Оля и Вадим снимали однушку на окраине. Такой-же «горск», только в Питере. Те же блочные панельки, те же ржавые качели во дворе. Те же бабки у поъезда, простите-с, парадного! Только в Питере. Поначалу выбирались в центр по выходным, но позже поняли – лучше спать. Спать, потому что Питер высасывал все силы. Как вампир. Конечно, вампир, на костях построен же.
Оля не любила Вадика, да и Вадик (она даже не подозревала – знала) не любил Олю. Прибился к ней по дороге, прилип. Вместе легче. Не страшно. Свой человек. Никаких страстей между ними не было – нормальные партнерские отношения: вместе готовили еду, вместе наводили порядок, вместе спали. Чего еще надо? Как все нормальные люди.
И тут – беременность. Приняли как факт. Как данность. Расписались тихо.
- Не мы, так пусть ребенок поживет нормально! – сказал тогда Вадик.
Он говорил, прямо как Олина мама, бившаяся за «бесплатные» шесть соток в садах: «Не мне, так тебе хоть достанется. Земля прокормит. Земля, да квартира от нас с отцом трехкомнатная. Счастье»
Оля не любила и ребенка. Надо, так надо. Как котенка – оставила. Родила легко, выкормила без проблем. Даже в сад удалось устроить. Даже хозяйка квартирная ничего не сказала, хотя могла – приезжих много. По койкам можно сдавать.
Продолжили пахать. Домой только ночевать приходили. Приползали. Сын Тема воспитывал себя сам. И неплохо воспитал. Поколение компьютерных детей – хулиганить некогда. И из дома выходить нет нужды. Рос себе потихоньку, так и не определившись, для чего он родился, зачем?
Второго родили по глубокому расчету. За няшку: материнский капитал. Ипотека, кредиты уже повисли на плечах. С улицы Дыбенко откатились на километр, в Кудрово. Там и устроились. Устаканилось все. Устроилось. Привыкли. К Лильке Оля «потеплела» немного. Наверное, прорезался материнский инстинкт. После декретного отпуска Оля нашла, наконец, нормальную работу. Клятвенно пообещав «никаких декретов и больничных», влилась в коллектив, стала Оленькой Петровной и… потухла. Расползлась, покрылась благополучным жирком, про Питер говорила: а у нас. Своя, что и говорить.
Вадик «своим» стать не смог. Каждые выходные мотался к родителям в «горск». В последнее время – один. Иногда с Лилькой. Тема поездки к бабушке и дедушке игнорировал. Отнекивался и вновь пропадал в своем виртуальном мире. Оля отказывалась от общения с родителями Вадима.
- Вадик, надоел, честное слово! Что за мода дурацкая? Зачем нужна питерская прописка, если ты в своем Зажопинске торчишь? Я не хочу! Я отдохнуть хочу, а не в пробках сидеть! Отстань! Я к своим родителям не езжу, ты еще меня к себе тащишь. И все! И хватит разговоров!
Вадим замолкал, отстранялся, краснел. Он всегда краснел, как девушка. Раньше Оле это казалось забавным и симпатичным. Потом надоело и стало раздражать. Недостатки любимого человека умиляют. Но Вадика Оля не смогла полюбить. Ни морально, ни физически. Никак. Просто два разных человека делят общее жилье. Странно, как у них вообще появились дети? Как ее тело приняло этих детей.
Впрочем, у женщин, которых изнасиловали, тоже рождаются малыши. Несчастные…
Мать сетовала:
- Оленька, ну как же? Привези хоть Темочку. Лилечку! Я бы варенья наварила. Отъедятся, набегаются…
Ну как ей объяснишь, что ни Темочке, ни Лиличке даром бабушкины варенья не нужны. Они не бегают – не интересно. Им все давно приелось, чем их мать собирается удивить? Затопленными карьерами на руднике? Огурцами в огороде? Она даже не знает, что современные дети настолько циничны, что мороз по коже.
А Олю от зачуханного, заброшенного, сонного городка тошнит. И маринованные огурчики в банке тоже вызывают отвращение. Единственное, что интересует – мамина трешка. Спрашивается – куда ей одной трешка? Папа умер, кварплаты просто конские, зачем ей одной такие хоромы? Чушь какая-то. Она упрямится, не меняет, не продает. Даже не приватизирует.
- Умру. Внукам оставлю, - упрямо, сжав губы в серую ниточку, твердит.
Можно подумать, внуки сюда вернутся. Ха-ха.
- Мама! Они – питерские. Зачем детям твой «горск»?
Не понимает. Как баран – рогами в стену.
Они, «горские», даже не видят, насколько тупы в своем упрямстве. Держатся за этот обветшавший городок обеими руками и всё надеются на что-то. Ага. Тянут, тянут с продажей, пока не вымрет город целиком, и никому не нужно будет жилье. Как в «Простоквашино» - дом ничей, живите, кто хотите…
Зато столицы пухнут, как на дрожжах. Пухнут, теряют границы, пускают метастазы в тело Родины – жрут землю, перемалывая тихие леса и чистые речки. Они даже не резиновые, они жидкие – растекаются во все стороны бесконечно. Нужно крутиться, как юла, чтобы жить поближе к ядру гигантской прожорливой амебы. Нужно быть очень сильной и циничной. Как дети нынешние. Как дети Ольги. Интересно, в кого они такие. И все-таки, в них ничего нет от Таси.
То, что есть в Тасе – выкраивается поколениями, годами, веками. Как же ее любить? Таких, как Тася, отправляли в лагеря в далеких тридцатых годах. Уничтожали в нации все буржуйское, интеллигентское, хрупкое и нежное. Ибо – нефиг. Вас тут не стояло – баста!
Тася сидела перед компьютером и шустро клацала по кнопкам. Между бровей – аккуратная поперечная морщинка. Не бессмертная, значит. Тоже стареет. Прядь упала на щеку. Телефон на столе постоянно вибрирует, но Тася даже не интересуется: кто ей звонит.
Солнечный свет падает на Тасино лицо. Оля украдкой подглядывает: даже солнце ее любит. Кожа у Таси гладкая, бархатная, без единого изъяна. С нее только портреты рисовать!
Тася поднимает на Олю глаза. Карие, они становятся ореховыми, и в радужке отражается солнечный зайчик. Оле кажется, что глаза Тасины светятся от счастья. Сейчас она на легких ногах простучит каблучками по лестнице, перебежит через дорогу и откроет дверь кафе, возьмет себе пышное пирожное, на кремовом воздушном облаке которого ловко сидят сочные малинки. Все красиво у Таси, все фотогенично. К ней обязательно кто-нибудь подсядет. Кто-нибудь симпатичный и молодой.
А Оля закроет программу, выключит компьютер и пойдет к метро. Добравшись до своего района зайдет в сетевик, потратит кучу денег, поднимется на шестой этаж, бросит в углу сумки и усядется на банкетке в прихожей.
Ее не встретят дети. Они пропадают в виртуальном мире. И муж не встретит. Муж вечно задерживается на работе. Мягко обнимет Олю рутина – грязная посуда, пустой холодильник и белье в корзине, которое вечно всем лень закинуть в стиралку.
По телевизору идут дурацкие политические шоу и дурацкие сериалы. От компьютера болят глаза. И в книге буквы роятся, не хотят составляться в слова. Вадик, придя под ночь, все равно утыкается в этот телевизор, кое-как прожевав безвкусные макароны с сухими котлетами. Старается не обидеть Олю. Давится.
Тягучий вечер закончится не менее тягучей ночью до самого утра. А утром – снова на работу, смотреть в таблицу и иногда поглядывать на Тасю. Да чтоб она сдохла, эта Тася!
- Что-то не так, Оленька Петровна? – Тася вырывает Олю из мрака.
Оля улыбается.
- Нет, все нормально. Смотрю и любуюсь тобой, Тася. С тебя картины рисовать.
- Девочку с персиками? – Тася подмигивает Оле.
- Да хоть и девочку. Красивая ты…
***
Тася снова улыбается. Ей тяжело дается улыбка. Она давно заметила пристальный взгляд Мироновой. Миронова смотрит на нее изучающе, пытливо. Она – умная тетка. Под ее рентгеновским взором Тася ежится, как горящая бумага.
Господи, зачем ей это все? Зачем она залезла в такую глупую и банальную историю? Мало у Таси проблем? И виновата в своих неудачах она сама. Сама – винить некого.
Тасе всегда хотелось быть героиней. Ей с детства нравилась старая кинокартина «Завтрак у Тиффани». Главная героиня, большеглазая и порывистая, изящно одетая, стильная стала для Таси идеалом. И Тася стремилась к идеалу.
Не было у нее никакой питерской мамы. Мама Таси жила в небольшом поселке где-то под Вологдой. Мама умерла, когда Тасе исполнилось шесть лет. День в день. Вот такой подарочек. Тася не решилась подойти к гробу, хоть ее и просили – то, что лежало в гробу, уже не было ее мамой. Остался отец. И по классике жанра просто - начал стремительно спиваться.
Автор: Анна Лебедева