26 дом на Кутузовском проспекте представляет собой четырехугольник с несколькими арками и въездами. Одна его сторона выходит на проспект, противоположная - на набережную имени Тараса Шевченко. Жители дома обожали гулять по ней, ведь всего пару шагов и ты оказываешься почти что за городом, на берегу реки. Иногда, не то чтобы очень часто, но всегда по вечерам, набережную заполняли удивительные ароматы.
- Чем это так вкусно пахнет? – спросил я во время такой прогулки своего отца, - что это?
Отец почему-то смутился и только буркнул:
- Тебе рано еще, потом скажу.
А пахло так заманчиво и аппетитно свежим, как будто только что испеченным хлебом с какой-то приятной запретной кислинкой и казалось, от этого запаха начинала кружиться голова.
- Это пивные дрожжи так воняют, - смилостивился отец, - вот там,
Бадаевский пивной завод, как только ветер подует, - добавил он раздраженно, - весь наш район становится пивным залом.
Но, то ли ветер не так часто дул в нашу сторону, то ли дрожжи бродили не каждый день, но аромат возникал гораздо реже, чем мне бы хотелось. Такие дни я просто обожал. Я жадно вдыхал удивительные пивные испарения. Позже я узнал, что завод имел долгую историю, его основали аж в 1875 году и назывался он «Трехгорный». В 1917 «хозяев-буржуев» выгнали, а в 1934 году пивоварне присвоили имя соратника Ленина Алексея Бадаева.
Когда я подрос, и родители стали отпускать меня гулять с друзьями, набережная стала любимым местом для наших игрищ. Раз в неделю, а может и чаще по узкоколейной железной дороге ходила «Кукушка», так назывался тепловоз, очевидно из-за характерного «кукуещего» сигнала, который он издавал, чтобы предупредить о своем приближении. «Кукушка» возила ячмень на Бадаевский завод. На рельсы мы подкладывали большие гвозди и битое стекло. А из-за кустов наблюдали за проходящими вагонами, бросали камнями по колесам, камни отскакивали, гвозди плющились и становились кинжалами, стекляшки превращались в белый порошок.
В дни, когда «Кукушка» не ходила, мы бегали в тупик, служивший местом «отстоя» пустых вагонов. Как же не забраться на крышу настоящего вагона, и рискуя сломать себе шею, не устроить «большое ограбление поезда»? Ведь мы обладали хоть и игрушечными, но револьверами, и совершенно настоящими кинжалами. С крыши мы спускались внутрь вагонов, там на полу после выгрузки оставались целые россыпи зерна. Мы любили бегать по нему, брать его в руки, пересыпать, набивать им карманы. Золото, - вот, что это! В нашем детском представлении, настоящий золотой песок, добытый старателями на калифорнийских приисках. А мы ограбили поезд, и теперь мы богачи, на своих мустангах мы ускачем черт знает куда и станем наслаждаться жизнью.
Рядом с железной дорогой - широкая тропинка, скорее тропа для прогулок. Дальше - довольно крутая гора метров 200 – спуск к берегу реки. Взрослые люди обычно спускались к реке по широкой бетонной лестнице. Но гораздо интересней же бежать по узенькой дорожке, посыпанной гравием, которая проходит рядом с лестницей. Горка крутая, ноги бежали сами все быстрей и быстрей. И остановиться уже совершенно невозможно, и ты несешься со страшной силой вниз к реке. Гравий летит из-под ног, ветер свистит в ушах, дыхание захватывает. Так что нет ничего странного в том, что как-то раз я жестоко навернулся. Коленку раскроил так, что пришлось вызывать скорую помощь и зашивать кожу. На всю жизнь на этом месте у меня остался шрам.
Если пойти налево по набережной, сначала увидишь причал речных трамвайчиков, а затем упрешься в «Запретку». Так мы назвали «запретную зону» - закрытый забором кусок набережной, над которой проходила железная дорога. Земля здесь совершенно дикая, неухоженная, заросшая. И летом, конечно же, нам очень хотелось позагорать на «Запретке». По воде можно шлепать босиком, это уже не бетонная набережная, а самый настоящий песчаный берег. Мы перемахивали через забор, углублялись в заросли полыни, как совершенно непонятно откуда выбегал мужик с ружьем и орал на нас матом, каждый раз одно, и тоже. Орал он громко, правда, четко и ясно звучала только одна фраза: «Я вот вас щяс, поймаю, непечатное слово, сапогом непечатное слово пополам так, что, кровью харкать у меня здесь станете, непечатное слово».
