ты не злой?
Борька попытался оскалиться и зарычать, но вышло неубедительно. Зубищи по-прежнему были хоть куда, но загрызть кого-то ими бы не вышло.
- А людей не ел? не топил?
- Да что ты, ба?.. люди и невкусные. Старшие сказывали, - уточнил он быстро.
- Не врёшь? - бабка прищурилась. Борька отвёл глаза.
- Раз мужики охотиться стали - с кольями, с вилами - на меня, видно, али на волков, уж не знаю. Один напился перед охотой, для храбрости, не иначе - и в болото угодил. Я его тащил-тащил, но не вытащил - а тут мужики с факелами и дрекольем набежали - я того охотничка бросил и дёру. Уж не знаю, что с ним сталось... А зверьё ем, все бесы такие - охотой промышляют, тут уж ничего не сделаешь.
Нарядившись поприличнее и причесав лохмы так, чтобы рога не было видно, они пошли. Впервые бабка заробела. Вдруг заругают? или как начнут святой водой кропить - а Борьке больно сделается? или святых увидит и набросится на людей-то с зубищами своими?
Бабка чуть поотстала и украдкой перекрестила своего внучонка. Но ничего не сталось: он топал по дороге в новеньких лапоточках, ладный и весёлый, как ни в чём не бывало и даже принялся насвистывать какую-то песенку, временами еле слышно порыкивая в такт.
Деревенские уже расходились, поп складывал свои книги, когда Авдотья тихонько подошла и спросила, робея:
- Батюшка, я тут мальчонку в лесу подобрала - благослови, а?
- Как так подобрала?
- Да вот, пошла за ягодой, нашла у болота - голодный, умом вроде тронулся. Но тихий, смирный, а чьих - и не знаю.
- Да я и не слышал, чтобы окрест кто пропадал, тем паче ребятишки... откуда ж он такой взялся? По округе не говорили. А ну-ка, пойди сюда, - поп поманил Борьку. Тот оставил листать поповы книги и покорно приблизился.
- Как звать-то тебя, малец?
- Борькой.
- Чьих будешь? Мамка где твоя?
Бесёнок молчал.
- Ну ладно. С бабкой Авдотьей поживёшь?
Борька радостно кивнул.
- Ну живите покамест. Благословляю, - и поп широко осенил крестным знамением Авдотью с Борькой. И снова ничего страшного не сделалось: не потемнело, не ударила молния, не скорчился от боли маленький бесёнок - а лишь стоял и с любопытством озирался. В чёрных глазах бегали золотые искорки.
- Но я полицмейстеру-то отпишу: ежели кто сыщется из родных - уж не обессудь.
Борька вышел из церкви первым, а бабка мялась-мялась и наконец решилась:
- Батюшка, только мне кажется, что он - бесёнок, - прошептала старуха и обмерла от своих слов и ожидания.
- Ну воспитывай по-людски, и не будет беситься. Ты баба добрая, вот тебе на старости лет боженька и мальчонку даровал. Ступай, - поп снова широко перекрестил старуху и вернулся к своим делам.
Бабка с мальчишкой прошли несколько сажен - и Борька вдруг сильно-сильно обнял старую бабку и спрятал лицо в её платке.
- Что ты, соколик мой, что ты?.. - запричитала старуха.
- Не отдавай меня никому, - прошептал куда-то в платок Борька. - Я с тобой...
- Не отдам, соколик мой. Ты теперича мой родной внучок - поп благословил, значит, всё правильно делается, - и бабка неловко чмокнула его в щёку.
И они пошли домой. Пройдя ещё несколько времени, Борька сказал:
- Ба, а ты была в Петербурге?
- Нет, солнышко моё, только картинки видела. Как река через весь город течёт и шпили золотые в небе... а у пристани корабли с парусами из всех стран.
- А давай сходим посмотрим, а? на золотые шпили и корабли?
- Да как же мы доедем? Далёко ехать-то... и не на что.
- А я помогу... по той тропе через болото можно хорошо дойти, в лесу быстрые тропы есть, можно за день хоть сто вёрст пройти. Если вокруг Петербурга леса есть - мы из лесу выйдем, походим, посмотрим по городу пару дён - и домой вернёмся. Хлеба с собой возьмём, яблок, я дичь приманю. Пойдём, а?
Старая бабка Авдотья даже не нашлась что ответить. Чудно это было, небывальщина какая-то. В Питербурх пешком... Кабы он придумал пройти тропой через болото на Вятку, а там на Волгу и сесть на корабль... А тут - пешком и сто вёрст за день... Чтобы не обидеть внучка-бесёнка, сказала:
- Ну давай. Ягодок подсоберём на зиму, да и сходим.
- Ура! - обрадовался Борька. - А куда ты ещё хочешь? Хочешь на тёплое море? Там в поповых книжках такое красивое море показано... Давай после Петербурга в тёплое море купаться сходим? Мне в тёплой воде так понравилось... а тут не лохань - а целое море!..
- А отчего ты решил, что-то море тёплое?
- А над ним такое красное солнце нарисовано...
- Как же дойдём-то? в какой стороне море?
- А все реки текут в море. Мне старшие сказывали...
***
В воспоминаниях о старом Петербурге и его обитателях можно найти записки завсегдатаев Ситного рынка, да и Кузнечного тоже - о некоей пожилой женщине, что торговала целебной ягодой из дремучих вятских лесов. Ягода та описывается всегда одинаково и в превосходных эпитетах, однако же описания женщины не вполне достоверны. При Александре I она фигурирует как очень древняя старушка, при Николае I свидетели говорят о ней как просто старой даме, при Александре II и вплоть до эпохи Николая II мифическая ягодница становится пожилой солидной дамой, скромной и приятной в общении. Далее свидетельства о ней теряются, хотя бессменный директор Вятского областного краеведческого музея Авдотья Никитична любит упоминать об этой сказке как ярком примере самобытного фольклора области с современными мотивами. Она всегда уточняет - в плане корректного цитирования, как сама говорит - что этот пласт материала открыл её сын, Борис Авдеевич, ещё когда учился в Ленинграде на историческом.
В экспозиции музея, помимо предметов старины Волго-Вятского района, также находится большая подшивка Санкт-Петербургских Ведомостей XIX века, интересная коллекция детских игрушек конца XVIII – первой половины XIX века, включающая несколько оригинальных работ голландских и французских мастеров, и несколько экзотических морских раковин ныне вымерших видов — преимущественно Каспийского бассейна. Также при музее постоянно живёт старый чёрно-белый кот. Борис Авдеевич иногда говорит, что на это их с Авдотьей Никитичной вдохновил пример эрмитажных котов Ленинграда.
Хотя Авдотья Никитична порой сбивается, называя Ленинград то Питербурхом, то Петроградом - но все прекрасно понимают: это от вовлечённости в исторический контекст.
Автор: Сергей Модестов
Источник: https://litclubbs.ru/articles/52832-besyonok.html
Понравилось? У вас есть возможность поддержать клуб. Подписывайтесь, ставьте лайк и комментируйте!
Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона. Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Читайте также:
