В предыдущей части:
Сатору в очередной раз пытается убедить Нодзоми прекратить поиски и бьет по самому больному. Размышляя о том, кто и как относился к её связи с Гэндзи, Нодзоми снова переживает разные моменты прошлого, от студенческой вечеринки до вечера в тюремной камере.
***
Комната утихомиривалась постепенно: гогот и грохот, как прибрежные волны, то отступали, а то накатывали с новой силой. И даже после отбоя, стоило кому-то шепнуть «сто килограммов», как все сейчас же начинали давиться хихиканьем. А потом вдруг всё та же Рика горестно вздохнула и сказала:
– Счастливая ты, Фуми: тебе хотя бы было, кого ненавидеть.
«Может быть, она хотела сказать любить, но постеснялась», – почему-то подумалось Нодзоми.
Похоже на вердикт. Секс, конечно, имеет значение, но правят нами любовь и ненависть. Их мы ищем даже тогда, когда соглашаемся на суррогат близости, когда отрицаем это, когда сами губим свои чувства.
Нодзоми начала перебирать в памяти своих мужчин.
Их было всего трое: Кадзуки, Наото, Гэндзи. Она их всех любила? Или с кем-то просто была в ожидании настоящей любви? Нет, она всегда уходила в отношения с головой. А секс, для неё, всегда был продолжением желания быть рядом с любимым человеком. Наверное, со стороны это выглядит скучно. И вряд ли она хоть кого-то поразила бы рассказами о своих интимных моментах. А впрочем...
Гэндзи умел устроить праздник на пустом месте. Заводил её с пол-оборота и увлекал так, что она, сама себя не узнавая, шла на поводу у животной страсти в самых странных местах и ситуациях: секс в примерочной, в кабинке туалета, в тёмной подворотне, в джакузи общественного бассейна, на чёртовом колесе. Сладкий, взрывной, рискованный, но нельзя сказать, что неожиданный. С Гэндзи она постоянно была наготове. Он приучил её уступать желанию.
Ах, да! Ведь был самый первый раз! Тогда она ещё чувствовала себя скованной и смущённой. Тогда она и не предполагала, что дело идёт к интиму. Точно! Был и у неё спонтанный секс. Да ещё какой!
***
Забирая со стойки кофе и тосты, Нодзоми взглядом наметила себе столик в самом дальнем конце обшарпанного зала. Там можно будет всласть погрустить в одиночестве, пожалеть себя и предаться самобичеванию.
Что со мной не так? Почему я не могу быть просто счастливой?
Даже слёзы навернулись.
Нодзоми пониже наклонила голову, чтобы проходившая мимо парочка, не заметила, как она плачет.
А почему, собственно, здесь парочки ходят? О, чёрт!
Как раз за её спиной был коридор, ведущий к туалетам. Нодзоми с досадой упёрла локти в столешницу, и та послушно качнулась.
Ещё и это! Умею я выбирать! И с мужчинами тоже. Видно, так и буду ходить по кругу. Сразу теряю голову, не успев разглядеть, что за тип передо мной. Вот Гэндзи, например. Я его толком и не знаю. Если бы знала, разве бы мы поругались вот так, ни с чего вдруг?
А с чего, кстати?
Нодзоми попыталась вспомнить, как началась ссора, но помнила только последние колкие слова: «Можешь идти, куда хочешь, и делать, что тебе угодно!»
Значит, он предпочитает остаться один, а не обсудить всё со мной. Может, я вообще никакой роли в его жизни не играю? Зачем же он сам начал эти отношения? Ошибся, а виновата я?
Нет, милая, это ты ошиблась! Ты прекрасно понимала, что ещё не готова к новому роману, но повела себя как сопливая малолетка, которой до одури захотелось любви. Вот и получила!
Слёзы покатились градом. Нодзоми отодвинула от себя заплаканные тосты и остывший кофе и принялась выкладывать вещи из сумочки на столик, пытаясь отыскать платок или хотя бы салфетки. Кучка небрежно сваленных мелочей росла и расползалась, пока не соскользнула с края на пол.
Чёрт!
