В дни процветания один известный репортер спросил девушку с косичками:
— Это твоя реклама?
— Да, — ответила девушка. — Моя.
— А как тебя зовут?
— Габриэла Эрнандес Ключевски.
— Управляющий отеля Эрнандес случаем не твой родственник?
— Это мой отец.
— И откуда ты так хорошо владеешь немецким?
— Моя мать немка.
— Понятно.
Репортер, крепкий, но не толстый мужчина с влажными губами, которые, казалось, постоянно чмокали, взял с колен кожаную сумку с магнитофоном и осторожно положил ее на мраморную столешницу террасного столика. Затем, одной рукой включая устройство, направил микрофон к девушке:
— Габриэла, расскажешь эту историю на диктофон?
Девушка, сидевшая перед полуденно-голубым, залитым солнцем морем в поле зрения репортера, кивнула и без всякого смущения начала:
— Это было так. Отель возводился тремя разными строительными компаниями. Все должно было быть построено очень быстро. Но каждый был кто в лес, кто по дрова. Из-за чего все шло наперекосяк. По этой же причине возникла проблема с воздуховодами.
— С воздуховодами?
— Точно не знаю. Но в любом случае из вентиляционных шахт во всех номерах разило рыбой.
— А откуда взялся рыбный запах?
— Из горячего цеха кухни внизу отеля, — ответила Габриэла. — Трубы были как-то неправильно подключены. К счастью, в то время у нас было не так много гостей. Отель только что открылся. Но те немногие постояльцы, которые поначалу жаловались, потом и вовсе разъехались по другим отелям.
— Неужели ничего нельзя было сделать?
— Отец пробовал перекрыть вытяжку в рыбном цеху, но весь ресторан тут же заполнился дымом. Вытяжку открыли. И снова во всех комнатах запахло рыбой.
— А потом? — спросил репортер.
— А потом отец разговаривал с господином Кёном, владельцем рыбного ресторана. Он просил его жарить рыбу в другом месте. Но у Кёна был десятилетний контракт, а посему о смене места он думал в последнюю очередь.
— Но ситуацию с воздуховодами, однозначно, можно было исправить, — сказал репортер.
— Но не так быстро, — сказала Габриэла. — Трубы проложены в стенах. Мы не могли прорубить стены повсюду. Был уже зимний сезон, и все места были зарезервированы для гостей из Европы.
— И что случилось потом?
— Ну, — ответила Габриэла. — Гости приезжали, чувствовали запах рыбы во всех номерах и жаловались своим турагентам. Турфирмы уже звонили нам. Но поскольку запах рыбы не выветривался, гостей вскоре расселили по другим отелям. И наш отель опустел. Только рыбой пахло по-прежнему.
— А что было дальше?
— И тогда я написала объявление на садовой стене. По глупости и больше для забавы. Дёгтем. Очень большими буквами.
— Что было написано в объявлении?
— Я написала: «Отпразднуйте беззаботное Рождество в нашем доме. Никаких подарков и религиозной фанатичности. Никакой «Ночи светлой» [или «Тихая ночь», название западноеврпейской церковной песни, в немецком Stille Nacht, в английском более известная как Silent Night — переводч.] и сухой индейки. Вместо всего этого: запах рыбы с видом на море.»
— И что, люди стали приходить по такой рекламе? — репортер удивленно приподнял брови.
Габриэла ответила:
— Не совсем. В канун Рождества на острове не осталось ни одной свободной койки, поэтому все приехали к нам.
Затем Габриэла подробно рассказала репортеру все, что случилось в тот Сочельник, а он записал все на пленку и переложил позднее на печатной машинке. А что он узнал, можно было прочитать в его газете:
_______
Двадцать четвертое декабря. Сочельник. Два чартерных самолета, каждый из которых рассчитан на восемьдесят девять гостей, один за другим садятся в аэропорту Лас-Пальмас, остров Гран-Канария. Посадка, руление, откидываются двери, прикатываются трапы. И всех сто семьдесят восемь женщин, мужчин, детей из замёрзшей Европы, с нетерпением ожидающих Рождества под пальмами с южным солнцем, с ликованием приветствовал теплый ветер с моря.
В это же время двое мужчин разговаривают с молодой блондинкой в здании аэропорта.
— Ты должна нам помочь, Хайди. — говорит один из них.
— Иначе случится катастрофа. — добавляет другой.
— А что я могу сделать? — спрашивает Хайди Краусберг, гид двадцати четырех лет. — Скажите, что нужно сделать, и я сделаю.
— Хорошая девочка, — говорит более стройный из двух мужчин, турагент Карлос Борнс, тридцати одного года.