Мы бежали, сломя голову c «Запретки», при этом дико хохотали. Иногда, почему-то, мужик не появлялся, тогда нам удавалось позагорать и побродить по воде. Если же пойти вдоль реки направо, в конце концов, дойдешь до гостиницы «Украина». Одна из сталинских высоток, она поражала своей мощью, монументальностью, и главное тем, что там жили иностранцы. В то время они нам представлялись выходцами с других планет. Иностранцы по-другому одевались, по-другому причесывались, по-другому вели себя. Они что-то жевали, они курили какие-то сигареты, которые очень приятно пахли, совсем не так, как наши. Они пили что-то из красивых железных банок, которые потом выбрасывали в урны. И это нам казалось верхом расточительства, бесхозяйственности и даже дикости. В общем – иные и странные люди.
Каждый год 9 мая весь наш район ходил к гостинице Украина, чтобы посмотреть салют. Он случался и на другие праздники, но на 9 мая, как мне запомнилось, всегда стояла теплая погода, и она добавляла праздничного настроения. На встречи ветеранов в Москву с Урала приезжал дядя Миша, старший брат моего отца, человек прошедший на фронте всю войну. Он всегда останавливался у нас и для нашей семьи приезд дяди Миши становился еще одним праздником.
Мой дядя никогда не рассказывал про войну, сколько его проси. Для него этой темы не существовало, по крайней мере в нашей семье. Мы знали, что он был тяжело ранен, что у него «вся грудь в орденах», но надевал он их только на встречи с однополчанами. А в остальное время тема войны - табу. У отца был еще один брат ветеран – дядя Витя из Рязани. Он приезжал к нам реже и про войну говорил только одно: «Зачем они к нам полезли – не понять. Они же жили в сто раз лучше, чем мы. Я же входил в их деревни, я все видел, до Вены дошел.»
И вот вечером, на день победы, когда стемнеет, у гостиницы Украина собиралась внушительная толпа. Все с нетерпением ждали… Ждали, ждали…. И вот, наконец: «Ббаба-хх… Ббабах». Ракеты со свистом вылетали из военных машин… Мы ясно видели, как ракеты взмывают в небо…И через паузу: «Уррааа!!!» В небе мгновенно расцветали огромные букеты, казалось, они так близко, что стоит только прыгнуть, и схватишь какой-нибудь цветной огонек. Мы никогда не знали точно, сколько раз станут стрелять, а нам всем очень хотелось, чтобы залпы не прекращались, и пальба шла бы всю ночь. Каждый раз, я зажмуривался, и думал: «Ну еще, еще…Пожалуйста, еще…»
И каждый раз от воздушного взрыва отлетали черепки, как будто деревянный футбольный мяч, раскололся надвое. Они были желанными трофеями для всех мальчишек. Снаряд, из которого только что вылетел салют, пах порохом, и этот запах кружил голову. Но, салют рассчитан так, чтобы разорвавшиеся снаряды не падали публике на головы, а улетали за оцепление, туда ближе к Москве реке. Эти черепки не светились, и мы очень внимательно следили, куда они упадут. И каждый из нас старался оказаться первым и побежать, туда, за временную металлическую ограду, как мы говорили «метнуться», чтобы схватить трофей. Здесь главное, чтобы тебя самого не поймали. Для этого важно потом уже с трофеем успеть выбежать за оцепление, и тогда тебя уже ловить никто не станет. После салюта все медленно расходились по домам. Быстрее и проще, конечно же, поехать на автобусе по Кутузовскому, тогда дорога заняла бы минут 10, но мы всегда возвращались пешком по набережной. Медленно и неспешно.
Во дворе у нас два стадиона. Никто об этом не договаривался, но так уж повелось, что один считался для мальчиков, летом – футбол, зимой – хоккей. Второй для девочек – зимой фигурное катание, летом он обычно пустовал. Во дворе находилась еще и детская площадка с качелями и каруселями. В самом центре двора - беседка и неподалеку - большая клумба. В беседке мы играли в «культурку», я никогда больше не видел, чтобы кто-то еще играл в эту сугубо местную игру. Она проста: игроки садятся на лавочки внутри беседки, в центр вбрасывают мяч, и нужно ногами загнать мяч под лавку противника. Каждый за себя. Кто пропускал 10 мячей – выбывал, и так пока не останется 1 сильнейший. Правила не позволяли играть руками и отрываться от лавки. В то же время не регламентировалось, какой частью тела ты должен к ней прикасаться, поэтому особенно ловкие умудрялись держаться только одной рукой, иногда только одним пальцем, за то место, на котором обычно сидят. Таким образом, они шли в нападение, умудрялись дотянуться ногами до середины беседки, такие люди становились признанными мастерами.
