Продолжение воспоминаний генерал-майора Николая Ивановича Цылова
В 1817 году, 25-го августа, произвели меня в офицеры и назначили в 19-ю артиллерийскую бригаду, в 37-ю легкую роту. Я поступил под 26-тилетнего полковника Б. (здесь Александр Иванович Базилевич, спасибо Т.), героя 1812 года, кавалера ордена Св. Георгия 4-й ст. за храбрость, человека образованного, благоразумного и в полном смысле красавца.
Он принял меня как сына, обласкал и поручил одному из старших офицеров устроить мое жительство в Георгиевске, где квартировала 37-я батарейная рота, к которой полковник Базилевич прикомандировал меня, чтобы иметь личный надзор за только что выпущенным из корпуса 17-ти летним офицером; 37-я же легкая рота, в которую я был назначен высочайшим приказом, расположена была в Моздоке, в 115-ти верстах от Георгиевска.
Образ жизни нашей в Георгиевске был следующий. После служебных занятий мы все, наличные офицеры, обязаны были ежедневно являться к полковнику и оставаться в его квартире целый день: у него мы завтракали, обедали, пили чай и ужинали. Он все время находился с нами. Играли в шашки, в шах и мат и в прочие подобные игры, читали разные книги, а кто умел играть на гитаре - учил других; а иногда полковник заставлял нас танцевать; кто же не умел, тех учили другие.
Словом, под надзором полковника мы находились в наилучшем учебном отеческом пансионе. Он нас экзаменовал, заставлял рисовать, чертить и задавать друг другу математически задачи. Он выписывал из Москвы всем нам обмундировку, так что все офицеры были и хорошо и щегольски одеты. Стоимость же обмундировки он вычитал из жалованья каждая, и потому обмундировка обходилась нам очень дешево.
Все следуемые нам деньги отдавал на руки. Результатом такого отеческого наблюдения было, что у каждого из нас от жалованья до жалованья, хотя немного, но деньги оставались. Получали мы в год 270 р. жалованья ассигнациями, следовательно, 90 рублей в треть. Он научал нас бережливости.
Правда, что стол нам ничего не стоил, так как полковник поил и кормил нас на свой счет. Водку перед обедом пить прапорщикам не дозволял; она дозволялась с производством в подпоручики. В Георгиевске, бывшем губернском городе, проживали губернатор и прочие губернские власти, люди семейные; многие имели дочерей хорошеньких. В эти семейства ходить нам без позволения полковника не дозволялось, и мы тогда только к ним ходили, когда сам полковник идти к кому-нибудь из них собирался и тогда приглашал и нас с собою.
Если же кто из нас офицеров желал вечером идти к кому-нибудь в гости, то обязан был испросить разрешения у полковника, который всегда подробно расспросит, к кому, надолго ли? Иногда разрешит, смотря, какою репутацией в его мнении пользуется то семейство, к которому просишься идти в гости; а иногда скажет: оставайся лучше вместе с нами, там только ты научишься играть в карты, пить или курить.
Никакие танцы в городе не назначались без согласия полковника Базилевича, - артиллерийские офицеры наши были единственными танцорами. Город Георгиевск, город очень грязный, и потому, если в котором семействе назначался танцевальный вечер, то мы отправлялись туда, сидя верхом на денщиках, а полковник верхом, ибо не было никакой возможности экипажу выехать из грязи; дам же переносили на носилках.
Молодой человек, красавец собою полковник Базилевич имел, разумеется, поклонниц. Однажды, одна из хорошеньких дам соглашалась идти танцевать с тем кавалером, который ловчее танцевал, отказывая другим; но как танцоры все артиллеристы, то выходка её полковнику не понравилась. На танцевальном вечере в собрании, полковник Базилевич тайно приказал нам не ангажировать эту даму ни на один танец.
Она смотрела, как танцуют другие, удивлялась, бледнела и волновалась, почему ее не ангажируют. Я, по рассеянности или по молодости, а может быть по увлечению к ней, выбрал ее в котильоне и сделал с ней один тур вальса. Это нарушение тайного распоряжения полковника не осталось без наказания: на другой день утром я получил приказ, по бригаде отданный, в котором мне предписано было отправиться в Моздок и явиться к командиру 37-й легкой роты, т. е. к той, в которую я был назначен при выпуске из корпуса приказом по артиллерии.
Собравши свои потрошенки, я на перекладных отправился к своей роте и, явясь к командиру роты, был также им обласкан. Он поместил меня на квартире с одним из старых офицеров, с которым скоро я подружился. Город Моздок, при реке Тереке, заселен армянами; в мокрое время он грязен. Для молодых людей он может почитаться местом ссылки, ибо ни одной нет хорошенькой женщины, и мы для развлечений почасту ездили в близлежащие станицы, где жили казаки с прелестными казачками.
Во время жизни моей в Моздоке был следующий казус. Жена коменданта, молодая, красивая женщина, вдруг умирает. Командир роты с наличными офицерами были приглашены на похороны. Она была лютеранского исповедания. Явился пастор, начал обряд отпевания, как вдруг покойница пошевелилась, пролежав в гробу три дня.
Все присутствующие на похоронах изумились, подошли к гробу, и покойница открыла глаза. Тотчас вынули ее из гроба и положили в постель. Она постепенно выражала чувства жизни, наконец, поднялась и, сев на кровати, дрожащим голосом спросила: "Что со мной? Дайте мне пить!"
Гроб тотчас вынесли, и все присутствующие на отпевании разошлись. Чрез неделю она совершенно выздоровела. По обыкновению, мы иногда по вечерам ходили к коменданту, где она поила нас чаем. Это был только один дом, в котором мы проводили свободное время, прочее же время мы были или на службе, или у командира, у которого все офицеры столовали.
В начале апреля 1818 г. приехал в Моздок наш бригадный командир 19-й артиллерийской бригады полковник Базилевич инспектировать нашу 37-ю легкую роту. Он встретил меня очень ласково и по окончании смотра, оставшись весьма доволен исправностью роты, обедал у командира роты со всеми наличными офицерами.
Во время обеда, он обратился к командиру роты и спросил: доволен ли он моею службою? Когда командир мой отозвался обо мне с самой отличной стороны, тогда полковник Б., обратившись ко мне, сказал: "По тебе, Николай, в Георгиевске все дамы скучают, и я дал им слово привезти тебя обратно в Георгиевск. Собирайся в путь, и ты поедешь со мною". Сильно обрадовавшись, я от умиления заплакал.
В мае месяце того же 1818 г. получено было предписание командира отдельного кавказского корпуса А. П. Ермолова выступить 37-й батарейной роте в поход на реку Сунжу, впадающую в р. Терек. Полковник Б. опять прикомандировал меня к 37-й батарейной роте, и чрез неделю от получения предписания мы выступили в поход к месту назначения. Полковник Б. все время нас поил, кормил, но табаку, чтобы покурить не давал, говоря: "на походе дорожка вместе, а табачок врозь". Когда бывало он выкурит трубку, мы ее тотчас возьмём и докуриваем.
Прибыв к р. Тереку, мы остановились лагерем. День был очень жаркий. Я и некоторые офицеры пошли купаться. Река Терек в этом месте мелка почти до колен. Войдя в воду, я пошел далее к средине реки, как вдруг попал в пучину и стал тонуть. Штабс-капитан С. бросился ко мне, еле-еле отыскал меня в воде и, схватив за волоса, вытащил меня без сознания. Часа два, на берегу, меня откачивали. С тех пор я усердно стал молиться и благодарить Господа, упоминая в молитве имя штабс-капитана С. и прося у Бога даровать ему всех благ.
Стоя в лагере, по нашу сторону Терека, весь отряд из 7000 человек пехоты, казаков и артиллерии ожидал прибытия А. П. Ермолова. Из всех частей были назначены ему ординарцы, а от 37-й батарейной роты на ординарцы был назначен я. Спустя дней пять, приехал А. П. Объехав войска, поздоровавшись с ним, он принимал ординарцев, и когда я подошел являться, Алексей Петрович сказал мне: "Старый знакомый!".
На другой день весь отряд переправился за реку Терек на неприятельскую сторону и двинулся вперед верст на двадцать в Чечню, на берег р. Сунжи, к избранному месту для построения крепости названной "Грозною". Обер-квартирмейстер отельного кавказского корпуса, подполковник Евстафий Иванович Верховский, человек почтенный, опытный, образованный и всеми уважаемый, находился при Алексее Петровиче, и ему поручено было выбрать место для построения крепости.