Нодзоми полезла под стол собирать расчески, помады, блокнотики, карандаши и прочее и прочее, как на зло, залетевшее в самые тёмные и грязные уголки. Пару раз она стукнулась головой о столешницу, и почти уже отчаялась найти хоть что-то, почти сдалась, но тут на пол потоком хлынул свет. Нодзоми невольно посмотрела вверх. Гэндзи стоял прямо над нею. Он легко и бесшумно поднял и переставил её столик и теперь с неподдельным интересом рассматривал ползавшую на четвереньках Нодзоми.
– Ты что следил за мной? – первой пошла в атаку она.
Зарёванная, на коленях на грязном полу! Ну и видок у меня, должно быть! Волосы, наверняка, торчат во все стороны и, как пить дать, все в клочьях пыли. Весьма презентабельно!
Нодзоми чувствовала себя невероятно глупо и беспомощно, совсем как в том пресловутом сне, когда ты вдруг предстаёшь перед своими одноклассниками или коллегами нагишом. Смехотворность ситуации ясно читалась по лукавым огонькам, заигравшим в глазах Гэндзи, как только Нодзоми с ним заговорила.
– Следил? – требовательно повторила она, почему-то всё ещё стоя на четвереньках.
– Нет, но искал, – спокойно ответил он, пряча улыбку в уголках губ.
Нодзоми почувствовала, что её злость испаряется.
Это его способ извиниться?
– Помоги мне! – стараясь сохранить строгий тон, требовательно проговорила она и протянула Гэндзи руку.
И он одним лёгким рывком поднял её с пола.
– Смотри! – Нодзоми с озорной усмешкой облокотилась о стол, и он ощутимо закачался. – Местечко что надо!
Гэндзи хмыкнул, понимающе кивнул и, прихватив со стола кипу салфеток, наклонился к одной из ножек.
– И как же ты меня нашел? – спросила Нодзоми и снова надавила локтями на столешницу, та не дрогнула, и Нодзоми взялась за кофе.
Попробовала отпить, но сразу же отодвинула и с грустью посмотрела на сухие тосты – надо было взять сэндвичи.
– Я подумал о самом ужасном заведении в окру́ге, куда бы я тебя никогда не пригласил, – отдуваясь, отозвался Гэндзи.
Он вылез из-под стола и разложил перед Нодзоми найденные вещи: зеркальце, платок, кошелек для мелочи, вязаный пенал, пачку презервативов, ключи с брелоком. Нодзоми, пробормотав «спасибо», поспешно сгребла всё со стола в сумку и сконфуженно прикусила нижнюю губу.
– Я подумал, ты захочешь побыть там, где тебе ничего не будет напоминать обо мне, – прибавил Гэндзи, поскольку Нодзоми продолжала молчать.
– Похоже, ты знаешь меня даже лучше, чем я сама, – наконец задумчиво ответила она.
Прими это вместо извинений.
У нас разный опыт в отношениях, разный круг общения, разное прошлое. Мы не должны были встретиться, но каким-то образом мы вместе и каким-то образом близки друг другу. Я признаю это. Я вижу, что могу доверять тебе. Ты прощаешь мне моё глупое поведение? И все те гадости, что я успела наговорить?
Гэндзи всё понял. Он мягко улыбнулся Нодзоми, успокоительно похлопал её ладонью по руке и поднялся.
– Пойдем отсюда.
– Куда?
– Любое место будет лучше.
***
Нодзоми с шумом втянула через соломинку синеватую воду, скопившуюся на дне прозрачной пластиковой чашки под уже осевшей горкой сладкого дроблёного льда[1]. Лёд у неё был полит сиропом «Голубые Гавайи»[2], а у Гэндзи был зелёный, с дынным вкусом. Он энергично потыкал ложечкой в глубь чашки и с наслаждением отправил в рот щедрую порцию ещё не подтаявшего пышно-снежного лакомства.
– А давай возьмём такояки[3]! – доедая и допивая свою чашку, предложила Нодзоми и нетерпеливо заёрзала на круглом стульчике.
Они сидели у стойки уличной лавки, торговавшей сладостями и фаст-фудом. Прямо за их спинами мерно струился людской поток. От тротуара заведение отделялось лишь лёгким занавесом-норэн[4], да и тот едва касался макушек клиентов. Звуки суетливого августовского дня и вечно спешащего мегаполиса свободно влетали под козырек, где на широких плитах внутри формочек, фигурных и просто круглых, шипели, поджариваясь, печенье со сладкой начинкой и осьминог в тесте – тайяки[5] и такояки. Хозяин и по совместительству шеф-повар как раз снимал свежий урожай, ловко поддевая длинной тонкой палочкой[6] соблазнительно зарумянившиеся шарики.
