В эти февральские дни мы отмечаем 150 лет со дня рождения Всеволода Мейерхольда. Это событие огромного масштаба.
Еще в студенческие годы наиболее продвинутые преподаватели убеждали нас, школяров театрального училища, что будущее -- за синтетическим театром. Что это за зверь и с чем его едят, было непонятно, учитывая, что на театральных подмостках и на телевидении царили монотонные скучные спектакли. Тягучие монологи, статичные мизансцены... От одних только Волкова с Яковлевой я засыпала уже на середине действия. Синтетический театр как-то отползал на периферию восприятия. Познакомиться с ним было негде.
Некоторый просвет в нашем дремучем невежестве забрезжил на лекциях по истории русского театра, где мы впервые услышали имя Мейерхольда. Но так же, как имена Таирова, Вахтангова, Михоэлса, оно нам ничего не говорило. То ли дело родной Станиславский -- тут все близко и понятно, как в аптеке. Дуй себе по проторенной дороге соцреализма, будь адвокатом своему герою, сопереживай ему и дело в шляпе. Про синтетический театр лектор рассказывал нам такие чудеса, которые просто не укладывались в голове. Про юбки Марьи Антоновны из "Ревизора", из-под которых один за одним выскакивали солдатики; про кульбиты и другие гимнастические упражнения исполнителей; про американский джаз-оркестр на сцене; русские, мордовские хоры в революционных постановках; свет и ритм, которые менялись стремительно, как в калейдоскопе; настоящих пушках и ружьях, лошадях на сцене; о переделке классики, когда герой Шекспира мог оказаться танцором японского театра Кабуки; и прочих наворотах, которые уместнее в уличном балагане, чем в театре. И при этом такие сумасшедшие постановки имели бешеный успех у зрителей. С революционной страстью Мейерхольд создавал свой театр, созвучный времени. Над ним смеялись Ильф и Петров, его почти боготворили Троцкий и Каменев, ценил Луначарский.
Но время Революции с наганом в кармане и красной звездой на кожаной фуражке прошло. Сам Мастер, как звали его в театре, не заметил, как переоделся в шикарный фрак, стал носить дорогие костюмы и шляпы, посещать приемы в иностранных посольствах. Новая экономическая политика съела революционный дух, театр потребовал новых героев и более прилизанных постановок, ориентированных на вождя. А Мейерхольд все трубил и размахивал юбками, из-под которых выскакивали любовники героини "Ревизора", а вождь все больше хмурился.
Реальное представление о методе Мейерхольда я получила на спектаклях театра Ленинского комсомола и на Таганке в Москве. Еще не осознавая, с чем столкнулась, я увидела совершенно новое искусство -- красочное, яркое, музыкальное, пластичное -- у Захарова и ломающее постановочные стереотипы -- у Любимова. Это был финиш советской истории.
Впереди маячила перестройка и ревизия государственного устройства. И хотя до 1991 года было еще далеко и на новации в театре смотрели косо, дух Мейерхольда уже прорывался на сценические площадки свежим ветром перемен.
Увы, перемены дали разгуляться режиссерским фантазиям, но не талантам. То, что сегодня выдается за наследие Мейерхольда, в некоторых постановках того же МХАТа, который дал ему путевку в жизнь, на Малой Бронной, в Вахтанговском, в театре Наций пошло до тошноты.
...За 47 лет служения театру Мейерхольд дал ему столько, что хватило на 150. А мог дать еще больше. Если бы не судьба-злодейка. Она догнала его в 1939 году. Говорят, посещения иностранных посольств не прошли даром. Мастера обвинили в шпионаже в пользу Англии, Америки, Германии, Японии и еще каких-то стран. И так страшно били, что он подписал признательные показания. В 1940 году его расстреляли. За год до этого зверски расправились с его женой, актрисой Зинаидой Райх.
Историки до сих пор не пришли к единому выводу, что стало причиной их убийства. Есть мнение, что сыграла свою роль роковая ошибка Мейерхольда еще в 1923 году. Герой одной из его пьес имел фамилию Каменев. Ее изменили на другую -- Сталин. Говорят, услышав ее, публика взорвалась криками "Долой! Вон Сталина и его приспешников! Воры, бандиты!"
По другой версии партийные руководители сочли, что спектакли Мейерхольда несут с собой дух разврата и пошлости. Джаз-оркестр из Америки, где он недавно побывал, несовместим с советской культурой. Очень бранила спектакли Мейерхольда Крупская. А Ленин, якобы, вообще предложил вбить все театры в гроб. Не знаю, насколько это верно, но Мейерхольд определенно выбивался из идеологических норм того времени.
Роковую роль сыграла в гибели и Мейерхольда и Райх, она сама. Зинаида была импульсивной, прямодушной женщиной. К тому же избалованной богатством и славой, которой пользовалась последние 20 лет жизни. Она была на 20 лет моложе Всеволода Эмильевича. И хотя первого мужа, Сергея Есенина, всю жизнь любила мучительно и беззаветно, ценила и уважала Мейерхольда. Когда над ним и его театром нависла угроза закрытия после очередного экстравагантного спектакля, который определили несовместимым с требованиями соцреализма, Зинаида написала письмо Сталину, в котором пыталась защитить мужа и его детище. Написала в тайне от него. И сделала это неуклюже, упрекнув вождя в том, что он ничего не понимает в театре. Во втором письме она пригласила Сталина на свидание, прося его успокоить ее нервы.
Зинаида страдала нервным расстройством после тифа, которым переболела в 1923 году. Доходило до судорог и галлюцинаций. Мейерхольд нежно заботился о Зине, был для нее нянькой в моменты приступа.
Зинаиду зарезали в их квартире в Брюсовом переулке в Москве.
Вот такая страшная судьба у Мастера и Зинаиды. Они были звездной парой, опередившей время. Зинаида пережила Есенина, но не пережила Мейерхольда. Врачей, которые хотели остановить ей кровь, она просила: " Оставьте меня. Я хочу уйти". Пережив бурный успех и тяжелое разочарование, прекрасная актриса, подарившая наслаждение тысячам зрителей, она много лет жила в предчувствии трагедии. Страх сопровождал и Мейерхольда, хотя он был веселым человеком и вообще считал театральное искусство веселым делом. Незадолго до ареста он признался Юрию Олеше: "Меня скоро убьют, я умру".
Можно любить или не любить Мейерхольда, соглашаться с его критиками или опровергать их, одно непреложно: он дал новое направление театральному искусству, не позволил ему окаменеть в статике, язык тела поднял до уровня выразительности речи. И это замечательно!
