Когда Алексей вернулся домой, оказалось, что приехала бабушка Нина. За долгую зиму она вырывалась из деревни нечасто, два-три раза, и всегда это оказывалось праздником для всей семьи.
Холодильник наполнялся продуктами – у бабушки все было свое: сгущенное молоко (мама ахала – вкусное, как в детстве), невиданные в магазинах разноцветные яйца – голубые, зеленые, розовые – от разных пород кур, домашние наливки, пьянящие не только тело, но и душу – летними запахами клубники и винограда.
Бабушка мигом замечала, что у них обветшало, что надо заменить – и бралась переустроить все по-своему. И она правда умела всё – и переделать проводку, и положить плитку, и починить мебель. У отца вечно не хватало времени, а у нее всё выходило словно между делом, играючи.
Алексею же дороги были ее приезды тем, что неизменно она находила минуту, чтобы прийти к нему в комнату, прикрыть дверь и спросить:
- Ну?....
Бабушке Нине можно было рассказать, что угодно, посоветоваться о том, о чем он никогда не говорил с родителями…Прежде, когда отец и мать удивлялись, что бабушка и внук понимают друг друга с полуслова, Нина отшучивалась:
-Так природой положено. Старый да малый…
Но вот он уже не был малым, а она вроде как и не постарела. Но все равно она оставалась лучшим его другом. Их тех, что не требуют внимания к себе, не лезут в душу, но когда нужно принять какое-то судьбоносное решение, не обойдешься и без них.
И сейчас Нине хватило одного взгляда, чтобы спросить у внука, когда никто не мог подслушать их разговор:
- Влюбился?
- А у тебя был для меня кто-то на примете?
Так Алексей вспоминал, что именно бабушка познакомила его отца с мамой. – Как ты догадалась? – спросил он, чуть погодя.
-У тебя стали другие глаза. В них появилось чуть-чуть тоски. Что же, теперь ты не уйдешь куда-нибудь шататься на все лето?
Он пожал плечами.
- Наверное, уйду. Но к тебе я все равно выберусь.
Неизменно летом он на несколько недель приезжал к ней. Помогал с тяжелой работой, которую она могла бы осилить и одна, но вместе было и легче, и веселее. А ночевать уходил на чердак, где днем было слишком жарко от железной крыши, а ночами – звезды совсем рядом, и можно лежать и сколько душе угодно мучить гитару – так он называл свою игру.
Бабушкин пёс – большой, черный, лохматый по кличке Жук, не отходил от него, и как-то бабушка сказала ему, полушутя…
- Сижу в кресле, вяжу, и вдруг смотрю, что-то течет с потолка прямо по стене. Это Жук заслушался тебя и от восторга сделал лужу. Теперь придется переклеивать обои.
Алексей чувствовал – в бабушке - за ее почтенным видом и возрастом – скрывается тот же дух авантюризма, что и у него. Иначе разве смогла бы она – много лет назад – бросить тут всё и сорваться в свою Америку, а потом столь же резко обрубить концы там – и вернуться назад.
Алексей взглянул на себя в зеркало и понял в очередной раз, что Нина права. Глаза у него стали другими.
*
Новый год близился неудержимо. Уже стояла елка на городской площади, украшенная золотыми и красными шарами. Уже не было магазина, который не нарядился бы. От трогательных самодельных снежинок, наклеенных на стекла, до сверкающих гор «дождя» на прилавках.
И спектакль двигался к своему завершению, к генеральной репетиции. А пока студийцы и играли, и танцевали в привычной черной одежде, изящные как статуэтки. Праздник в трауре…И Стойкий оловянный солдатик танцевал не хуже других, хотя, согласно сказке, у него была всего одна нога.
Аня теперь старалась уйти после занятий последней, задерживалась, искала себе дела. Расходились студийцы и лишь когда их наставница доставала ключ, Аня с сожалением надевала куртку. Ну, кому можно было признаться, что теперь она боится всего? Боится выходить на улицу – вдруг Фёдору что-то взбрело в голову, и он ждет ее там? Боится возвращаться домой – он знал ее городской телефон…И пуще всего боялась она теперь заглянуть в зеркало. О потустороннем хорошо читать в книгах, дрожать под одеялом, понимая, что весь ужас – это плод воображения: твоего и автора. Но когда ты знаешь, что можешь взглянуть в стекло и встретиться глазами с тем, кого не существует в этом мире…
«В лужу мне что ли теперь смотреться, чтобы причесаться?» - с горечью думала Аня.
Но был у нее теперь каждый день и свой час. Алексей неизменно звонил ей ближе к тому времени, когда она собиралась спать. И никто из них двоих не признавался, что им хочется просто услышать голос другого, лишний раз убедиться, что он – есть.
- Сыграй мне что-нибудь, - просила Аня.
И он брал гитару, и играл долго, так что иногда она засыпала, и ее уносили волны музыки. В другое время были ночи, когда она не могла заснуть даже со снотворным, но когда Алексей играл – страх покидал ее.
-У тебя была когда-нибудь такая мечта, о которой ты знала, что она сбыться не может? – как-то спросил он.
- Была, - сказала она, вспоминая может быть потому, что праздник близился, - Знаешь, я много лет, с детства, наверное, ходила в новогоднюю ночь на площадь. Ты же представляешь – что там в это время… Салюты, фейерверки, кто-то танцует под гармонь, кто-то под гитару поет Окуджаву. Толпа, взрослые катаются с детских горок, настоящий водоворот…
И я представляла, что когда-нибудь на краю площади остановится карета, запряженная лошадьми. И я буду знать, что это для меня…Пусть никто даже не обратит на нее внимания. Но для меня это будет – как алые паруса, что ли…И там будет человек, которого я ждала всю жизнь. И когда мы поедем прочь… от этой площади… по темным улицам, то может быть – поедем сквозь время… И будет дальше старинный город, такой, как Петербург…И никакого дня сегодняшнего, только какой-нибудь восемнадцатый или девятнадцатый век… Дом с чугунными решетками, и лестницы там с низкими ступенями, чтобы по ним могла подниматься дамы в длинных платьях со шлейфами. Вот такая мечта, которая уж точно не может сбыться…
- Понятно, - сказал он.
Аня же, закончив разговор, отчетливо представила, какой контраст ждет ее – по сравнению с той картиной, которую она только что нарисовала.
Она уже представляла, что ее ждет. Фёдору всегда хотелось соединить то, что априори соединить нельзя. Власть над женщиной и чистую любовь, хамство и величие, благородство старины и трафарет современности.
Будет дом – какого-то там века, который он купил. Восемнадцатого… девятнадцатого…Стены метровой толщины, не дом – крепость. И колючая проволока на заборе. Аня такое реально видела в одном загородном особняке. Витками намотанная поверх высокого глухого забора колючая проволока. Это так органично вписывалось в характер Фёдора, что Аня не сомневалась – будет непременно.
Старина снаружи, и «Икеа» внутри, жена - балерина, которую можно показывать гостям, гордясь ею. Но дома ей придется ходить, точно призрак, и ничем не раздражать его, потому что женщины для Фёдора не имеют права голоса. Сочтет ли он когда-нибудь, что она выплатила свой долг? Отпустит ли ее на все четыре стороны? Или ей настолько тесно и тошно станет в его клетке, что она уйдет раньше – куда-нибудь на тот свет?
Все несыгранные ею роли, всё отобранное у нее счастье – будут на его совести. Но вряд ли он заметит это…
А призрак… Наверное тогда, от стресса, у нее случилась галлюцинация… Вот и всё.
За два дня до Нового года Аня получила от Фёдора смс-ку: «На праздник уезжаю по делам. Потом вернусь за тобой».
Она перевела дыхание, получив эту отсрочку. Интересно, а приговоренные к казни радуются, если ее перенесут на денек-другой?
…И вот он настал, день, когда в школе искусств отмечали праздник – тридцатого декабря у детей начинались каникулы. Последний предновогодний вечер. Аня шла по школьным коридорам – и не узнавала их. Обычно в этот час тут горел свет, и нужно было вести себя чинно – не дай Бог пробежать, тут же нагорит – если не от преподавателей, так от самого завуча. А сейчас – тут была полутьма, и слышался смех, и чей-то легкий бег, каблучки по ступенькам. И мерцали те же нити золотого и серебряного дождя, и всё было в предвкушении сказки. Точно она вошла, и вот-вот скажет свое слово.
Аня могла прийти на спектакль простой зрительницей – все хлопоты о юных артистах брала на себя Марина Степановна, руководившая театральным отделением. И Аня села на последнем ряду, с краю, там, где розовым маслом отливали складки шелковой шторы.
Спектакль – ничем особо не примечательный, обычный школьный спектакль, которому умилиться могли лишь родные учеников – а другой публики в этот вечер в зале не было – отчего-то так тронул Аню, что она заплакала. Тихо, не привлекая ничьего внимания, просто слезы текли по щекам, и лишь один раз она промокнула их краем шторы.
Это была последняя сказка в ее жизни… Без сомнения. Весь месяц она уходила с репетиций последней, а сейчас, когда ей нужно было дождаться конца спектакля – поздравить ребят, и остаться с ними на чаепитие, она незаметно ушла, как раз, когда шла финальная сцена – Стойкий оловянный солдатик и Балерина прильнули друг к другу, а танцовщицы кружились вокруг них с алыми лентами, изображающими огонь. Герои сгорели в нем, такова была злая воля Тролля.
Алексей не звонил уже несколько дней, и Аня знала, что Новый год ей предстоит встречать как обычно – одной.
Утром, как всегда начала она делать особую балетную гимнастику, которая занимала у нее больше часа, но Аня старалась не давать себе послаблений даже во время болезни. А сейчас подняла по привычке руки, поднялась на цыпочки – и подумала: «А зачем? Раньше было страшно потерять форму- а теперь, кому она нужна, эта форма?»
Днем она неожиданно для себя уснула, и это было хороша, потому что впереди ее ждала ночь, и Ане хотелось и встретить ее – и проводить, дождаться утра.
Разбудил ее звонок мамы. Как всегда, мама ни о чем не знала, да и не хотела знать, слишком больно было бы ей расстраиваться, и Аня ее берегла. Мама позвонила, чтобы поздравить, и задать дежурный вопрос:
-Ну, как у тебя дела?
Где-то там, в глубине квартиры, сестра говорила о том, когда надо ставить тушить утку, и мама отвлекалась – отвечала ей, а потом сказала громко: «От Анечки тебе поздравления» - хотя Аня молчала.
- Передай и ей тоже, - услышала она голос сестры.
Погода на улице на этот раз была как подарок – всего несколько градусов мороза, и крупные хлопья снега. Аня заранее купила шампанское – она хотела, если ночь будет морозной, выпить заранее несколько бокалов, чтобы не замерзнуть на городской площади. И вот – страха замерзнуть не было, но она выпила все равно…
И с одеждой будет проще. У Ани была шуба – натуральная шуба из чернобурки, сестра отдала ей свою старую. Но Аня не могла ее носить, и перед другими оправдывалась словами Фаины Раневской: « Оно ходило, любило, смотрело…» Как же теперь накинуть этот мех на плечи?
Она надела свою легкую курточку и вышла. Еще не было полуночи, и в домах в этот час только накрывали на столы, и готовились встретить праздник. Это было что-то вроде волшебного мига – вне времени – эта полночь между годом прошлым и годом грядущим, и Земля, как корабль входила в этот неведомый пролив, устремлялась в будущее.
Аня думала, что городская площадь будет еще пуста, но к ее удивлению, людей тут было уже много. И дети катались на катке – никто не загонял из домой. То и дело взлетали в небо фейерверки. Но можно было не дожидаться их, а просто закинуть голову, и смотреть на эти летящие с небес хлопья, смотреть, пока голова не закружится.
На огромной елке мерцали огни, смеялась чему-то компания парней, и бутылка переходила из рук в руки.
Аня прибилась туда, где молодежь слушала гитариста, худенького юношу, в игре которого не было ни намека на мастерство – так, три аккорда, но он пел про «Надежды маленький оркестрик под управлением любви», и она не могла заставить себя отойти.
О том, что наступила полночь – их известил бой городских часов, и небо расцветилось фейерверками – этими огромными разноцветными астрами из звездных вспышек – невозможно было оторвать глаз.
Людей уже теснилось вокруг густо. Кто-то сунул в руки Ане пластиковый стаканчик, и в него полилось шампанское. Здесь, на холоде пузырьки в нем были колючими как звездные лучи. А когда Аня допила, смяла стаканчик в руке и подняла глаза – она увидела карету.
Галлюцинации повторялись, и, если они сейчас наберут силу – то, может быть – она не сможет дойти сама до дома?
Карета не исчезала, даже если поморгать, даже если потереть глаза… И на спины гнедых лошадей падал снег…
Аня понимала, что должна подойти, должна прикоснуться к этому чуду самой – чтобы или окончательно потерять связь с реальностью или поверить в то, чего быть не может…
Она уже видела пар, подымающийся от дыхания лошадей, когда кто-то взял ее за руку.
Алексей подвел ее так, что она уже могла коснуться дотронуться до кареты, и открыл дверцу:
- Садись…
Продолжение следует