Алексей Петрович сказал полковнику Базилевичу, чтобы он назначил одного из артиллерийских офицеров в бессменные к нему ординарцы. Выбор пал на меня, и с тех пор я уже находился при штабе командира отдельного кавказского корпуса. Алексей Петрович назначил меня помощником к подполковнику Верховскому.
Началось, в виду неприятелей-чеченцев, построены крепости, близ Ханкальского ущелья. Неприятель, со стороны Ханкальского ущелья, часто нас беспокоил во время построения крепости, и потому А. П. приказал вырубать лес, дабы виднее было открывать скопища неприятелей. Я был постоянно и денно и нощно на работах крепости. Солдаты работали весело, молодцами, и каждый день получали винные порции.
Вставая со светом и отправляясь на работу вместе с солдатами, тяжело было мне, девятнадцатилетнему юноше; но ласковое обращение такого начальника как А. П. поддерживало во мне энергию, и я стал привыкать к такой трудной и вместе опасной жизни.
Во время построения Грозной крепости, на казацком сотнике Ф. лежала обязанность рекогносцировки; он каждый день, с отрядом казаков, делал разъезд и поутру приходил всякий день донести о том, что видел и что узнал. Однажды, рано утром, находившаяся всегда в ставке А. П. собака, по кличке Цыпушка, стоном разбудила А. П., и он заметил, что Цыпушка щенится, и потому взял палку и стал выгонять ее из ставки.
В это время разъезд возвращался с рекогносцировки, и А. П. заметил, что сотника Ф. при разъезде не было. Между тем сотник Ф. рано утром, в шестом часу, явился к А. П. с рапортом. Алексей Петрович, видев лично, что сотника Ф. в разъезде не было, сказал ему: "Знаешь, брат Ф., какой у тебя скверный денщик? Ты только что пойдешь в разъезд, а он тотчас же ляжет на твою постель, да и спит! Я когда-нибудь прикажу, в то время как он ляжет на твою постель, вздуть его хорошенько нагайками, чтобы он не смел ложиться на постель барина, когда он в разъезде".
По окончании же этого аллегорического замечания, он отправил его под арест на неделю, сказав ему: "Если я узнаю ещё раз, что ты так исполняешь службу, то велю тебя живого закопать в землю".
В октябре постройка крепости была окончена, и привезены были крепостные пушки для поставления их к амбразурам. А. П. приказал отряду удалых казаков, в числе 50-ти человек, одну из этих пушек отвезти в сумерках скрыто между казаками от крепости на 200 сажень, и отряду тому, окружив орудие, стоять до тех пор, пока из крепости будет пущена ракета. Между тем, он приказал полковнику Базилевичу поставить на гласисе крепости шесть пушек заряженных картечью и навести их, имея целью то место, на которое было приказано отряду казаков остановиться. Никто из нас не знал причины такого распоряжение, которое блистательно окончилось.
Неприятель, на рассвете, завидя малый отряд казаков удаленных от крепости, с гиком бросился на этот отряд, который, обрубив постромки от лафета, тотчас с орудийными лошадьми бросился скакать к стоящему за крепостью батальону пехоты кабардинского полка, оставив орудие на месте. Чеченцы, в числе до 300 человек, не видя преследующих их, спешились и начали пушку тащить.
В это время, шесть батарейных орудий пол. Б. произвели залпом картечный выстрел, от которого неприятель потерял до 200 человек убитыми и ранеными, оставив тяжелую пушку и еле-еле успел убраться в горы, преследуемый батальоном пехоты и отрядом казаков. Пехота на себе привезла пушку в крепость, и тем употребленная хитрость оказала блистательный успех, а вместе и наказание чеченцам, беспокоившим нас своими наскоками и выстрелами при построении крепости и уже на крепость, действительно для них грозную, более не покушались.
В продолжение всей моей службы я не имел столь лестного для меня времени, пользуясь уважением товарищей и вниманием начальства. Я был совершенно счастлив. Возвратившись в Георгиевск, я был принят во всех семействах как сын родной. Меня так баловали, что я ни разу не вспомнил о том несчастье, которое преследовало меня в самых юношеских летах.