Затем он объясняет ей, что она должна делать.
— Любезно просишь людей вернуться в самолет. Затем в каждом самолете по очереди объясняешь, что бронирование на этот рейс было ошибкой. К сожалению, здесь нет ни одного свободного отеля. Теперь им предстоит лететь обратно в Германию и отмечать Рождество там. Однако при желании рейс будет перебронирован на Пасху.
Хайди Краусберг с открытым ртом уставилась на своего начальника.
— Я должна сказать людям, что им придется вернуться? — спросила Хайди, указывая на воодушевленных людей с сумками, зонтиками и снятыми пальто, спешащими напрямик к зданию аэропорта. — Я это должна сказать им?
Гид не заканчивает свой вопрос. Она в обмороке опускается на мраморный пол. Мужчины в панике. Ни Боссу Борнсу, ни его двадцатидевятилетнему помощнику Мики Хуссу не хватает смелости сказать счастливым туристам правду в лицо. Они отводят Хайди в медпункт и мчатся в ее офис в аэропорту.
Прошло двадцать минут. Туристы собрались около багажной ленты. Но лента застыла. Ни один чемодан до сих пор не доставлен. Люди теряют терпение. Также нет и гида. Что случилось? Почему до сих пор нет никого, кто бы мог что-нибудь разъяснить? Где их чемоданы?
И вот подходит пухленький рейнландец, который околачивался по аэропорту, и с неизменной рейнландской веселостью выпаливает:
— Для нас нет ни одной свободной койки!
Ни одной койки? Суета перерастает в панику. Все кричат и говорят наперебой. Как это нет коек? Ведь за все заплачено сильно заранее! В респектабельных немецких турагентствах. В Дюссельдорфе и Кельне. В Гамбурге и Ганновере. В Крефельде, Фульде и Ротенбурге.
Тем временем на юге острова, где расположены отели, телефоны не смолкали. Пять-шесть коек, может быть, еще имеются, в самом крайнем случае восемь-десять, но о ста семидесяти восьми койках не может быть и речи.
И тут, словно рождественский ангел, в запутанную игру вмешивается маленькая девочка, одиннадцатилетняя Габриэла Эрнандес Ключевски, дочь испанского управляющего и матери-немки. Она случайно поднимает трубку, когда турагент Борнс прозванивал все отели в поисках номеров, хотя компания, которую он представляет, не связана договором с их отелем.
— Не могли бы вы помочь нам хотя бы с Рождеством и Новым годом? — спрашивает он.
Габриэла, умный ребенок своего умного отца, отвечает:
— У нас есть еще двести коек. Но у нас особенный отель: мы предлагаем запах рыбы с видом на море.
Запах рыбы с видом на море? — Борнс вне себя от счастья. — То, что нам надо!
Но тут он делает паузу и подозрительно спрашивает:
— Что вы имеете ввиду под «запахом рыбы с видом на море»?
— Это значит, — отвечала Габриэла, — что из всех комнат открывается вид на море. А рыбный запах призван отговорить гостей от употребления жирного мяса. В нашем климате такое не идет на пользу. Рыба полезнее.
Турагент Борнс промычал «хм» и пробормотал:
— Значит, пахнет рыбой. Конечно, к этому могут быть претензии.
— Но это наша рождественская достопримечательность, — говорит Габриэла. — В своей рекламе мы так и пишем: «Отпразднуйте беззаботное Рождество в нашем доме. Никаких подарков и религиозной фанатичности. Никакой «Ночи светлой» и сухой индейки. Вместо всего этого: запах рыбы с видом на море.»
— Отлично! — Борнс внезапно пришел в восторг. — Просто замечательно, дитя мое. Да, запах рыбы вполне оправдан. Свободны ли сто семьдесят восемь коек?
— Я думаю, да, — говорит Габриэла. — Подождите минутку. Я позову отца.
Час спустя сто семьдесят восемь осчастливленных гостей читают, иногда громко, иногда тихо, в зависимости от темперамента: «Отпразднуйте беззаботное Рождество в нашем доме. Никаких подарков и религиозной фанатичности. Никакой «Ночи светлой» и сухой индейки. Вместо всего этого: запах рыбы с видом на море.»
Люди смеются и толпятся в отеле. Хайн Кён, шеф-повар рыбного цеха, сорока двух лет, в этот канун Рождества занимается делом всей своей жизни. То, что чуть не превратилось в катастрофу, заканчивалось причмокиванием и ржанием во время жарки хека и тунца на гриле.
_____________
Об этом известный репортер рассказал в своей газете и, тем самым, заманил в отель новых постояльцев. Старое название отеля «Каса Габриэла» было переименовано. Теперь отель называется «Запах рыбы с видом на море». И поскольку от новых постояльцев нет отбоя, то и времени на ремонт не находится. Система воздуховодов по-прежнему подключена к рыбному цеху, а во всех комнатах красуется ароматная реклама жареного хека и тунца на гриле.
Когда Тим Талер закончил рассказывать эту историю и открыл глаза, я услышал кудахтающий смех, мало чем отличающийся от стрекотания сороки, и голос произнес:
— Хитро, хитро! — заговорил бледноликий турист в красно-белом свитере.
Тим Талер ответил:
— Конечно, в каком-то смысле, это была хитрость — превратить неисправную вентиляцию в аттракцион. Но если все, что происходит между людьми, зависит только от хитрости, барон, что это дает миру?
Барон? Я с потрясением посмотрел на Тима, а затем перевел взгляд на туриста. Но его там уже не было. На песке сидел худощавый господин в клетчатом костюме. Подобрав острые колени, с большими солнечными очками перед глазами, он заговорил:
— Знаете, наш пахнущий рыбой отель, мистер Талер…
— Ваш отель? — прервал его Тим.
— Я хотел сказать, — поправил барон, — если бы гостиница была моя, я бы оставил все как есть. Небольшой рыбный запах никому не навредит. Человечество просто хочет быть обманутым. И видите ли, те гости в Сочельник, господин Талер, были очень счастливы, что у них есть койки. Нужно мыслить социально.
— Мыслить социально? О Боже, и это из ваших уст? — Тим Талер смеялся так сильно, что у него на глазах выступили слезы.
Крешо же, который, кстати, не видел туриста и не знал, что на его месте сидел барон, сказал:
— Четыре недели отпуска с запахом рыбы? Полный бред!
Затем он рассмеялся красивым мальчишеским смехом, от которого я увидел, как барон вздрогнул. Это заставило барона быстро подняться.
— Было приятно послушать вашу историю, господин Талер, — сказал он. — Вы умеете рассказывать истории. Разрешите кланяться.
Худощавый мужчина слегка поклонился нам, а затем ушел быстрее, чем я от него ожидал.
Крешо, который сначала посмотрел на него, как смотрят на диковинное животное в зоопарке, рассмеялся ему вслед и сказал:
— Боже, какой старомодный дядя.
Он поклонился преувеличенно натянуто и высоким голосом передразнил баронское «Разрешите кланяться».
Потом, когда солнце уже высушило наши плавки, мы снова оделись, и Тим пригласил меня в бунгало, которое он арендовал с Крешо.
По дороге туда, в тени сосен, я сказал:
— Тим, барон, кажется, в самом деле приехал сюда из-за тебя.
— Да, — сказал Тим. — Теперь мне тоже так кажется.
— Чего он от тебя хочет?
— Кажется, он не может смеяться, — ответил Тим. — В данный момент у него нет подходящего смеха под рукой, или так сказать, во рту. И ему горько, когда над ним смеются, особенно над тем, что он считает самым святым на земле. Ибо тот, кто смеется над бизнесом, смеется и над ним.
— Но он сам рассмеялся после этой истории, — сказал я.
— Нет, — ответил Тим. — Барон не смеялся. Это хмыкнул бледный турист.
— Какой турист? - спросил Крешо.
— Бледноликий, который сидел позади нас, — быстро ответил его отец. И чтобы Крешо не мог продолжать расспросы, я спросил:
— А собственно, почему вы, джентльмены, путешествуете одни?
— Потому что мама ставит в Овельгёне наш театр марионеток, — сказал Крешо. — Она не любит путешествовать. Она всегда говорит: «И в окно можно многое увидеть».
Вскоре после этого мы подошли к бунгало, побеленное известью, как, впрочем и другие бунгало под соснами. Здесь мы выпили немного вина, а через час они вдвоем отвезли меня на пристань, от которой отправлялся пароход в Венецию. По дороге я пригласил их навестить меня в Венеции, и Тим принял приглашение на следующий же день. Но оказалось, что Крешо на следующий день нужно играть в теннис. И нельзя переносить занятие.
Потом пришел маленький белый пароходик, и мы попрощались друг с другом. Тим и Крешо вернулись в свое бунгало, в то время как я в задумчивости возвращался в Венецию. Поскольку на пароходе было много людей, я встал впереди на нос корабля. Я оперся на деревянные перила и вдруг услышал, как кто-то позади меня прошептал: «Не стоит записывать эту историю. Мы можем подать на вас в суд о возмещении ущерба». Я обернулся и увидел пуловер в красно-белую полоску, исчезающий между пассажирами. Я пробормотал: «Запишу я или нет, — это мое дело, барон». Затем я снова прислонился к перилам. Медленно темнело, пока наконец перед нами не появились широченная площадь Святого Марка, полностью залитая ярким светом, богато украшенные золотом купола базилики, филигранная аркада Дворца дожей, крылатые львы на колоннах и высокая остроконечная колокольня красного цвета.
На той же самой пристани, с которой я в растерянности сел на пароход, я сошел с парохода и занял ту людную часть площади, которая, напротив порталов собора, празднично окружена арками. Здесь есть столики, где можно выпить, посидеть и понаблюдать за людьми. Я сел за один из таких столиков и заказал вино.
Но прежде чем принесли вино, ко мне за стол подсел незнакомец, невысокий, симпатичный, полный мужчина лет пятидесяти, говоривший на латиноамериканский манер и, как мне показалось, немного пьяный.
— Вы знаете, кто я, мистер? — спросил он в приподнятом настроении, присаживаясь ко мне.
Я покачал головой, на что он, покачивая пухлым указательным пальцем правой руки взад и вперед, заявил:
— Я знаменитый продавец кроличьих лапок. Сэм Бакхард. Никогда не слышали обо мне?
— Нет, — сказал я, снова покачав головой. — Что вы делаете с кроличьими лапками, мистер Бакхард?
— С помощью кроличьих лапок, — воскликнул он, и его указательный палец снова пришел в движение, — с помощью кроличьих лап можно помочь бесплодным женщинам родить. Или, как говорится, сделать их фертильными.
— Но вы сами не верите в действие кроличьих лапок? - спросил я.
— Мой уважаемый человек и, по совместительству, мистер, — ответил он почти обиженно. — Какого вы обо мне мнения? Чтобы я верил в кроличьи лапы? Это все равно, что акушерка поверит в гремучего аиста, ха-ха! Нет, мистер, я всего лишь продавец кроличьих лапок.
— Но, конечно, — с энтузиазмом добавил он. — продаю я клиентам, которые верят в кроличьи лапки, само собой разумеется. Я настоящий торговец.
— Вытаскивать деньги из карманов доверчивых людей, — сказал я, — это древний обычай, в том числе и здесь, в Венеции. Но на самом деле, конечно же, это не так.
— Не так? — воскликнул он внезапно более высоким голосом, который уже не звучал пьяным. — Не так? Разве это не серьезно и не реально? Это же спекуляция на глупости и, если сравнивать, то почти криминальная.
— Если сравнивать с чем? — я удивленно посмотрел на него, при этом черты его лица странным образом расплывались у меня перед глазами. — По сравнению с чем, сэр, торговля кроличьими лапками почти криминальна?
Он ответил, теперь уже совершенно другим голосом:
— Если сравнивать, мой господин, с отелем с рыбным запахом, в котором на самом деле, надо сказать, довольно хороший сервис.
Я пожал плечами, хотя уже понял, с кем имею дело. От него вдруг слегка запахло серой, и я сказал:
— Вы думаете, барон, что история о кроличьих лапах была бы более аморальной, нежели история о запахе рыбы. Нет, не так ли?
— Превосходно сформулировано, — сказал худощавый мужчина за столом, глядя на меня сквозь темные очки. — А разве все не так, как вы сами говорите?
— Что ж, барон, они могут пригодиться тем, кто верит в кроличьи лапки, а рыбный запах в комнате, по сути, никому не нужен.
— Но чтобы продавать кроличьи лапы, нужно убивать кроликов, — сердито возразил он.
— Но и рыбный запах, — сказал я. — исходит таки не от живой рыбы, барон.
— Тьфу, рыбы, их там тонны!
Нервно-торопливо, безо всякой логики отреагировав на мое замечание, барон заметался между столиками. Я смотрел вслед и думал, что же его так взволновало в этой нелепой истории с рыбным запахом; но я не стал этого делать. В его суете, подумал я, было что-то театральное: это парень был скорее смешон, чем опасен, гамбургский петух, а не человек с мозгами, больше лакей, нежели господин, резиновая фигура, растягивающаяся во все стороны, жалкий актер, щегол, пройдоха, марионетка со смещенным центром тяжести.
Немного растерявшись, я допил вино, которое уже давно принес официант, оплатил счет на ходу и пошел в отель, старый дом с лепниной, плющом и колоннами. И без намека на рыбный запах.
Но перед тем, как заснуть, я подумал: «Если барон не сможет шантажировать меня, то, может, он пристанет к Крешо?»
В ту ночь сон мой был беспокойным.
(продолжение следует)
—
Первая часть из повести "Куклы Тима Талера, или проданное человеколюбие". Читайте целиком на канале по ссылке