Нодзоми потянула носом аромат готовых такояки и даже замурлыкала в предвкушении:
– Ммм! Будешь?
Гэндзи невольно поморщился:
– Тут в Токио такояки слишком жирные, – начал было он, но, заметив, что хозяин лавочки прислушался к их разговору, тут же выдвинул иную причину отказа: – Странно заказывать сейчас такояки. Мы же сладкое съели!
– Да ну! Только аппетит раздразнили!
– А! Ну да! Аппетит приходит во время еды. Похоже на тебя.
Нодзоми делала заказ и, казалось, пропустила последнюю реплику мимо ушей, наблюдая, как хозяин искусно покрывает ровненько круглящиеся бочки́ такояки сначала тёмным соусом[7], а потом майонезом: виртуозно крутит тарелку и плавно выписывает по ней тонкие закруглённые на концах линии. Завораживающее зрелище! Однако, судя по тому, что радостная улыбка Нодзоми несколько померкла, последние слова Гэндзи она всё-таки расслышала.
Угощение, посыпанное зеленой крошкой аонори[8] и лёгкими розоватыми завитками кацуобуси[9], разложенное на продолговатой, похожей на лодочку, тарелке, во всей красе встало перед клиентами. Нодзоми, не в силах ждать, сразу же попробовала откусить горячий с пылу, с жару шарик, но тут же заойкала, замахала руками, и в попытках остудить язык принялась быстро и часто дышать, втягивая воздух широко открытым ртом. Гэндзи сделал знак хозяину, и тот подал стакан холодной воды.
– Вкуснятина! – проговорила Нодзоми, напившись и отдышавшись.
– Ты не обожглась?
– Горячие вкуснее. Да. Это тоже на меня похоже. Обжигаюсь и наслаждаюсь. Я неисправима. И ты правильно подметил. Я увлекаюсь. Сама не замечаю как.
– Я не говорил, что это плохо.
– Это плохо! Я ведь даже не помню с чего всё началось! Зато помню, что успела наговорить тебе кучу гадостей.
– Ты всего лишь сказала правду. Я слишком давил на тебя. У меня есть такое. Чисто автоматически начинаю играть и манипулировать. Но тобой играть я не хочу.
– А мне казалось, что я лишь сыпала оскорблениями, – сконфуженно пробормотала Нодзоми и ухватила палочками следующий такояки, видимо, надеясь, что он уже немного остыл.
– Ну и этого хватало, конечно, – отозвался Гэндзи и взглянул на подругу с лукавой улыбкой. – Мне особенно въелось в память то, как ты прошлась по моему извращенному интеллекту.
Нодзоми невольно прыснула со смеху, едва успев прикрыть рот и нос ладонью.
– Тебе смешно! А я потом и так, и эдак о своем хозяйстве размышлял. По-моему, тут ты всё-таки погорячилась.
Окончательно смущённая Нодзоми покраснела до ушей и отвернулась в сторону тротуара, но сразу же в ажиотаже прильнула к уху Гэндзи и торопливо зашептала:
– Смотри, смотри скорее! Справа!
Он послушно посмотрел направо. По тротуару к ним приближалось розовое чудо: дама лет шестидесяти в розовой по-цыплячьи пушистой кофточке, в розовых лосинах, с розовой сумочкой и розовой соломенной шляпкой вела за руль барбейски розовый велосипед, и даже солнечные очки у неё были с розовыми стёклами в розовой оправе, в виде сердечек.
– Ого! – воскликнул искренне удивлённый Гэндзи, заметив на груди у дамы массивное украшение из кристаллов, складывающихся в латинскую надпись «NOZOMI».
– Блеск! – с придыханием тихонько проговорила молодая Нодзоми. – Мне тоже такое надо!
– У неё даже волосы розоватые! – восторженно отметил Гэндзи.
– Только такой бабулей я и хочу стать. И волосы покрашу. Мне пойдёт?
– Ты бесподобна!
– Это «да» или «нет»?
– Это моё восхищение, – с лаской в голосе отозвался Гэндзи. – Ты необыкновенная! Правда. Меня поражает, как ты смотришь на мир – широко раскрытыми глазами, как будто на каждом шагу тебя поджидают какие-то удивительные диковинки. Надо только их подметить. И ты всё время их отыскиваешь. И всё время делишься, как подарками. Никогда не встречал такой, как ты! Как я мог не влюбиться!
– Прекрати! Я сейчас сквозь землю провалюсь от смущения.
– А знаешь? Я тоже могу тебе кое-что подарить.
Нодзоми вопросительно вскинула брови и надкусила очередной такояки.
– Доедай и поедем! – загадочно скомандовал Гэндзи.
Она хитро принахмурилась, словно заподозрила какой-то розыгрыш, но сейчас же требовательно двинула тарелку-лодочку поближе к Гэндзи, приглашая его помочь поскорее завершить трапезу, пока такояки не стали окончательно холодными и невкусными.
***
Гэндзи и Нодзоми выбрались из машины такси в тихом пустынном районе. Вечерело. Цикады[10] стрекотали глуше и ленивее. Вокруг расстилался унылый пейзаж бесконечных, выгоревших на солнце полей, кое-где огороженных бетонными блоками. Тут и там виднелись ажурные вышки ЛЭП, которые словно сбились в разрозненные группки, отличные по размеру и цвету. По краю дороги грустно тянулись чахлые и почти не дающие тени деревца гинкго[12]. Казалось, что на многие километры здесь невозможно было встретить ни случайного прохожего, ни человеческого жилья. Лишь вдали, на самом горизонте, неровной цепочкой вырисовывались тёмные силуэты одиночных домиков. Место не прельщало взора, не будило воображения.
Нодзоми растерянно огляделась. Такси уже превратилось в чёрную точку на пустой магистрали.
– Подожди! Сейчас! – приободрил её Гэндзи и, подав ей руку, повёл от дороги прямо в траву, где обнаружилась стремительно зарастающая и прихотливо вьющаяся тропка. Через несколько метров она упёрлась в крутой обрыв. Гэндзи без лишних слов подхватил ойкнувшую Нодзоми на руки и стремительно сбежал по склону, ни разу не оступившись и не запнувшись. Внизу, оказалось, был пруд, упрятанный в бетонные берега, окружённый невысокой железной оградой. Пруд округлый, совершенно плоский, не смягчённый в своей суровой обнажённости ни венчиками тростника, ни тенью прибрежного дерева.
– Садись! – предложил Гэндзи и сам сейчас же опустился на горячую траву.
Нодзоми послушно пристроилась рядом с ним. Некоторое время они молча смотрели на гладь буровато-зелёной воды. Ничего не происходило. Всё застыло в одной неизменной форме, и лишь отдалённые цикады да беспокойные кузнечики шумели, словно желая напомнить о существовании реального живого мира, наполненного вечным изменчивым движением.
– Какое странное место! Уродливое и пустое. Но сильное. Здесь словно наступил конец чего-то. И поэтому время остановилось, – после долгой паузы сказала Нодзоми и с меланхоличным видом обняла согнутые в коленях ноги.
– Я знал, что тебе понравится, – Гэндзи отозвался не сразу, но когда заговорил, то в его голосе послышалось явное волнение. – Я называю его самым уродливым местом в Японии. Приезжаю сюда время от времени, когда тоска заедает. Иногда сижу тут на берегу всю ночь до утра и как будто оживаю. Напишешь об этом стихотворение?
– Пожалуй. А как ты нашёл это место?
Гэндзи замялся, бросил на Нодзоми быстрый взгляд, и, по её примеру, обхватил руками колени, и низко склонил голову. Нодзоми, не дождавшись ответа, просительно взглянула на спутника и сейчас же взволнованно прикоснулась к его плечу.
– Я что-то не то сказала?
– Нет, ты ни при чём. Просто я всё ещё, оказывается, не перерос свою подростковую травму.
И он наконец посмотрел на Нодзоми, но так, словно погибал и молил о спасении. Она придвинулась к нему плотнее, на пару секунд взяла в ладони его светлое тонкое лицо, а затем отвела с глаз непослушную чёлку и прильнула к векам нежным поцелуем.