Настал 1819 год. Я жил в совершенном довольстве, веселился, танцевал до упаду, целовал ручки милых дам. Радость моя еще более увеличилась поселением во мне чувства незнакомого еще, чувства при получении награды от Царя. Бригадный командир Б. во время обеда при всех товарищах вручил мне следующей рескрипт на имя мое данный:
"В воздаяние ревностной службы вашей и отличной храбрости, оказанной в сражены против лезгин 1818 г. ноября 14-го при городе Джангутае, где вы искусным действием порученной вам батареи приготовили успех войскам нашим, и неприятель повсюду пораженный лишен был средств наносить нам вред, всемилостивейше пожаловали мы вас указом, в 25 день апреля 1819 г. капитулу данным, кавалером ордена св. Анны 4-й степени".
Умиление и светлое состояние моей души в это время выразилось благодарственными слезами и поздравлением искренно любимых меня товарищей. Я дрожал от радости!
После обеда, с разрешения полковника Б., я тотчас отправился к знакомым и не утерпел, чтоб не похвастать им моею наградою и рескриптом. А. П. Ермолов был очень скуп на награды, и в то время полученная награда была в большой цене; данная же мне награда, юноше 20 лет, поселила во мне какую-то благородную гордость и степенность.
В июне месяце 1819 года, главнокомандующий, желая окончательно восстановить покорность в Дагестане, собрал под личным своим предводительством прошлогодний отряд, усиленный Куринским и 8-м Егерским полками, и по трудному пути, преодолевая все преграды, привел его к деревне Андреевской, в которой русская нога с завоевательной силой до тех пор не бывала.
18-го июня, близ этой деревни, была заложена крепость Внезапная, с блокгаузами в два яруса; стены ее возведены были из сырого кирпича руками солдат, они же приготовляли и самый кирпич из глины с соломенной трухой. Я опять был назначен бессменным ординарцем к А. П., и мне же было поручено построение этой новой крепости, как и крепости Грозной, под главным распоряжением обер-квартирмейстера подполковника Веховского. Крепость Внезапная так же строилась с бою при беспрерывных набегах акушинцев.
Судьба полковника Шульца
Во время построения крепости Внезапной, именно 18 августа 1819 г., неприятель, в массе до 10 т. человек, сделал формальное на крепость нападение, но был отбит мужеством храбрых ее защитников и отступил с большим уроном. Самую сильную непокорность оказывали жители качалыковских аулов. Истребив качалыковские жилища, А. П. вознамерился вторгнуться во владения коварного врага нашего Сурхая-хана и направил отряд свой в глубь Дагестана к селению Леваши, пролагая себе путь, до того непроходимый, самым усиленным трудом и прорубкой дремучих лесов.
В ночное время окружали наш отряд две цепи рядовых полка Шульца, одна ходячая, другая секретная, в которой лежали по два вместе стрелка в расстоянии пункт от пункта на 50 шагов. А. П., как начальник, хотя приветливый, но строгий и заботливый, ночью поехал осмотреть, исправно ли размещена цепь, но нашел, что некоторые солдаты в секретной цепи спали.
Поутру, в день дневки, он позвал к себе полковника Шульца и сделал ему замечание. Разумеется, это замечание сильно подействовало на самолюбие Шульца. Он на другую ночь лично поехал осматривать секретную цепь, взяв с собою батальонного командира майора Ганемана. Едучи верхами перед цепью, они говорили между собою по-немецки; лежавший в секрете рядовой, малороссиянин, в темноте предполагая, что едут неприятели, сделал из ружья выстрел, которым ранил своего полкового командира в пах.
По сделанному выстрелу, отряд встрепенулся, закричали к ружью, и в мгновение ока отряд двинулся к цепи по направлению к выстрелу. Майор Ганеман тут же донес о случившемся, и раненого Шульца понесли в кибитку Алексея Петровича. По сделании ему перевязки, Шульц приказал позвать к себе того солдата, который сделал выстрел, и дал ему два рубля.
С рассветом после дневки предположено было продолжать поход, но за болезнью Шульца выступление было отложено. К вечеру Шульц был уже в бреду и наутро скончался. Из обозных досок кое-как сколотили гроб, обили его черным солдатским сукном и через день, в виду неприятелей, похоронили его на кургане с музыкой, воинскою почестью и со стрельбою из ружей и пушек.
После погребения, тотчас ударили в барабаны генерал-марш, и отряд двинулся в поход к предназначенной цели. Так погиб прекрасный юноша-полковник, которому предстояло много радостного впереди. Судьба Шульца этим еще не кончилась. Читатель узнает её из дальнейших описаний.
