– Эрвин! Как ты смог так быстро добраться сюда? Ты был у папы?
Герхардт оглянулся. У больничных ворот стояла девушка, чьё лицо показалось ему знакомым.
– Ой, вы не Эрвин, – с сожалением поняла она, всмотревшись. – Вы так похожи на моего друга. Извините.
– Я же вас знаю? – неуверенно протянул Бройт, почесав макушку. Где он мог видеть это лицо? И, похоже, это имя – Эрвин – его преследует.
Как только он вышел, охранник запер ворота изнутри. Девушка вцепилась в прутья ограды, всматриваясь в освещённые окна. Герхардта осенило.
– Вы же знаете моего сына и господина Шнаакера, верно? Я видел вас в ресторане «Лукулл».
Она вздрогнула:
– А кто ваш сын?
– Говорят, мы с ним – одно лицо, – смутился незнакомец, вспомнив, что лучше не выдавать никаких тайн.
– Вы... вы – отец Эрвина Морозова?
Делать нечего. Герхардт кивнул.
– Неудивительно, что я обозналась, – робко улыбнулась девушка и подошла к нему, протягивая руку. – Меня зовут Белла Шнаакер. Я – переводчица ленинградской труппы в Восточном Берлине.
Её ладонь была тёплой, мягкой, но крупноватой для того, чтобы называться аристократической.
– Герхардт Бройт, с сорок первого по сорок четвёртый годы – капитан вашего отца Эрвина Шнаакера. Житель Западного Берлина.
– Вы ведь сейчас были у папы? Как он себя чувствует? Что говорят врачи?
Они пошли по плохо освещённой улице, не задумываясь о том, куда она их заведёт. Ещё три дня назад Беллу охватил бы священный ужас при словосочетании «Западный Берлин», а тем более она бы остереглась даже здороваться с кем-то из вражеского лагеря, которым все считали преданную западу ФРГ. Она только отметила про себя, что слишком многое перестало иметь для неё значение с тех пор, как она встретила советского мальчика с немецким именем.
Даже опальные английские «Жуки» застряли в сердце Беллы крепкой саморастворяющейся стрелой, потому что она, безусловно, их полюбила. Она спрячется в своей комнате с радиоприёмником, блокнотом и фонариком под одеялом и будет ловить запретные волны, чтобы однажды поймать песню о вчерашнем дне, и уж тогда она не упустит ни слова! Белла запишет всё с первого раза. Она знает английский, она быстро схватит текст. Она слишком любит его, чтобы навсегда упустить.
Господин Бройт рассказал о её отце всё, что посчитал уместным, после чего осторожно спросил:
– А в добром ли здравии была фрау Пегова, когда ты видела её в последний раз?
– Я не очень-то обратила внимание. По правде сказать, герр Бройт, я очень зла на фрау Наталью за то, как она поступила со мной, с моей матерью и с моим отцом.
– Вот как! Что же она натворила за эти три дня? – дуги его бровей приподнялись, хотя ведь Наташа была создана для того, чтобы вечно что-то вытворять. Кто знает, не за это ли он влюбился в неё. Она была так искренна в своих чудачествах.
– Это случилось гораздо раньше. По её вине мой отец ушёл из семьи, она соблазнила его. Видимо, потому, что ей нужен был помощник под боком. И поскольку она – герой войны, то она могла предъявить моему отцу любые требования, лишь бы оставить его при себе и не растить ребёнка как мать-одиночка, что было бы, конечно, постыдно. А я выросла без него. И моя мать, которую все называют несчастной вдовой, до сих пор его любит. И всё только по вине фрау Натальи! Когда я впервые увидела её и ещё не знала, кто она, то сразу сказала себе: вот такая женщина могла увести моего отца.
Они какое-то время шли молча. Герхардт улыбался своим мыслям.
– Что же вы молчите, герр Бройт? Разве я не права?
– Если бы я бросился сразу защищать её, ты бы мне не поверила. И если сказал бы, что ты смотришь копию картины, а не оригинал, ты бы ведь тоже едва ли смирилась. Так не лучше ли оставить всё как есть?
Они свернули на более светлую сторону. Вдали маячили маленькие милые магазинчики.
– Так вы думаете, – неуверенно проговорила Белла, – что копия так уж отличается от оригинала?
– Да что мне думать – я знаю это. Как-никак, состою в Союзе художников и даже считаюсь неплохим графиком.
Он улыбнулся, но не торопился с горячими доводами. Эта девочка была похожа на его сына. Она тоже выросла, не зная родного отца, и разве только по этой причине не имела права осуждать всех и вся? Да, она имела законное право.
– И чем же отличается копия? – Белла всё ещё сомневалась, может ли верить ему.
– Ну, во-первых, тем, что написана другим человеком. А во-вторых...
– Что – во-вторых? – не выдержала девушка, когда он снова замолчал.
– А во-вторых, тем, что тот, кто пишет копию, никогда не вложит в неё всех подлинных трепетных чувств из сердца художника, которыми, по сути, он и создал свой шедевр. Даже если копиист – отличный актёр и может представить всю гамму этих чувств, пока стряпает копию... Нет, он всё-таки не сможет сделать этого, Белла. Поэтому мы так легко вычисляем любую пародию на бесценный оригинал.
– Так уж пародию?
Герхардт с сомнением взглянул на неё.
– Давно ли ты была в Национальной галерее? Или в Сан-Суси?
Хорошо, что город прикрылся вечером, и её вспыхнувшие щёки тоже остались за вуалью благословенного вечернего света. Она никогда не бывала в таких местах. Даже в музей ходила нехотя, когда училась в средней школе, со всем классом. Неужели этого нужно стыдиться?
– Похоже, ситуация с эстетическим образованием теперь ничуть не лучше, чем при рейхе, – печально проговорил он. – Это никогда к хорошему не приводит.
– Вы же сами росли при рейхе, герр Бройт, вам ли судить! – Белла разозлилась.
– Это верно. Я плохо помню раннее детство, а всю мою сознательную юность меня сопровождала свастика. Но моя семья даже подумать не могла забыть основы. Литературы, искусства, математики, географии, этикета, в конце концов... Мы неплохо скрывали эти знания при новой власти, но сохранить их – значило сохранить историю и честь династии. И, по-моему, так поступали многие семьи, где муж и жена выросли при Вильгельме Втором. И я ведь не говорю о каких-то глубинных познаниях трудов Канта или Шиллера. Я имею в виду элементарные знания, особенно в сфере искусства. Могу тебя заверить: не видел бы я в том самом раннем детстве истинных полотен Караваджо или Рубенса, не слышал бы Чайковского или Бетховена в исполнении лучших мастеров сцены, – я бы не смог пережить падение рейха.
Белла слабо понимала, о чём он говорит. Наверное, что-то старческое.
– А я думала, вы выжили потому, что влюбились в фрау Наталью. Она ведь вас тоже умудрилась соблазнить?
Герхардт резко остановился, нахмурившись так, что ни одна темнота бы не скрыла.
– Знаешь, что... Я тут подумал... Боюсь, тебе не по силам даже копия. Мне пора возвращаться. Прощай.
Друзья, если вам нравится мой роман, ставьте лайк и подписывайтесь на канал!
Продолжение читайте здесь: https://dzen.ru/a/Zb4YKwVFiTAJZz-W?share_to=link
А здесь - начало этой истории: https://dzen.ru/a/ZH-J488nY3oN7g4s?share_to=link