Я СТОЮ в старом артиллерийском доте. Замшелые влажные стены его покрыты щербатыми рубцами пуль и осколков, бетонные плиты амбразуры в глубоких шрамах прямых попаданий из танковых пушек. Из разбитого железобетона, как пучки обнажённых нервов, торчат ржавые прутья. Дот по-прежнему пристально и настороженно смотрит своей единственной амбразурой на мост, на покрытые густым кустарником пологие берега речушки Выпрейки, на синеющие в заречной дали леса, откуда сорок шесть лет назад шла смерть. Этот дот намертво врезан в скат прибрежного холма, он уже сросся с ним тысячами тончайших нитей-корешков. Он вечный часовой, солдат, поставленный в карауле у Варшавского шоссе.
Мост теперь другой — двухпролётный, железобетонный, надёжно стягивающий бесконечную ленту шоссе.
...ТО воскресное утро 5 октября выдалось в Подольске тёплым, не по-осеннему солнечным. В пехотном в артиллерийском училищах оживление — ко многим курсантам на выходной приехали родители, друзья, знакомые. В дубовой роще возле артиллерийского училища было людно. На ровных дорожках, засыпанных пожухлой листвой, перемешались выгоревшие на солнце зелёные пилотки, кепки, шляпы. Люди не потеряли способности радоваться, и в их настроении чувствовалась спокойная, хладнокровная уверенность в будущей победе.
НИКТО в маленьком парке этим солнечным утром ещё не знал, что на фронте случилось страшное. Начав 30 сентября широкую наступательную операцию «Тайфун», гитлеровским войскам удалось к исходу дня 4 октября прорвать оборону Западного фронта. Отбив отчаянные контратаки советских дивизий, немцы захватили Брянск, Сухиничи, Юхнов и, введя в прорыв свежий 57-й механизированный корпус, начали стремительно продвигаться на Москву по Варшавскому шоссе. В тот день начальник немецкого генерального штаба сухопутных войск Гальдер записал в своём дневнике: «...путь на Москву открыт. Перед фронтом противника больше нет. Наша 32-я армия, которая по плану Верховного Главнокомандования должна была прикрывать направление Медынь — Малоярославец, вела ожесточённые бои в окружении. Командир механизированного корпуса генерал-лейтенант Кунтцен уже отдал приказание найти белого коня, на котором он собирался торжественно въехать в поверженную советскую столицу.
Немцы искали коня...
Вызванные в штаб Московского военного округа начальники подольских пехотного и артиллерийского училищ генерал-майор Смирнов и полковник Стрельбицкий получили категорический приказ: любой ценой задержать немецкие танки хотя бы на пять — семь дней. Учиться курсантам больше не пришлось...
В ясном холодном небе таял надсадный гул самолёта. Над курсантскими позициями медленно, как бы нехотя, поплыли аккуратные белые листки. «Иван, не загромождай дорогу», — издевательски-нахально требовали ещё невидимые враги. Забегая вперёд, скажем, что уже очень скоро этот тон изменится. В таких же листочках курсантов льстиво назовут «доблестными красными юнкерами» и призовут прекратить сопротивление, суля все блага, на которые способны «умеющие ценить мужество противника тевтонские рыцари». Но это будет потом...
Артиллерийскому расчёту лейтенанта Афанасия Алёшкина достался один из самых ответственных участков обороны. Недостроенный дот на окраине села Ильинского находился в нескольких метрах от неровной ленты Варшавского шоссе. Шоссе спускалось вниз. Тогда называлось оно коротко и конкретно: «танкоопасное направление». Боевая задача лейтенанту Алёшкину и его семерым курсантам была поставлена предельно ясно: не пропустить по шоссе немецкие танки. Любой ценой. Ни одного.
А с запада по Варшавке шли и шли окруженцы. Измождённые, озлобленные, голодные, в грязных бинтах, но почти все с оружием. Сохранённое в бою оружие — это, наверное, и есть та невидимая граница, которая отделяет солдата от морально раздавленного и уничтоженного человека в изодранной армейской форме. Курсанты чувствовали на себе взгляды — жалостливые, сочувственные, восхищённые, но — ни одного равнодушного. Иногда ветер доносил горьковатый запах дыма — впереди, в двадцати километрах, горела древняя Медынь.