Во время построения крепости Внезапной, именно 18 августа 1819 г., неприятель, в массе до 10 т. человек, сделал формальное на крепость нападение, но быль отбит мужеством храбрых её защитников и отступил с большим уроном. Самую сильную непокорность оказывали жители качалыковских аулов. Истребив качалыковские жилища, А. П. вознамерился вторгнуться во владения коварного врага нашего Сурхая-хана и направил отряд свой в глубь Дагестана к селению Леваши, пролагая себе путь, до того непроходимый, самым усиленным трудом и прорубкой дремучих лесов.
Силою воли и благоразумия Алексея Петровича отряд достигнул Леваший, где горцы, сосредоточенные в больших силах и возмущаемые одним из предводителей Аммулат-беком, решились защищаться до последней капли крови, под прикрытием возведенных ими огромных завалов.
18 декабря отряд, под личным предводительством А. П., должен был стоять без всякого действия на одном месте до самого полудня, ибо в это время, в горах, был столь сильный и густой туман, что в двух, а много в трех, шагах нельзя было различать предметов; доказательством тому служит то, что авангард наш набрел неожиданно на один завал и завладел им без выстрела, потому что испуганный неприятель, приняв авангард за атакующих, убоялся превосходства сил и ретировался.
К 2-м часам прояснилось, и неприятель, увидев русских близко подошедших, открыл такой жестокий огонь, что А. П., не откладывая ни минуты, повел штурмовать завалы. Связка знаков отличия Георгиевского ордена, сжатых в руке А. П., был самою блистательною речью; войско наше дрогнуло вперед, штыки грозно склонились стальным гребнем, и сонм горцев обратился вспять, как вихрем гонимое стадо. В селении Леваши нашли множество убитых; живые все выбрались в горы.
На третий день после сражения, жители Лаваши и других аулов явились в А. П. с покорною головою, имея повешенными на шее свои шашки (наподобие прямых сабель с маленьким эфесом и в кожаных ножнах). Алексей Петрович приказал им непременно поймать Аммулат-бека и представить его к нему; в противном случае не только не обещал им прощения, но грозил сжечь все их аулы.
В награду за построение крепости Внезапной, я получил чип подпоручика, и разрешение пить перед обедом водку, которая, прапорщикам не дозволялась.
Распущенный отряд на зимние квартиры обратно следовал по тому же пути, по которому достиг до селения Леваши. Проходя мимо кургана, в котором погребено было тело полковника Шульца, отряд остановился, чтобы отслужить панихиду по покойном. Когда мы взошли на высоту кургана, нас поразило, что могила Шульца разрыта, и гроб с прахом его украден.
У горцев было обыкновение пленных выдавать только тогда, когда их выкупят; а потому, они предполагали, что и за тело Шульца будет им предложен выкуп. Отслужив панихиду по покойном, мы тотчас же отправились в путь, не делая никаких разысканий, так как горцы, после покорения Дагестана, обратились в мирные и на обратном пути отряда оказывали нам усердные свои услуги.
Когда Аммулат-бек был пойман и приведён к ставке Ермолова, тогда он приказал переводчику спросить Аммулат-бека, как он дерзнул, после присяги быть верным России, вновь возмутиться? Аммулат спокойно и твердо ответил на вопрос переводчику. Измена его была положительно доказана свидетельством родственников его, тут присутствовавших, и главнокомандующий приказал пленника повесить.
Когда сентенция была объявлена Аммулат-беку чрез переводчика, то осужденный, в эту для всякого ужасную минуту, по-видимому совершенно равнодушный к приговору, наклонившись, стал гладить собаку, принадлежащую Алексею Петровичу и восхищаться ею; и потом, за конвоем, отойдя смиренно от ставки Ермолова, пошел на смерть, как бы на пир, без малейшего признака беспокойства или волнения, возводя только глаза свои к небу.
Это обстоятельство так поразило Алексея Петровича, что он тут же сказал: - Да сохранит меня Бог лишить жизни человека с таким возвышенным духом.
Аммулат-бека арестовали, и впоследствии полковник Верховский выпросил у Ермолова дозволение взять его на своё попечение и жил с ним два года как брат, как друг. Но минута неумолимого мщения приближалась быстро и грозно. Сопровождая постоянно полковника Верховского (командовавшего впоследствии отдельным отрядом в Дагестане), Аммулат-бек однажды отстал от него и, сделав по нем выстрел сзади, убил своего благодетеля наповал и ускакал в лес в горы, по знакомому ему пути.