Во дворе много деревьев, довольно старых и оттого высоких, доходящих своими макушками до 3 или 4 этажей. Мы шутили, что эти тополя и липы растут еще со времен самого Кутузова. Когда наступал июнь, теплый и светлый месяц, летел тополиный пух, он покрывал асфальт белым ковром. Если бросить зажженную спичку, пух вспыхивал, как порох, и распространялся со страшной скоростью. Мы соревновались, «кто подожжет больше пуха», иногда он вспыхивал под припаркованными автомобилями, коих в те времена было совсем немного, пух вспыхивал рядом с деревянными лавками, или возле нашей любимой беседки.
В полуподвале одного из подъездов находилась столярная мастерская. Там работал пожилой мужик, и через мутное окно мы сверху наблюдали, как летят в разные стороны стружки. Мы знали – если хотя бы минут 5 пинать футбольный мяч о стенку дома над этой мастерской, то мужик непременно выбежит с криком: «По голове себе постучи». Мы также знали - если бросить ему в окно что-нибудь тяжелое, ну хотя бы камень, то он выбежит с большим ломом и будет громко орать: «Поймаю, убью, непечатное слово».
Иногда во дворе появлялся довольно странный человек, известный всему Кутузовскому проспекту. Старик вполне благообразного, и какого-то удивительно архаичного вида, с длинной бородой, и в жару, и в холод, одетый одинаково: в зимнее пальто с бобровым воротником и высокую каракулевую шапку. На его груди красовались всевозможные значки - от «Ударника Сталинского призыва» до «Отличника ГТО». На поясе у него висела игрушечная пластмассовая сабля. В левой руке он держал посох с резиновым набалдашником. Если присмотреться, то обнаружишь, что это вовсе даже не набалдашник, а теннисный мячик со специально проделанным для посоха отверстием. Старец не ходил, он шествовал, важно, как киногерой, которого все знают, а он лишь снисходит до того, кого считает достойным высоты своей личности. Если случалось встретиться с ним взглядом, он покровительственно кивал тебе, как будто старому знакомому. Взглядом он как бы сообщал: «Помню, знаю о ваших заслугах, когда придет время, непременно отблагодарю». Когда он появлялся, вокруг разносился слегка испуганный шепот: «Идет, идет, хозяин идет». На его пальто, на груди рядом со значками, красовалась надпись, не очень ровная, но зато вышитая крупными буквами. Примерно такого вида:
Я –
Хо
з
яин С
С
С
Р.
Каждый видел эту надпись издалека. Никто не знал, где он живет, что он за человек, и почему он не в психиатрической больнице. С вопросами к нему никто не приставал. Иногда «Хозяина СССР» мы встречали в кино. Чаще всего на американских остросоциальных боевиках типа: «Лихорадка на белой полосе». Обычно он покупал билет на место в середине зала в первом ряду. Заходил, с театральным достоинством снимал шапку с головы и теннисный мячик с посоха. Саблю он вынимал из ножен и клал на колени. Когда заканчивался сеанс, с таким же достоинством он сначала вкладывал саблю в ножны, надевал шапку, потом мячик. Над «хозяином» мы никогда не издевались.
На Кутузовском проспекте совсем рядом с нашим домом находились пешеходный переход и пост ГАИ. Мы его называли «стаканом», большую стеклянную колбу, немного расширяющуюся кверху. Она стояла на металлической ножке. Там наверху и днем и ночью дежурили 2 гаишника. Они переключали светофор. Потом вырыли подземный переход, светофор убрали, но стакан так и остался, и милиционеры продолжали в нем дежурить. На другой стороне стоял 33 гастроном, большой, со столом заказов. В те времена предоставлялась такая услуга – заказываешь за день разные продукты, в основном мясные, и на следующий день забираешь. Что еще можно добавить? Да, у нас еще работал дом пионеров с разными секциями – от кружка авиа-моделирования до художественной гимнастики. Мы любили подглядывать за девчонками, когда они переодевались для занятий, впрочем, я уже об этом сообщал в предыдущих главах.
В теплые весенне-летние дни за двумя столами, уютно спрятавшимися под кронами деревьев, недалеко от детской площадки собирались пенсионеры нашего дома. Они весьма азартно играли в домино. Как будто бы в каком-то странном политическом клубе, удары костяшек перемежались возгласами:
- Сталин и только Сталин, вспомни, какой при нем был порядок? Все работали, а теперь что?
- Хрущев в космос Гагарина запустил, - пытался робко возражать кто-то.
- Да, твой Хрущь все похерил, непечатное слово страну, он не понимал сущности диктатуры пролетариата. Был бы жив сейчас Иосиф Виссарионович, вы бы тут все попрыгали!
Мы, дети, играющие рядом, слышали все эти разговоры, и не придавали им значения, хотя по тону голосов, понимали, что деды готовы драться, чтобы отстоять свое мнение.