ТАНК шёл нахально, по-хозяйски, задрав короткое рыльце пушки, шёл даже с какой-то весёлостью, никак не вязавшейся с угловатыми обводами корпуса и мертвенным крестом на приплюснутой башне. За первым танком, утробно ревя мотором, через холм перевалили второй, третий... Танки педантично держали строгий интервал дистанции. Покачивались тонкие усики антенн.
С широко раскрытыми глазами, в каком-то оцепенении курсанты ждали... Тускло блеснув гильзой, снаряд ушёл в казённик. Русоголовый наводчик Серёжа Журавлёв слился глазами с окуляром.
— Бронебойным! — выдохнул лейтенант Алёшкин.
— Есть бронебойным! — эхом отозвался заряжающий.
Пятьдесят метров до моста... «Спокойно, Серёга...»
— Один ствол, три снаряда!
Тридцать метров... «Проскочат мост, развернутся веером, с трёх сторон — всё, хана!..».
Двадцать метров... В доте оглушительная тишина.
Жирный белый крест медленно, лениво вполз в перекрестье прицела.
— Огонь!
Пушка раскатисто ахнула, звонко выплюнув из казённика дымящуюся гильзу. В доте кисло запахло пороховыми газами. Головной танк вздрогнул, развернулся поперёк дороги и замер. Через несколько секунд, показавшихся вечностью, на борту его заплясали язычки синего пламени, но тут же исчезли в жирных клубах чёрного дыма, внезапно и сразу повалившего из решёток моторного люка.
— Ребята... он горит! Он горит как сволочь!!! — исступлённо кричал юный наводчик, не чувствуя жгучей боли в искусанных в кровь губах...
Второй танк путь не наскочил на головной и, пытаясь неуклюже обойти его, повернулся к доту всем бортом, как говорят пушкари, «подставился», обалдело паля наугад. Его расстреляли чётко и аккуратно, как на полевых учениях. Гусеница расстелилась по шоссе.
Мальчишки в доте плакали и смеялись...
...В следующую атаку танки уже шли осторожно, развернувшись в боевые порядки. За танками горохом рассыпались автоматчики в кургузых шинелях. И снова ухала курсантская пушка, захлёбывался ручной пулемёт Виталия Буслаева, залпами били карабины. Снова и снова враг откатывался назад, за холмы, оставляя на заречной луговине новые и новые чадящие коробки танков и распластанные в траве трупы. А в те короткие минуты, когда фашисты перестраивали боевые порядки, над Ильинским закручивалась бомбовозная карусель. Методично, метр за метром, бомбардировщики перепахивали село, пытаясь испепелить упрямый дот. Но самолёты, отбомбившись, уходили на запад, а поднявшиеся в очередную атаку гитлеровцы снова пятились назад, оставляя танковые костры и мёртвых. Шесть жестоких атак отбили в этот день подольские курсанты. Во время вторжения в Данию вермахт потерял убитыми двух солдат. Двух солдат при захвате целой страны! Здесь, у шоссейного моста через речушку Выпрейку, нашли свой конец десятки чванливых завоевателей, два бронетранспортёра и семь танков одной из лучших в вермахте 19-й танковой дивизии, триумфально прошедшей по Дании и Бельгии, Франции и Голландии...
Беда пришла ночью. Фёдор Дорожкин, назначенный наблюдателем, заметил немецкую разведку уже в ста метрах от дота. Под покровом темноты немцам удалось перебраться через речушку, и сейчас они бесшумными призраками скользили справа и слева, постепенно окружая дот. Ночную тишину распорола дробная пулемётная очередь — курсанты, покинув дот, заняли круговую оборону. Но бой на открытой местности с численно превосходящим, вооружённым автоматическим оружием врагом был слишком неравным. По команде Алёшкина, оставшиеся в живых, отступили в дот. Несколько попыток гитлеровцев ворваться в него были отбиты. Фёдор Дорожкин, искусно замаскировавшись на соломенной крыше сруба, вёл меткий и очень чувствительный для врага огонь.