– Не надо! Можешь не говорить, если не хочешь! – попыталась успокоить она Гэндзи.
– Знаешь? А ведь это имеет отношение к нашей ссоре.
– Не помню и не хочу о ней вспоминать! – категорично отрезала Нодзоми.
Но Гэндзи ничуть не смутился.
– А я хорошо помню, с чего всё началось.
Нодзоми помолчала, как будто обдумывала что-то важное, и спустя несколько томительных секунд вопросительно заглянула в лицо Гэндзи.
– Понимаешь, я много раз расставался. И я знаю, как легко можно уйти из чьей-то жизни и как легко можно вычеркнуть кого-то из жизни своей. И я очень, очень боюсь, что однажды ты так и поступишь со мной. Избавишься от меня, как от ненужного прошлого. Понимаешь?
В ответ Нодзоми лишь нахмурилась и легонько тряхнула головой, словно хотела сказать: «Пожалуйста, продолжай!»
– Поэтому я невольно начал глупую манипуляцию. Не помнишь? Как бы в шутку я спросил: «Когда ты познакомишь меня с родителями?»
– Ах, да! – совершенно искренне воскликнула Нодзоми и даже выпрямилась от удивления.
– Ты рассердилась. И поделом мне!
– Нет! Я рассердилась не на это! – горячась, перебила она Гэндзи. – Ты ещё кое-что сказал. Сказал, что я стесняюсь тебя и наших отношений.
– Тебя ЭТО задело?
– А как же? За кого ты меня принимаешь? Я что, дурочка с переулочка, не умеющая брать ответственность за себя и за свои поступки?
– Я не думал, что ты так это воспримешь. Кажется, я накосячил даже сильнее, чем предполагал.
– Нет-нет! Забудь! – Нодзоми порывисто обхватила его за плечи и прильнула к его щеке. – Глупости всё это! Тем более теперь я вижу, что ты не хотел меня обидеть.
– А я вижу, почему ты пустилась в колкости.
– Не напоминай!
– Всё в порядке. Я уже остыл.
– Правда? Не сердишься? Я ведь заметила: тебе было неприятно, когда я заговорила о твоей семье.
– Дело не в тебе. Просто,.. – Гэндзи запнулся, словно внезапно задумался, как лучше высказать свою мысль. – Просто, понимаешь, моя семья – это тяжёлый случай. Собственно здесь я и оказался, потому что сбежал от семьи.
Нодзоми нервно сглотнула и прикусила губу. Гэндзи посмотрел на неё долгим внимательным взглядом и как будто прочитал в её лице именно то, что хотел.
– Я сбежал из дома, когда мне было пятнадцать. Своего родного отца я не помню. Старший брат, он на три года старше меня, говорил, что помнит какой-то смутный образ, но я ему мало верил. Он тоже сбежал и оставил меня одного с матерью и отчимом.
Отчим, этот мужчина как-то втёрся в нашу семью и постепенно разрушил её. Он, вообще-то, не был отбросом: алкоголиком, там, наркоманом или уголовником, – но он был явным маргиналом по сути. Вечно срывался по пустякам и поднимал руку на меня и на мать. Я всё надеялся, что мать в конце концов одумается и отделается от него. Но вместо этого она снова родила. Да, у меня есть брат на четырнадцать лет младше меня.
Тогда-то я и понял, что иного выхода нет. Мать старалась меня удержать. Давила на жалость. Ей нелегко, конечно, было, но всё же она сама принимала решения. Мне же приходилось как-то жить с плодами её решений. После рождения малого я еле выдержал год, чтобы уж доучиться в средней школе. И махнул в Токио вслед за братом. Правда, его я так и не нашёл. Зато нашёл это место. Ты правильно сказала. Это место силы.
– Так как ты его нашёл? – тихо и серьёзно повторила свой вопрос Нодзоми и проникновенно посмотрела Гэндзи прямо в глаза.
– Вообще, довольно глупая история. Я сказал, что махнул в Токио. Но, на самом деле, денег у меня было ноль-мозоль, и я передвигался по стране рывками. Подзарабатывал и ехал дальше. И вот уже на подступах к столице я попался на удочку, как последний дурачок. Один тип пообещал мне подработку на ферме. Он не выглядел как фермер, но мне нужны были деньги.
Гэндзи внезапно замолчал.
Нодзоми заглянула ему в глаза и нежно провела кончиками пальцев по мягкому очерку скул. И эта лёгкая ласка словно бы придала ему силы.
– Он напал на меня прямо в машине, – с удивительным спокойствием продолжил свой рассказ Гэндзи. – Попытался накинуть на меня наручники. Я выскочил на полном ходу. Это как раз здесь и случилось. Я кинулся бежать, сам не знаю, куда, лишь бы подальше от дороги и, конечно, сорвался с обрыва. Следующее, что я помню, была вода. Как я понял, этот тип с перепугу подумал, что я разбился насмерть и решил избавиться от тела. Перетащил меня к пруду и начал топить. Когда я пришел в себя, он подрастерялся, и я смог вырваться и на адреналине переплыл пруд.
– Переплыл?
Нодзоми с удивлением посмотрела на противоположный берег, который маячил где-то за полкилометра от них.
– Да, представь! В один присест. Отсюда – туда, – поддержал её реакцию Гэндзи.
– Ого! Это же далеко! И тут под водой, наверное, ещё и трубы всякие[12]. Опасно.
– Ну, тогда я вообще ни о чём не думал. Лишь бы ноги унести. А потом сидел у воды и медленно приходил в себя. И вдруг до меня дошло, что я едва не расстался с жизнью. Это была словно некая черта. Я как будто отделился от прошлого. И с этого момента начал новую жизнь.
Гэндзи вздохнул и тоже устремил пристальный взгляд на противоположный берег, словно разглядел там свою давнюю тень.
– Теперь понятно! – наконец нарушила молчание Нодзоми. – Здесь окончилось твоё детство. Здесь всё несёт отпечаток той драмы. Страшной! Но, к счастью, она закончилась не гибелью, а перерождением. У меня даже мурашки!
И она показала ему свое предплечье. Гэндзи осторожно провёл пальцами по нежной коже, а потом прильнул к руке губами. Нодзоми в упоении прикрыла глаза.
Продолжение следует.
Читайте часть X здесь.
Примечания.
[1] «Сладкий дроблёный лёд» – речь идёт о «какигори» (яп. かき氷), традиционном японском десерте, который представляет собой дробленый лёд с добавлением сиропа. Какигори по консистенции отличается от сорбета и напоминает выпавший снег. Едят его почти всегда ложкой либо соломинкой-ложкой. Популярные сиропы для какигори: клубника, вишня, лимон, зеленый чай маття, виноград, дыня, «Голубые Гавайи», сладкая слива умэбоси и бесцветный сладкий сироп. Чтобы подсластить какигори, сверху часто добавляют сгущенное молоко и фрукты.
[2] «Сироп "Голубые Гавайи"» (англ. Blue Hawaii) – сироп голубого цвета со вкусом одноименного тропического коктейля, приготовляемого из рома, водки, ананасового сока, ликёра Кюрасао и кисло-сладких приправ.
[3] «Такоя́ки» (яп. たこ焼き или 蛸焼) – популярное японское блюдо, шарики из жидкого теста с начинкой из отварного осьминога и других ингредиентов (зелёный лук, тэнкасу, имбирь и т.п.). Такояки жарятся в специальной сковороде с полусферическими выемками и подаются по несколько штук в вытянутой тарелке или, в фастфуде, в плоской коробке из пищевого картона, как правило политыми соусом для такояки, майонезом и посыпанными в качестве дополнительной приправы аонори и тунцовой стружкой кацуобуси. Такояки считаются стереотипной уличной закуской в Осаке (где они были придуманы) и Западной Японии вообще, хотя в последнее время приобрели общенациональную популярность.
[4] «Норэ́н» (яп. 暖簾) – традиционный японский занавес. Основная форма – прямоугольная, изготавливается из разных типов тканей, многочисленных расцветок, узоров, размеров. Норэн, как правило, имеет один или несколько вертикальных разрезов, от низа почти до верха, для облегчения прохода или просмотра. Вверху имеет закрытый шов для надевания на подвешивающийся бамбуковый шест. Норэны обычно используются магазинами и ресторанами как средство защиты от солнца, ветра и пыли, а также в качестве своеобразного бренда. Норэн, вывешенный на главном входе торговой лавки, показывает, что заведение открыто, в конце рабочего дня занавес снимается. Норэн обычен для входов в сэнто (общественные коммерческие бани). Также норэн вешают для отделения пространства в комнате, как штору в дверном проёме или на окне. При проходе через норэн его принято отодвигать ребром ладони, развернутой к ткани тыльной стороной под углом 45°.
[5] «Тайя́ки» (яп. 鯛焼 «запечённый морской лещ») – японское печенье в форме рыбки. Наиболее популярная начинка – джем анко из бобов адзуки. Также используются такие наполнители, как заварной крем, шоколад или сыр. Тайяки готовят с использованием пресного или сдобного теста. Тесто выкладывают в форму в виде рыбки для каждой стороны, затем вкладывают наполнитель и скрепляют обе половинки. Затем готовят до образования золотистой корочки с обеих сторон.
[6] «Длинная тонкая палочка» – речь идет о бамбуковой шпажке «такэгуси» (竹串), используемой для приготовления такояки. Такояки готовят в специальной сковороде с полусферическими углублениями. Когда залитое на сковороду тесто схватывается, то при помощи такэгуси отдельные шарики переворачивают на 90°, так, чтобы ещё мягкое тесто оказалось в углублении, а поджаренное – снаружи. Такояки продолжают переворачивать в углублениях, пока они не приобретут золотисто-коричневую хрустящую корочку. Снимают такояки со сковороды тоже шпажкой. Некоторые даже едят такояки при помощи шпажек. Для переворачивания и снимания такояки также используют специальную металлическую шпильку (錐 «суи» или «кири»), которую также называют «пикой» (ピック «пикку») или «шилом» (千枚通し «сэнмайдоси»).
[7] «Тёмный соус» – речь идёт о соусе для такояки (яп. たこ焼きソース «такояки сосу»), представляющем собой загущённую версию вустерского соуса. Также известен как соус для тонкацу или соус для окономияки.
[8] «Аонóри» (яп. アオノリ/ 青海苔) – в Японии, это разновидность съедобных зеленых водорослей из родов Монострома (Monostroma) и Ульва (Ulva). В сушеном виде их используют для приготовления японских супов, темпура, а также в качестве материала для изготовления сушеных нори, цукудани и риса. Аонори также используют в порошкообразной форме для ароматизации некоторых японских блюд, обычно путем посыпания порошком горячей еды.
[9] «Кáцуобýси» (яп. 鰹節) – продукт японской кухни из сушёного, копчёного и ферментированного тунца-бонито вида Katsuwonus pelamis. В настоящее время кацуобуси, как правило, продаётся уже в готовом к употреблению виде в форме розовато-коричневой стружки. Более тонкая и мелкая стружка используется в качестве гарнира к многим блюдам японской кухни, например к окономияки и такояки. Более толстая стружка используется для приготовления бульона даси.
[10] «Цика́да» (лат. Cicadidae) – Певчие цикады, или настоящие цикады, семейство насекомых из подотряда цикадовых отряда полужесткокрылых. Японцы цикад называют «сэ́ми» (セミ), а певчие виды – «хигураси» (ヒグラシ). Последние благодаря своему пению являются для японцев главным звуковым сопровождением лета, его основным признаком. Первые хигараси появляются в конце сезона дождей, то есть в конце июня – начале июля, последние – живут до середины сентября.
[11] «Ги́нкго» (лат. Ginkgo bilŏba «гинкго двулопастный») – дерево высотой до 40 м и диаметром ствола до 4,5 м. Крона вначале пирамидальная, с возрастом разрастается. Это листопадное растение с листьями в виде вееровидной двулопастной пластинки шириной 5-8 см, на тонком черешке длиной до 10 см. Деревья гинкго считаются пожароустойчивыми, поэтому в Японии, начиная с эпохи Эдо, их принято высаживать на открытых пространствах и в особенности вдоль дорог для предотвращения быстрого распространения огня по местности.
[12] «Тут под водой, наверное, ещё и трубы» – предположение не лишено смысла, так как большинство прудов в Японии сооружается не с декоративной, а с ирригационной целью, то есть для накопления водных ресурсов и дальнейшей их передачи в оросительные каналы.