- Ты, доча, не части… Вишь, батя устал, не проснулся, не могет быстро. Погоди…
Алексей остановился, прижался спиной к покореженному стволу ветлы, как будто улегся, прикрыл глаза, замер, тяжело дыша. Потом выпрямился, постоял, чуть качаясь, и, наконец, поднял глаза на Аленку. А взгляд был бегающим, виноватым, как у пса побитого.
- Чего глядишь так, Ален? Не узнаешь батю? Так он и сам себя не узнает, вишь стал какой…
Алексей оторвался от ствола, медленно пошел вперед, как будто Аленки и не было рядом, прошел немного и вдруг свернул к пляжу, побрел, увязая в песке, и растоптанные ботинки, напяленные прямо на голые ноги так и норовили слететь, потеряться среди песчаных холмиков. Аленка шла следом, сначала стараясь просто не отставать, а потом догнала, дернула за вялую, повисшую плетью руку
- Ты лекарство купил? Тетя Софья ждет ведь, ты что - не помнишь?
Алексей выдернул руку, добрел до поваленного дерева, на котором так любила сидеть Аленка, но залезть не смог, рухнул рядом, как будто кто-то ударил его под коленки. Посидел, глядя на несущуюся куда-то темную воду стремнины, потом подобрался, поджав длинные, худые, похожие на костыли ноги, сказал сипло
- Здесь, доча, ты с мамкой говорить любишь? Как ты ее зовешь? Научи!
Аленка с ужасом смотрела на отца. Она только сейчас заметила, как он похудел - просто кожа да кости, поседевшие волосы клоками липли к угловатому черепу, щеки ввалились, и только глаза, взгляд вернее, почти не изменился, батя все так же смотрел на Аленку - ласково, нежно.
- Бать… Ну что ты говоришь-то… Пошли. Тетя Софья лекарство ждет…
Алексей с трудом поднялся, так встает с земли не молодой, еще сильный мужик, а старая баба. Сначала на карачки, потом раком, опершись на руки, и лишь потом выпрямился, разогнулся кое-как, еле удержавшись на ногах.
- Ишь ты. Взрослая какая ты стала. Погодь, я гляну.
Он отошел на пару шагов, внимательно оглядел Аленку, и ей показалось, что на его и так мутноватые глаза накинули пелену - то ли слез, то ли сгущающегося прибрежного тумана.
- Мамка вылитая. Скоро не отличишь… Нарочно делает родимая, хочет мою душу до донца выпить. Выгорел я, доча.
Алексей сгорбился, разом превратившись в старика, пошарил по карманам, вытащил смятую пачку, протянул Аленке
- Неси, доча. Ждет Софья, Ксюшка кашляет, прям жуть. А я тут побуду, не тянут ноги-то. Охолону…
Аленка взяла пачку, попыталась расправить картон, но не тут-то было, вроде жевали ее. Глянула на батю, прямо вот чужой человек, подменили вроде, обманом забрали того, сунули этого. Потрогала твердую ледяную руку, сказала строго
- В воду лезть не вздумай. И недолго. А лучше я сейчас лекарство отнесу и за тобой приду. Посиди.
Аленка легко побежала вверх по тропке к дому тетки Анны, и уже было добежала до палисадника, как прямо из пышных кустов сирени вынырнула старуха - да такая страшная, настоящая баба Яга.
- Стой, дева! Погодь. Чего шарахаешься, не узнала, иль чего? Забывчивые вы ныне, мозги с гузку курью. Сказать чего хочу.
Аленка узнала - Гаптариха. Жили здесь в конце улицы две чудные бабки, мать и дочь. Матери, Гаптарихе этой, никто и не знал сколько лет - не меньше ста, а то и больше, да и похожа она была на ведьму - скрюченная, седая, аж синяя. Всегда одна юбка, похожая на парусиновый мешок мела придорожную пыль оборванным подолом, платок с кистями, повязанный назад скрывал лоб, и из под его плотного валика выглядывали глубоко проваленные глазки, как мыши из норы. Узкие губы утопали в складках сморщенной кожи, да казалось, что их и не было, просто щель между носом-крючком и крючком-подбородком, если бы кто нарисовал Гаптариху красками и отправил рисунок куда-нибудь в редакцию, лучше бабы Яги и придумать трудно. Все ребята боялись, как огня, даже в сад к ней яблоки воровать не лазили, а уж яблоки в саду у старухи были отменные, лучше во всем селе не было. А вот Аленка не сторонилась ее когда-то, присядет с бабкой на лавочку, почтительно послушает ее россказни. Гаптариха помнила это и Аленку любила.
- Батю-то у речки забыла? Он кажный день туда ходит, к мосту-то. Иринка его гонит, а он идет, тоска его зовет, вишь дело какое. Не отвадить - пропадет батя твой. Да еще срань эта поганая - Клавка дел наворотила, приворот, гадина, сделала, а они и так бы с Сонькой этой сладили. Бедовая ты моя. Приди завтра к вечеру, помогу что ль. Стара уж на дела такие, но поправить надо бы. Давай, беги. Завтра, как заря утихнет.
Аленка хотела было что-то сказать, но Гаптариха исчезла, как будто куст проглотил ее, целиком, без остатка. Ошалев от этого всего, Аленка нырнула во двор, и через минуту была дома.
- Принесла? Ну, слава Богу! А то прям заходится Ксюшка, фельдшерица сказала по часам давать. А ему все равно.
Голос Софьи звучал, как надтреснутый колокол, низко, глухо, тоскливо. Она быстро пошла через кухню, мотнув головой Аленке - пошли, мол. И Аленка побежала следом.
В жарко натопленной спальне, в кроватке, укутанная по самый курносый нос пышным одеялом сопела малышка. Черные кудельки, мокрые от пота облепили бледный лобик, рот был приоткрыт, и маленькие губки дрожали, ловили воздух.
- Коклюш, Нина - фельдшерица сказала. А в больницу не дам везти. Угробят. Сама подниму!
Софья упрямо смотрела на Аленку, вроде та на чем-то настаивала. И Аленка вдруг почувствовала, как внутри у нее все набухло от злости - еще немного и угробит девочку.
- Теть Софья! Куда ты ее закутала так, тут дышать нечем. Задохнется она у тебя. А ну, дай!
Двинув Софью в сторону, Аленка открыла занавески, откинула одеяло и с трудом вытянула девочку, села на лавку, уложила ее на колени.
- Мокрая вся, как мышь. Неси одежду сухую, переоденем, да окна откроем. И капли неси, дадим. Большая ты, а глупая прямо, надо же.
И с удивлением смотрела, как Софья облегченно засуетилась, послушно принесла теплое платьице, чулки и шапочку, накапала капли, и с ее лица потихоньку спадала пелена черного горя. И через час порозовевшая Ксюшка лежала в кроватке, придвинутой к открытому окну и внимательно следила черными глазками за невесть откуда появившейся сестричкой-спасительницей.