Моя мама преподавала на музыкально-педагогическом факультете института имени Ленина. Она играла на пианино, учила студентов дирижировать. Очень часто занятия она проводила дома. Таким образом, музыка звучала в моей жизни с самого детства.
Когда приходили гости, мама, бывало, играла для них Чайковского, Шопена, в общем классику, и это, очевидно, приносило большое удовольствие отцу. Он гордился тем, что у него такая утонченная жена. Хотя, как мне кажется, он мало что понимал в музыке. Во всем он искал смысл, а в музыке без слов смысла не видел. Поэтому любил он Высоцкого и Окуджаву, и совершенно не понимал, как кто-то может слушать песни, например, на французском языке. А уж совсем без слов, то вообще непонятно, зачем такая музыка.
У нас дома в маленькой комнате стоял проигрыватель «Радиола». Под ним – запас пластинок, больше всего детских: «Маугли», или как «Большая черепаха и львенок пели песню». Когда мне исполнилось лет 12, я стал слушать взрослые пластинки. Вертинский, которого очень любили мои родители, казался человеком явно из другого времени, из другой страны, другой культуры. Он представлялся мне воздушным, загадочным, не певцом, а скорее поэтом. Очень живо, как будто в кино, возникали в моем воображении его расплывчатые образы:
«В синем и далеком океане,
Где-то возле Огненной Земли,
Плавают в сиреневом тумане
Мертвые седые корабли.
Их ведут слепые капитаны,
Где-то затонувшие давно.
Утром их немые караваны
Тихо опускаются на дно.
Ждет их океан в свои объятья,
Волны их приветствуют, звеня.
Страшны их бессильные проклятья
Солнцу наступающего дня...»
Мне очень нравился еще Марк Бернес, особенно «Шаланды полнее кефали», но я стеснялся слушать эту песню при родителях, и особенно я не любил, когда ее включали при гостях, потому что ведь песня про меня, про Костю. Конечно же, мне льстило, что «все биндюжники вставали, когда «в пивную он входил». Но я совершенно не испытывал романтических чувств «к рыбачке Соне.» И в конце концов, даже если и испытывал, совершенно не обязательно об этом петь на всю ивановскую.
Мама приобщала меня к музыке с детства, она несколько раз пыталась отдать меня в музыкальную школу. Но ничего не выходило. Я оставался невероятно упрям в своем убеждении, что это занятие «для девчонок». Единственное на что я согласился это походы по воскресеньям в Консерваторию. Специальные образовательные концерты для детей, где красиво одетая тетя сначала объясняла значение музыкальных произведений или рассказывала о жизни великих композиторов. Потом оркестр исполнял их музыку. Для таких походов мне купили специальный пиджак, полосатый, с медными пуговицами, примерно, как у судьи Крикса в фильме «Здравствуйте я ваша тетя». Мне не нравился этот пиджак, точнее сказать, я его ненавидел, но сопротивляться я не мог, потому, что иначе бы заставили еще и в музыкальную школу ходить. А в консерватории мне нравилась совсем даже не музыка, а буфет. В перерыве мы с мамой туда обязательно ходили, ели бутерброды с красной икрой и запивали напитком «Буратино».
Продолжение следует