В тот момент, когда фашисты догадались, откуда бьёт советский снайпер, и подожгли крышу зажигательными пулями, оглушительный взрыв потряс дот изнутри. Случилось самое страшное, что только могло произойти: фашистам удалось швырнуть в амбразуру противопехотную гранату. Вмиг всё смолкло. Только лёгкое потрескивание огня на крыше. Дорожкин осторожно примкнул к винтовке штык и, крепко стиснув её в ладонях, превратился весь в зрение и слух. В доте послышался слабый шорох, как будто кто-то прополз, затем чуть слышный стон, короткий булькающий всхлип — и тишина. Там, внизу, всё кончено. Нет больше улыбчивого лейтенанта Алёшкина, нет строгого пулемётчика Буслаева... Нет, и больше никогда не будет...
Крыша стремительно разгоралась. Фёдор прикрыл дрожащей рукой воспалённые глаза, потом резко поднялся и, взяв оружие наизготовку, шагнул к краю горящей крыши. Огненный блик скользнул по тонкому наклонному жалу штыка, превратив его в густо-рубиновое.
Немцев было двое. Они стояли у самого входа в дымящийся закопчённый дот, всё ещё не решаясь войти в него. Один из них, длинный и сутуловатый, в фуражке с высокой тульёй, видимо, офицер, что-то говорил солдату в надвинутой на глаза угловатой каске. Солдат согласно кивал головой, и при каждом его движении матово поблёскивал торчащий ствол автомата. Какую-то долю секунды Дорожкин прозрачными от ненависти глазами смотрел на врагов.
Фёдор шагнул с крыши. Он не ударил солдата, а именно навалился на него всем своим падающим телом с выставленным вперёд штыком. Дорожкин опрометью бросился в дот, зажмурив глаза, чтобы не видеть того, что там было. Сзади грохнуло, ногу обожгла внезапная боль — офицер успел выхватить пистолет. «Сейчас полетит вторая граната!» — пронеслось в мозгу, и Фёдор, едва заскочив в дот, метнулся ко второму, боевому выходу — к спасительной амбразуре. Выскочив наружу, он вытащил из кармана последнюю гранату и, не целясь, метнул её за дот, в темноту, откуда доносился топот чужих сапог. В грохоте взрыва Дорожкин, приволакивая словно налившуюся свинцом ногу, побежал к шоссе. С хрипом повалившись в придорожную канаву, он пополз на восток, туда, где держали оборону основные силы курсантов...
НА ВЫСОКОМ холме над Выпрейкой сейчас беломраморный памятник.
Атака! Рядом с оседающим на землю сражённым курсантом рвётся вперёд его боевой товарищ. Чеканный профиль, изломленный в крике рот, грозный ствол ППШ. Пусть сражён один, но от второго пощады врагу не будет!
Вместо пяти дней юные пехотинцы и артиллеристы продержались двенадцать, уничтожив за это время 100 танков и более 5000 солдат и офицеров врага. Более двух тысяч курсантов остались на безымянных высотах у Юхнова и Медыни, Ильинского и Детчина. Фёдор Дорожкин — один из тех, кому посчастливилось выжить... Когда истекавшие кровью курсантские роты сменили на позициях сибиряки, вышел приказ о возобновлении занятий. Но уводить в Подольск было почти некого...
Призывный сигнал автобуса. Пора ехать. Я всё ещё там, в сорок первом, в окопах и на батареях, среди дорогих моих мальчишек, почти ровесников, так и не успевших ввинтить в петлицы шинелей лейтенантские кубари...
К автобусу, в котором уже собрались ветераны, подошёл молоденький сержант милиции из машины сопровождения. Обученный действовать смело и конкретно в любых ситуациях, сейчас парень явно растерялся.
— Нету нигде вашего товарища. Обыскались...
— А ты не ищи, сынок. Лучше в машине его подожди. К своему доту пошёл, — сказал кто-то.
А. ЧУДАКОВ (1987)
☆ ☆ ☆
Буслаев Виталий Федосеевич остался жив. Его в бессознательном состоянии подобрали наши разведчики, проводившие рейд в глубоком тылу врага. После госпиталя воевал до Победы. С сорок пятого по сорок седьмой годы воевал в отрядах по борьбе с бандитизмом. Умер 9 сентября 2010 года.
~~~
На обложке: один из дотов рубежа в с. Ильинском с установленным в нём 45-мм противотанковым орудием. Октябрь 1941. Фотография использована в качестве иллюстрации
☆ ☆ ☆
Читайте также: