Нередко, впрочем, раздаются голоса, что без заточения в Михайловском поэтическое развитие Пушкина пошло бы по совершенно другому пути: наверняка какими-то иными были бы четвёртая, пятая и шестая главы «Онегина», появился бы «Борис Годунов» или нет — тоже вопрос. Не исключено. Но… для нас важно, что Пушкин испытание «пустыней» выдержал, наперекор всему выстоял, и пребывание в деревне не обернулось трагедией для его таланта. Тогда из Михайловского Пушкин пишет Рылееву: «Тебе скучно в Петербурге, а мне скучно в деревне. Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа».
Как и прежде, «утро Пушкин посвящал литературным занятиям, созданию и приуготовительным его трудам, чтению, выпискам, планам. Кабинет поэта, если, конечно, так можно назвать рабочую комнату Пушкина, как всегда, обставлен более чем скромно. Простая деревянная кровать с пологом, ободранный ломберный стол, на котором стояла вместо чернильницы помадная банка, два стула да полки с книгами — вот и всё убранство. Рядом жила няня. Остальные комнаты были заколочены.
Немного истории: не открою никакой Америки, но в феврале 1918 года усадьбы Михайловское, Тригорское, Петровское, то есть то, что связано с именем Пушкина, были разграблены и сожжены. А посему ни одна досточка, что лицезреют сегодня посетители пушкинских мест, поэта не видела и отношения к нему не имеет. Грустно, но революционные мозги крестьян, живущих в усадьбах и вокруг, рассуждали без особых затей: спалим усадьбы, и никакой барин сюда на пепелище не явится. В полном соответствии с гимном: «до основания разрушим, а затем…» Затем по фотографиям, чертежам строили заново. Но много позже. Второй раз здания усадеб были уничтожены во время Великой Отечественной войны. После неё всё опять строили заново.
Сбоку от самой усадьбы на прежнем месте стоит банька. Большинство пишущих о Пушкине называют это строение домиком няни. Никакого домика няни не было и в помине. Была обычная господская банька, куда в тёплое «помещение» уходила на ночь спать няня. Днём же она находилась в девичьей комнате, что напротив комнатки самого Пушкина. «Девичьей» её называли за то, что там с десяток крепостных девиц сидели и вышивали: вырабатывали «норму», а няня за ними присматривала, чтобы они не сидели впустую и не бездельничали.
Осенью — эту обычно плодотворную пору для его творчества, он принимал «чрезвычайные меры» против пустопорожнего времяпрепровождения: «не покидал постели или не одевался вовсе аж до обеда». С раннего утра сидел с пером в руках в единственной отапливаемой комнатке дома, читал, делал заметки и писал. Хотя иной раз, проснувшись рано, бежал купаться в студёную речку Сороть, извивающуюся внизу по лугу. Зимой принимал ледяную ванну.
Во второй половине дня иногда позволял себе сыграть с самим собой на бильярде «в два шара», либо старался отправиться куда-нибудь пройтись, следуя современной формуле речи, «погулять» — он, между прочим, был неутомимый ходок пешком, либо садился на коня — одинокие прогулки верхом бывали частенько. Но во всех его прогулках поэзия неразлучно сопутствовала ему. Покой и тишина, царившие в природе, не отвлекали и давали возможность много читать и хорошо думать. Иногда он сам нарушал их. Позже рассказывал, как тешился тем, что, бродя над озером, пугал диких уток сладкозвучными строфами своими. И главное было потом не растерять пришедшие на ум строки. Потому как знал за собой грех — не запишешь сразу, считай, пропало.
Возвращаясь как-то из соседней деревни верхом, обдумал он всю сцену Димитрия с Мариной в «Годунове». Но что-то отвлекло, помешало положить её на бумагу тотчас же по приезде. А когда через пару недель обратился к ней, найденные мотивы прежней сцены улетучились из памяти. Друзья восхищались той сценою, какую он написал позже. Он же говорил, что первоначальный вариант, окончательно выстроенный тогда в поездке, был несравненно превосходнее.
Как ни напряжённо работал Пушкин в Кишинёве и в Одессе, здесь, в Михайловском, особенно в короткие зимние дни, он читал, размышлял, сравнивал куда больше прежнего. «Книг, ради Бога, книг!» — почти рефрен содержания его частых писем к брату. А вечерами слушает и записывает сказки своей няни.
Теперь она, находясь в Михайловском, стережёт усадьбу, выполняет господские поручения, ей доверяют, убедившись в её честности, даже кое-какие денежные дела. По русским понятиям, Арина Родионовна теперь что-то вроде ключницы. Или по-другому «домоправительница», как назовёт её позже В. В. Набоков, стараясь объяснить на понятном западному читателю языке её «место».
Этот период житья Пушкина под присмотром в нашей памяти связан прежде всего с посещением опального поэта Иваном Пущиным. Гостивший нескольких дней у сестры в Пскове, он 11 января 1825 года заехал на один день к своему лицейскому другу. Свидание было для Пушкина полной неожиданностью.
Из «Записок о Пушкине» И. И. Пущина:
«…неожиданно вломились с маху в притворенные ворота, при громе колокольчика. Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора…
Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босиком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим. Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал об заиндевевшей шубе и шапке.
Было около восьми часов утра. Не знаю, что делалось. Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один — почти голый, другой — весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза (она и теперь, через тридцать три года, мешает писать в очках), мы очнулись. Совестно стало перед этою женщиной, впрочем, она всё поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только, ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, — чуть не задушил её в объятиях».
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—213) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное: